Спиноза о едином человека

Аватар пользователя Дмитрий Косой
Систематизация и связи
История философии
Ссылка на философа, ученого, которому посвящена запись: 

Но политическую деятельность человека, в качестве гражданина республики, никак нельзя считать его «видовым отличием». Рабы, утверждает Аристотель, являются людьми, хотя и не принимают участия в политической жизни. Раб определяется как «тот, кто по природе принадлежит не самому себе, а другому и при этом все-таки человек» [Polit. II, 7, 1254a]. Аристотель причисляет рабов к классу «орудий» наряду с домашними животными и даже отказывает рабу в обладании рассудком, тем не менее раб остается в глазах философа человеком, и господин должен относиться к рабу по-человечески – как «одушевленной, хотя и отделенной, части своего тела. Поэтому полезно господину и рабу взаимное дружеское отношение» [Polit. II, 20-21, 1255b]. Эти свои слова Аристотель подкрепил делом, женившись на бывшей рабыне.

Стало быть, вопреки старому клише, освященному авторитетом Гегеля и Маркса, политическая деятельность отнюдь не является для Аристотеля ни атрибутом человеческой сущности, ни критерием «человечности». Участие в делах государства – занятие свободного человека. Вот к дефиниции свободы политика имеет самое прямое касательство.

В основе рассуждения о человеке, как «одаренном речью животном», у Аристотеля лежит глубокая рационализация человеческой речи. Язык трактуется как родная стихия разума. В западной философии этому взгляду предстояло господствовать почти тысячу лет, от Абеляра с его формулой: «речь рождается из разума и порождает разум», – до Гегеля, утверждавшего, что человеческий разум пробуждается к жизни в слове – как «именующая сила», Namengebende Kraft. Определения человека как «словесного» и «разумного» животного тем самым вплотную сближаются, а то и сливаются воедино.

В последние век-полтора, когда вера в могущество разума у философов резко пошла на убыль, высокое реноме Слова осталось незыблемым. Неопозитивисты всецело погружаются в логический анализ языка и «языковые игры», экзистенциалисты изо всех сил «вслушиваются» в язык, структуралисты и постмодернисты пристально и пристрастно следят за самодвижением языковых форм в человеческой культуре.

Человек по-прежнему остается «словесным животным», но теперь уже все менее «разумным», вплоть до превращения в какого-нибудь «шизосубъекта». Определение «разумного животного» делается любимой мишенью критики.

Для Эрнста Кассирера animal rationale не более чем «моральный императив», идущий вразрез с эмпирией. «Разум – очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии. Но все эти формы суть символические формы. Вместо того чтобы определять человека как animal rationale, мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum. Именно так мы сможем обозначить его специфическое отличие». Язык – первейшая из всех «символических форм» у Кассирера, первый том его книги о символах так просто и озаглавлен: «Язык».

Мартин Хайдеггер, атакуя определение «разумного животного», целил в сердце классического гуманизма – в его «метафизику». Этим определением человек ставится на одну доску с животным, предстает как особая разновидность животного. Хайдеггер предлагает искать определение человека в ином измерении, нежели «живое», «природа» и тому подобное «сущее». Все это – низшее в отношении к человеку, а надобно определить существо человека через его отношение к высшему – «истине бытия», обитающей... в языке. В «Письме о гуманизме» язык воспевается как «дом бытия» и «жилище человеческого существа». Против старой «гуманистической» дефиниции animal rationale Хайдеггер выставляет формулу: «Человек – пастух бытия». И далее, разъясняя свою философскую пастораль, повествует, как человек заботливо экзистирует в просвете бытия.

История философии знает еще немало прихотливых изгибов тянущейся от Аристотеля речевой традиции понимания человеческой сущности. В популярности данной традиции среди философов нет ничего удивительного: людям этой профессии приходится большую часть своей жизни стоить «дома» из слов или в раздумьях бродить по «пастбищу» языка. Это их собственная корпоративная «алетейа», несокрытая истина бытия, выплескивается на страницы философских трактатов под видом дефиниции человека.

Конкурирует с речевой традицией прежде всего традиция трудовая. Предтечей ее стал Бенедикт Спиноза, едва ли не единственный в компании великих философов, кто зарабатывал хлеб свой не языком – руками, шлифуя оптические стекла. От профессорской кафедры он отказался, книги же принесли ему меньше денег, чем неприятностей.

Язык создается не разумом, а силой воображения, и является низшей, наименее адекватной формой познания, заявляет Спиноза. Определение «словесного животного» подходит лишь человеку толпы, живущему в рабстве у своих чувств и страстей.

«Слова, так же как и воображение, могут быть причиной многих больших заблуждений, если мы не будем их тщательно остерегаться. К тому же они установлены по произволу и пониманию толпы; так что они – только знаки вещей, как последние существуют в воображении, а не в разуме».

В отличие от чувственных образов, идеи разума лучше, «адекватнее» выражаются не словами, но практическими действиями, поступками. И только те слова разумны, которые служат на пользу делу и выражают действия, «акции» вместо «пассий» (passiones – «страсти», пассивные состояния души и тела). Спиноза любил повторять старую житейскую истину, что «мы можем узнать всякого только по делам его», и предлагал руководствоваться ею в вопросах веры и нравственности, правосудия и науки.

С целью укротить аффективную энергию слов и добавить им точности автор «Этики» решил воспользоваться геометрическим порядком доказательства, – с его помощью Спиноза уточняет и шлифует язык, как линзу, добиваясь разумной прозрачности слов. Нельзя видеть в этом порядке лишь подражание геометрам, и уж просто глупо считать ordo geometricus «маскарадом больного отшельника» (Ф. Ницше). Спиноза привнес и кое-что новое в «правила определения», – что современный математик назвал бы постулатом конструктивности дефиниций. Истинное определение обязано теоретически сконструировать свой предмет, показать причину, в силу которой данная вещь возникает и действует так или иначе.

Обычно Спиноза иллюстрировал эту мысль примером круга. Круг можно определить как часть плоскости, ограниченную окружностью, или как плоскую фигуру, у которой расстояния от центра до любой точки периметра равны, или как многоугольник с бесконечным числом сторон. Все эти дефиниции отвечают стандарту классической логики – описывают ближайший род и видовое отличие (genus proximum et differentia specifica) круга. Но вот построить данную фигуру не позволяют. Сделать это можно лишь посредством понятия движения. Например, «круг есть пространство, очерчиваемое линией, одна точка которой покоится, а другая движется». Круг можно построить и иными способами, однако в любом случае без понятия движения не обойтись. Движение, согласно Спинозе, и является «действующей причиной» круга, равно как и всех прочих «протяженных вещей».

Отсюда ясно, почему Спиноза отверг дефиницию «разумного животного». Говорит ли она хоть что-нибудь о том, как животное делается человеком, или о конкретной причине наших поступков? Ровно ничего. Она почерпнута в «беспорядочном опыте» и не годится для науки о человеке, заключает Спиноза. По сути нет большой разницы между нею и платоновским «zôon dipoun, apteron» – обе дефиниции далеки от истинного понимания человеческой природы.

«Платон, сказав, что человек – это двуногое животное без перьев, сделал не бóльшую ошибку, чем тот, кто говорит, что человек есть разумное животное. Ибо Платон знал не менее других, что человек – разумное животное; он лишь подвел человека под известный класс, чтобы, размышляя о человеке при помощи этого класса, легко приходящего на память, тотчас составить представление о человеке».

Спиноза невысоко ставит аристотелевский «родо-видовой» принцип определения. Такие определения пригодны для классификаций и облегчают нам запоминание вещей и событий, но не показывают главного – их причин. Ведь и сам Аристотель признавал, что «мы не знаем истины, не зная причины» [Meth. 993b 23]. Значит, истинными могут быть лишь каузальные, «генетические» определения.

Как и почему животный образ жизни превращается в человеческий? – такова конкретная постановка проблемы определения человека. Можно, конечно, заменить «человеческий» на «разумный», но что это нам даст? Происхождение разума само нуждается в объяснении, он не причина, а следствие реального процесса очеловечения «двуногих животных». Быть может, причиной является речь, язык? Такой взгляд довольно часто встречается в психологической науке, – Кассирер приводит в его подтверждение массу доводов и опытных данных, у нас сложную «речевую» теорию происхождения человека выстроил Б.Ф. Поршнев.

Со своей стороны, Спиноза предлагает исследовать практические действия человеческого тела в отношении других тел. Душа со всем ее содержимым, включая и язык, определяется им как «идея тела». Разговоры же о способности души управлять действиями тела Спиноза расценивает как «бред наяву». Человек отличается от животного, равно как и взрослый от ребенка, тем, что «имеет тело, способное к весьма многим действиям» [Eth. V, pr. 39]. А причина действий у всех живых существ одна и та же – влечение, потребность (лат. appetitus). Потребности управляют и людьми, и животными через посредство «страстей», пассивных состояний тела и души – чувств радости и печали (эти же две эмоции, по Аристотелю, выражает природный «голос»).

Из всех наших потребностей высшая и самая сильная – влечение к другим людям. Для человека нет ничего полезнее другого существа той же самой природы, не устает повторять Спиноза. Он сознается в симпатиях к «известному определению человека как общественного животного (animal sociale)» и с необычной для него горячностью выступает в защиту совместной жизни людей, общности «дел человеческих», против насмешек сатириков, проклятий теологов и презрения меланхоликов [Eth. V, pr. 35, sch.].

Людям надлежит жить сообща, согласовав свои действия так, «чтобы души и тела всех составляли как бы одну душу и одно тело», – призывает Спиноза [Eth. IV, pr. 18, sch.]. «Всего полезнее для людей – соединиться друг с другом в своем образе жизни и вступить в такие связи, которые удобнее всего могли бы сделать из всех одного» [Eth. IV, cap. XII].

http://caute.tk/am/text/defhomo.html А.Д. Майданский. Определить человека

Связанные материалы Тип
Спиноза о едином Тела Дмитрий Косой Запись
паника в толпе Дмитрий Косой Запись
Онтология Тела по Спинозе Дмитрий Косой Запись
Спиноза о выборе Дмитрий Косой Запись
Спиноза о жизни и творении Дмитрий Косой Запись
Делёз о бесполом Тела Дмитрий Косой Запись
Спиноза о познании Дмитрий Косой Запись
Спиноза о модусе бытия Дмитрий Косой Запись
Спиноза о субстанции Дмитрий Косой Запись
Спиноза о предрассудках Дмитрий Косой Запись
Шестов о философии и науке Дмитрий Косой Запись
Спиноза о вещах Дмитрий Косой Запись
Спиноза как философ Дмитрий Косой Запись
личность как религиозное понятие Дмитрий Косой Запись
Спиноза о природе человека Дмитрий Косой Запись