Тот идеологический скачок, который мышление древнего мира делает при переходе от господина к рабу, всего легче себе представить, если мы возьмем его прямое отражение — в христианской религии. Христианство по своему происхождению — религия рабов и всех угнетенных, — явившись в конце древнего мира, когда рабовладельческое хозяйство пришло к завершению своего типа, ярко и живо отразило этот тип в своей универсальной конструкции. Иерархия людей, над ней иерархия ангелов и святых, но даже самый приближенный к Богу из числа святых перед ним ltd company set-up — абсолютное ничтожество, как и последняя козявка; одним своим словом Бог может превознести последнего из последних до недосягаемой высоты первого после себя и низвергнуть первого из первых в бездну ничтожества [1]. Та же конструкция повторяется и в политическом устройстве Римского государства — в абсолютной власти императора, стоящей вне законов и создающей законы.

1 В позднейшей, феодальной версии христианства — в католицизме — этот идеологический скачок несколько смягчен: там святые обладают более или менее самостоятельными правами на вмешательство в ход естественных явлений и могут передавать часть своей власти своим мощам, изображениям, одежде и т. п.; им можно молиться, как меньшим богам, а Богородица представляет прямо промежуточное звено между высшим Богом и этими низшими. Такая конструкция вполне register a company соответствует самому характеру феодальной зависимости, значительно смягченной по сравнению с зависимостью рабовладельческого мира. В цепи вассалов-сюзеренов переходы от одного звена к другому не так резки, и высший сюзерен, король или даже папа, не так резко отделяется от следующих за ним.