Соотношение бытия и субстанции

1. Гегелевские разделения.
  Во Введении к "Науке логики" при всём своём корявом и сумбурном стиле философствования Гегель, тем не менее, смог нащупать очень важные задачи при отыскании предмета философии - необходимость развести в стороны сознание обыденное, мыслящее стандартно, и сознание, мыслящее гибко, философским образом, установить различие между началом философии и философским принципом или первоначалом, отделить собственно философский предмет от предметов частных наук, но он не учёл, что может существовать ещё один род смешения, которое должно быть разрешено до начала самого рассмотрения и которое может повлиять на исследование самым роковым образом, если его аккуратно не разделить, не распутать. Гегель не разделил бытие и его противоположность, а точнее сказать - единство бытия и его многообразие.
  Конечно, у Гегеля есть немало размышлений по поводу того, что он полагает многообразным и откуда многообразие вообще в бытии берётся, а также как оно сопрягается с единством бытия, чтобы такое единство можно было бы достаточно чётко идентифицировать в различии с многообразием и его возможными локальными воплощениями. Но делается это, как ни странно, ещё до рассмотрения предмета философии самым догматическим образом на основании традиционного философского предрассудка, повторению которого Гегель посвятил немало сочувственных строк. По мнению Гегеля, представление человека о многообразии бытия и, прежде всего, о крайней форме его дробности - противостоянии противоположностей, основано на так называемом "чувственном познании". Оперируя исключительно понятиями о "чувственных вещах", сознание человека не способно подняться до понимания их единства, в том числе и единства с мыслью о бытии. Такой предрассудок не нов, его придерживались ещё древние философы, которые считали, что мир вещей изменяется и потому о нём и его единстве не может быть никакого постоянного и, тем более, единого знания. Также, подобно древним мыслителям, Гегель провозгласил ответственным за единство бытия и самым главным его воплощением мир понятий или идей, а точкой концентрации такого единства - состояние единства мысли с самой собой -  "Система логики - это царство теней, мир простых сущностей, освобожденных от всякой чувственной конкретности." (Гегель, "Наука Логики", Введение)
  Вроде всё правильно - человек наблюдает вокруг себя бытие дробное, разделённое внутри себя на единичные вещи, на фрагменты и части, которые независимо от воли наблюдателя, по преимуществу хаотично и случайно, двигаются в пространстве и азартно играют в фокусы с появлением и исчезновением во времени. Тут нет очевидного единства, любое единство в мире вещей условно, а потому нестабильно и готово в любой момент распасться. Но понятия о вещах и, тем более, о самих понятиях, а также о том, что они у человека имеются, постоянны и даже могут передаваться от человека к человеку, от поколения к поколению. Только почему-то никому из древних, а уж тем более Гегелю не приходило в голову, что человек не рождается с понятиями в голове, но приобретает их всю жизнь, что-то изобретая сам, а что-то выбрасывая из головы за изношенностью, подобно списанному хламу, и никто из философов до Гегеля и ещё долго после него не мог предвидеть, что может настать такое время, когда понятия начнут разрушаться ещё быстрее, чем вещи.
  В древности и в относительно отдалённую старину люди жили не спеша. Менялись вещи, но не менялся установленный порядок свыше. Понятия были простые и чёткие, их можно было объяснить на пальцах и записать на скрижалях в виде заповедей, которые должны были трактоваться однозначно, а отступления карались смертью. Но сейчас всего этого уже нет и кто теперь Гегель со своим разделением мира вещей и мира понятий, а также противопоставлением их друг другу? Разве не производитель контрафакта и продавец фальсификатов с суррогатами?

2. Пуповина философской традиции.
  Философская традиция, а вслед за ней и великий Гегель, следует простейшей естественной логике - вот многообразие неких разрозненных частей некоего предположительного целого, а вот их единство, которое можно локализовать, если поднатужиться и отвлечься от этой смеси разнообразных свойств и признаков отдельных частей целого и, если посчастливится, также выделить главный, объединяющий их признак. То есть, общая мелодия, согласно такой логике, может появиться, только когда прозвучат, проявят себя отдельные её звуки и аккорды. Однако мелодия бытия, а также знания о нём, не может быть задана никем, тем более ни одной человеческой душой, какая бы широкая и щедрая она ни была. Сам же Гегель на этом настаивал, поэтому единство бытия, в том числе со знанием о нём, может быть задано лишь как слитное с любой своей частью, как единое изначально без всяких предварительных условий и оговорок, иначе это будет единство чего угодно и о таком единстве можно будет спорить хоть вечность, пока философия окончательно себя не дискредитирует.
  При всём своём революционном задоре преобразователя логики, Гегель не смог окончательно порвать с философской традицией, которая и до сих пор с завидным упорством пытается сконструировать единство бытия, исходя из представления о его множественности, из уверенности в том, что бытие изначально дробно, разделено на многообразие частных вещей и их признаков. При этом единство бытия противопоставляется его многообразию, мир общих идей - дробности мира частных вещей. Но в том-то и дело, что знание такого единства философия выводит из знания о бытии, уже различённом в понятиях, из знания о бытии множественном, выводя понятие о единстве такого бытия постфактум, путём восхождения от понятий об отдельных вещах и сущностях к понятию того, что их объединяет, в то время как само единство бытия не нуждается в определении и даже в том, чтобы кого-то одарить, облагодетельствовать единым знанием о едином бытии - философия сама-то чётко не осознаёт, зачем ей надо знать, что такое единство бытия и как вывести знание о нём унифицированным образом. Масса трудностей подстерегает философа на этом пути и самая главная - необходимость обоснования самой необходимости такого знания о бытии и его единстве с бытием.

3. Пустота бытия и мышления.
  Однако, если Гегель провозглашает необходимость "отстранить всякие размышления, всякие мнения, которых придерживаются вне этой науки [логики]", чтобы "начало оставалось имманентным науке о чистом знании", то есть, было единым со своим знанием и обосновывало само себя, то и знание о бытии должно, по его же логике, рассматриваться вне всяких размышлений и мнений об этом знании, во всяком случае - должно иметь критерий того, что оно есть знание, а не сырая непроверенная гипотеза, внутри себя. Получается опять - все гегелевские рассуждения о "чувственном познании" и "чувственных вещах" до предмета философии и его рассмотрения есть намеренная предпосылка предмету, а также знанию о нём,  и внешнее обоснование его единства. Но, если бытие едино, то оно не может быть разделено с его многообразием, в том числе и знанием о нём, ни в какой форме, даже условно, как некий абстрагированный от реальности, чисто гносеологический формальный объект, так как это будет уже покушение на единство предмета философии и обоснование единства чего угодно, но только не самого бытия. Так мыслит сознание, которое вроде бы нащупало главную философскую проблему, но решает его по-прежнему в рамках мышления среднестатического индивида, а именно - мыслит оппонирующими определениями.
  Гегель пришёл к понятию бытия неопределённого и безотносительного, в котором нет противостояния противоположностей, размежевавшись от любого другого способа постулирования бытия, фрагментарного и фрагментирующего, в этом ему надо отдать должное, хотя он потом и запутался относительно его определений.  И если это бытие и больше ничего, то оно не может быть ни чистым, ни нечистым, ни непосредственным, ни опосредствованным, ни абсолютным, ни относительным, оно не подчиняется человеческим ограничениям и предписаниям. Бытие может быть данным исключительно как начало философии и в этом смысле оно первично по отношению к мышлению философа, которое только ещё должно себя реализовать в процессе исследования бытия.
  По этой причине - "Бытие есть чистая неопределенность и пустота. - В нем нечего созерцать, если здесь может идти речь о созерцании, иначе говоря, оно есть только само это чистое, пустое созерцание. В нем также нет ничего такого, что можно было бы мыслить, иначе говоря, оно равным образом лишь это пустое мышление." (Гегель, "Наука Логики", Глава первая. БЫТИЕ, А. БЫТИЕ (SEIN))  Казалось бы, вот она, самая благоприятная онтологическая среда для зарождения мысли о бытии, мысли, которая отличается от бытия, но бытию не противостоит и продолжает оставаться с ним в единстве. Остаётся также логически заключить - если созерцание чисто, то его до бытия нет; если мышление пусто, то и о нём не может быть речи, тем более до самой речи, поскольку речь в рамках обыденного сознания не продуцирует ничего, но только оппонирующие определения, которые имеют мало отношения к философии.
  Но, как было сказано выше, для Гегеля бытие есть не просто единство всего со всем, но, прежде всего, единство, противопоставленное многообразию, дробности бытия, а единое знание о нём тогда будет знанием, которое может быть выведено только из знания о многообразии и будет знанием не сколько о единстве бытия, сколько об его однородности. Вот здесь-то Гегель и прокололся.

4. Разница между бытием и субстанцией.
  Одно дело вывести логически предмет философии, почистив знание о нём щёточкой, залатав дырки и прогладив утюгом. О таком знании никак не скажешь, что оно сильно выделяется на фоне единого бытия и даже с ним контрастирует. Ну, подумаешь, у костюмчика два рукава и две штанины, но шился-то он на человека, потому и антропоморфен. Но совсем другое дело - определить онтологический статус знания о едином бытии внутри самого бытия. Либо оно едино с бытием, и тогда с ним вообще неразличимо, особенно при отыскании предмета философии, либо оно осознаётся человеком в отдельности от бытия, а значит - отражает только некоторую приближённую степень его единства, а именно - его однородность, то есть, сходство, подобие, принадлежность частей к одному роду. В первом случае рассуждения о "чувственной конкретности" теряют смысл, а во втором - если знание о единстве бытия сопоставляется, увязывается со знанием о его частях, пусть даже и без намерения их столкнуть, противопоставить друг другу, а также по аналогии с их целостностью, то это будет уже знание не о бытии, а об однородности объектов как частей бытия и понятий о них. По сути, философская традиция, возвысившаяся и покоящаяся на пренебрежении к "чувственной конкретности" вещей, только и занималась поисками и исследованием однородности бытия, но не его единства. А название для обозначения такого рода единства бытия было выбрано уже в Новое Время - субстанция. Причём, для знания о субстанции, в отличии от знания о бытии, философская логика не ограничивает количество определений, свойств и признаков, какому философу какой свободной фантазии на это хватит.
  Конечно, криминала здесь никакого нет и проблему однородности бытия тоже можно отнести к ведению философии в части гносеологии, познаваемости частей бытия через поиски их сходства и подобия, но этим философия должна заниматься уже после того, когда будет ясно определён предел делимости бытия и онтологический статус его части. А до этого, тем более до предмета философии, сама философия не может, не имеет права привлекать в рассмотрение никаких понятий об однородности бытия и, в частности, общепринятого традицией понятия субстанции. Впрочем, Гегелю логика не указ. Ещё в "Феноменологии Духа" Гегель отождествляет бытие с субстанцией - Живая субстанция ... есть бытие, которое поистине есть субъект  или, что то же самое, которое поистине есть действительное бытие лишь постольку, поскольку она есть движение самоутверждения, или поскольку она есть опосредствование становления для себя иною." (Гегель, "Феноменология Духа", Предисловие) Это всё хорошо выглядит, когда подразумевается, что в процессе развёртывания системы понятие о бытии может трансформироваться в понятие о субъекте, а потом и о субстанции, если повезёт, при наличии движения самоутверждения субстанции как её опосредствования становления себя иною. Вполне убедительно сконструированная иерархическая последовательность познания бытия. Но системы-то ещё нет, она только будет заявлена Гегелем в "Науке Логики" как некое зерно, которому ещё предстоит прорасти. Не было даже "Науки Логики", когда писалась "Феноменология духа". Но зато был большой апломб, любовь к употреблению красивых определений, каковые вполне успешно могут имитировать альтернативу определениям, оппонирующим друг другу.

5. Философский кодекс.
  У современных философов есть неписанный кодекс - если высказываешь мысль догматически, не забывай добавлять - я так думаю, по моему мнению, мне так кажется. Но Гегель, похоже, не страдал такими комплексами. Поэтому при ознакомлении с гегелевскими высказываниями относительно субстанции возникает законное недоумение - если рассуждения Гегеля о субстанции это только гипотеза, некоторая приближённая к реальности модель, а другой она и быть не может в силу подвижности и изменчивости самой субстанции, то следует оговариваться, что это всего лишь набор некоторых допущений и прогнозов, нуждающиеся в подтверждении фактами. Но философ строит свои рассуждения таким афористическим образом, как будто он уже всё знает наперёд и что он сам и есть бытие и субстанция, вещает от их имени. И Гегель идёт ещё дальше, наделяя субстанцию, а значит и бытие, всевозможными красивыми эпитетами - "Субстанция как субъект есть чистая простая негативностъ, и именно поэтому она есть раздвоение простого, или противополагающее удвоение, которое опять-таки есть негация этого равнодушного различия и его противоположности; только это восстанавливающееся равенство или рефлексия в себя самое в инобытии, а не некоторое первоначальное единство как таковое или непосредственное единство как таковое, - есть то, что истинно." (Гегель, "Феноменология Духа", Предисловие) И откуда здесь, среди негации, которая сама себя негирует, среди раздвоения и удвоения всевозможных простых противоположностей может взяться бытие неопределённое, безусловное и безотносительное, знает только ветер. А если бытие есть субстанция, то оно уже не бытие как таковое, как непосредственное онтологическое единство всех своих частей, а их гносеологическая однородность, что, в общем-то, явная предпосылка бытию как предмету философии и его рассмотрению.
  Не меньшее недоумение вызывает также и то, что для Гегеля первоначальное единство неистинно, потому как условно в силу своей неполноценности, лишённости движения, становления и опосредствования своей противоположностью, тоже условной, но в меньшей степени. Гегель так жаждет осуществить это самое движение, пусть даже в форме перехода от себя любимого к себе иному, неизвестному, что готов отказаться от этого первоначального единства как от блудного сына, не успев его даже зафиксировать. То же самое он проделывает и в "Науке Логики", когда, ограничившись относительно бытия и его единства парой дежурных фраз, прицепляет к бытию небытие и намеренно отождествляет их друг с другом. Вот и вся гегелевская онтология.

6. Логический круг Гегеля.
  Увы, гегелевская онтология на этом и кончается, поскольку для Гегеля непосредственное единство - "...есть становление себя самого, круг, который предполагает в качестве своей цели и имеет началом свой конец и который действителен только через свое осуществление и свой конец." (Гегель, "Феноменология Духа", Предисловие) А это значит, что рассуждения о субстанции как аналоге становящегося бытия есть основной пафос гегелевской философии, метод которой заключается в манипулировании знанием преимущественно о бытии дробном и уже распавшемся на фрагменты, которые подлежат либо раздвоению, либо удвоению, что одно и то же (только непонятно где - в самом бытии или в некотором знании о нём), а также бесконечной и беспрерывной череде негаций, которые тоже непонятно кем генерируются - то ли самим бытием, то ли заплутавшим в интеллектуальных тупиках сознанием.
  Недаром Гегель, едва добравшись до факта постулирования единого бытия как начала своей философской системы, тут же раздваивает бытие в понятии о нём на собственно бытие и его мнимую противоположность - ничто, после чего, недолго думая, переходит к становлению, к склеиванию этих своих извращённых образов. В этой спешке, указания на которую невозможно найти ни в одном диаматовском учебнике по философии, проявилось пренебрежение Гегеля не только к бытию, положенному аксиоматически, но и к преимущественному методу его познания - анализу. А уже в самом этом пренебрежении нормами элементарной логики отразилась больная гегелевская страсть к синтезированию понятий в неуклюжие умозрительные призраки, распадающиеся на противоположности при самом минимальном ментальном к ним прикосновении.
  Своими метаниями Гегель ясно показал своё неумение работать логически с понятием бытия неопределённого и единого, не обусловленного никакими человеческими частными соображениями. Именно здесь, в умышленном нагромождении колебаний и оговорок по поводу бытия и его трансформаций, а также всевозможных резонов, обусловленных желанием свериться с философской традицией, и закопана собака, различие между субстанцией и бытием, различие между знанием относительно единого бытия, синтезированным, выведенным логически, и знанием, положенным аксиоматически, которое Гегель должен был чётко провести ещё до того, как начать своё словесное жонглирование с бытием, ничто и становлением, но не сделал этого.

8. Гегелевское исчезновение знания в единстве бытия.
  Естественно, понимание Гегелем бытия как субстанции не могло не отразиться на его методе философствования, который имеет свою особенность. Как бы Гегель ни гордился своим методом, он не смог избежать логической однобокости. А однобокость мышления философа явствует уже из того, что гегелевское единство бытия, пусть и заявленное не имеющим никакого предпосылания, мыслится Гегелем в оппозиции к многообразию вещей и даже к мышлению таким многообразием. И, раз великому Гегелю так удобнее проповедовать, то в философской традиции принято думать, что монизм - вполне достойная концептуальная база для системы философии и это не позорная двойственность смыслов, которые несовместимы друг с другом в рассуждении, снисходительно допускающем дуальность философского начала. Тем не менее, монизм в философии выводится только через оппозицию и не может быть утверждён вне связки со своей противоположностью. Поэтому и здесь путь к единству бытия лежит через субстанцию, через дробность изначальных компонентов постулируемого единства - чтобы положить бытие, сперва приходится постулировать его противоположность.
  Соответственно и метод философствования Гегель избирает не тот, которым до него пользовалась философия, а свой, более достойный с его собственной точки зрения. Гегель резко и непримиримо критикует способ рассуждения прежней философии - "Оттого, что в суждениях и умозаключениях оперируют главным образом количественной стороной определений и исходят из нее, все оказывается покоящимся на внешнем различии, на голом сравнении, все становится совершенно аналитическим способом [рассуждения] и лишенным понятия вычислением." (Гегель, "Наука Логики", Введение) Светило философии откровенно насмехается над презренной догегелевской логикой - "Дедукция так называемых правил и законов, в особенности законов и правил умозаключения, немногим лучше, чем перебирание палочек разной длины для сортирования их по величине или чем детская игра, состоящая в подборе подгоняемых друг к другу частей различным образом разрезанных картинок." (Гегель, "Наука Логики", Введение) Но что Гегель может противопоставить "аналитическому способу рассуждения", какой ещё более мудрый способ? Конечно же - синтез.
   Однако, согласно самой же гегелевской логике, знание, к которому необходимо приложить синтетический метод, должно быть сначала разрезано аналитически, а иначе нечего было бы синтезировать. И, если стремиться достичь некоторого высшего синтетического предела, то можно вообще потеряться в анализе, в бесконечном ряду разрезаний и негаций. В любом таком случае неизбежно возникает вопрос - а что ещё можно синтезировать для получения окончательного синтетического результата, а значит - остаётся ментальное пространство для аналитического манёвра, который препятствует полноценному синтезированию. Вот и получается - синтез есть перевёрнутый анализ и даже анализ по преимуществу, пьяное блуждание среди местных локальных общностей, в то время как единое знание о едином же бытии может быть подвергнуто только анализу с последующим сохранением единства без всякой необходимости обращения к синтезированию, тем более без необходимости противопоставления друг другу анализа и синтеза.

9. “Субстанция - это мощь”.
  Даже в способе выведения бытия как предмета философии проявляется крен гегелевского интеллекта в сторону предпочтения синтеза над анализом. Если Гегель оговаривает постулирование бытия необходимостью очищения знания о нём от любых конкретных ассоциаций о мире частных вещей, то ему поневоле приходится предпосылать бытию как предмету философии некоторое знание, пусть даже и относительно чистое (так как нет критерия этой чистоты, а есть только её декларирование). И здесь предполагается, что такое знание, освобождённое от ограничений чувственности, с необходимостью растворяется в бытии, переходит в него - "Иначе говоря, так как чистое бытие следует рассматривать как единство, в котором знание, достигнув своей высшей точки единения с объектом, совпадает с ним, то знание исчезло в этом единстве, ничем не отличается от него и, следовательно, не оставило для него никакого определения." (Гегель, "Наука Логики", УЧЕНИЕ О БЫТИИ) Но, по большому счёту, всё это единение, совпадение и исчезновение чистого знания есть не более чем желание самого Гегеля видеть ситуацию подобным образом, стремление оправдать как уже свершившийся факт наличие самых первоначальных компонентов предмета философии, из которых Гегель только и может вывести, синтезировать некоторое первоначальное логическое единство.
  На самом деле у Гегеля никакого совпадения не происходит, а есть простое механического присоединение некоего знания к некоему бытию, как их не называй - чистое, абсолютное, непосредственное. По сути, Гегель склеил начало своей философии из двух кусков - чистого знания и чистого бытия, не попытавшись даже удержаться на середине между ними, но просто объявив эти половинки единством, в котором они, якобы, с непреложной необходимостью должны слиться. Недаром единство бытия у Гегеля, не успев зафиксироваться, тут же распадается на собственно бытие и его условную противоположность - небытие (ничто). Но такова логика выведения субстанции из заранее заданных компонентов единства, которая несовместима с логикой постулирования бытия как предмета философии. Это логика утверждения субстанции как однородности различающихся моментов бытия, базирующаяся на уже вполне зрелой, сформировавшейся способности человека различать мир вещей в понятиях. Однако бытие как предмет философии не может предполагать до своего рассмотрения никакого развитого мышления, никаких сознательных навыков различения как окружающих человека предметов (тем более субстанции), так и понятий о них, иначе это будет уже не бытие, а предмет рассмотрения какой-либо частной науки.
  При всей затёртости Гегелем проблемы соотношения бытия и субстанции, философ, тем не менее, хорошо понимает, что такое субстанция, выделяя в этом понятии её существенные характеристики. Чёткое определение понятия субстанции он даёт во второй книге "Науке Логики" "Учении о сущности" - "Субстанция - это мощь, притом мощь, рефлектированная в себя, не просто переходящая, но и полагающая определения и отличающая их от себя." Гегель, "Наука Логики", Часть вторая, УЧЕНИЕ О СУЩНОСТИ) И это уже не онтологическое единство бытия неопределённого и безусловного, а гноселогическая однородность компонентов бытия, уже распавшегося на крайние, отличающиеся друг от друга базовые элементы, которые, вместе с тем, дополняют друг друга до целого. Только жаль, что такое определение затерялось у Гегеля в недрах его бессмертного философского труда и среди мельтешения его невразумительных аффирмаций, резонов и оговорок по всяким случайным поводам.

10. Гегелевские логические антиномии.
  Уж Гегелю-то, этому хитрому и софистически изворотливому демагогу, должно быть ясно, что бытие не терпит никакого пафосного шума, что о бытии надо разговаривать шёпотом, а иначе его можно спугнуть и потом его уже не поймаешь. Но даже он оказался очарован красотой собственных поэтических псевдонаучных измышлений, приправленных отсылками как к своим бородатым древним предшественникам, так и придуманным самим Гегелем высшим сущностям. Уж если чистить знание о бытии, тем более в самом первом к бытию приближении, то надо перетряхнуть знание полностью, чтобы от него не осталось ничего, никакого даже на него намёка, и оставить только сожаление - какое всё-таки грубое и невежественное существо человек, что не может обойтись без магических побрякушек на шее, повышающих его самооценку и указывающих ему путь. Если прикладные научные технологии делают жизнь человека комфортнее и интереснее, то это не значит, что философские логические придумки способны вывести философию на новые уровни самосознания. В жизни получается как раз наоборот - чем более усложняется философия, тем более она деградирует.
  Таким образом, до самого начала рассмотрения философия не может вывести положительно понятие бытия и его единства ниоткуда - ни из логики, ни из какого-либо частного опыта, ни даже из любой почтенной философской традиции, а может только постулировать бытие аксиоматически как изначально неопределённое, безусловное и единое. Иной другой способ полагания бытия как предмета философии, а уж тем более его рассмотрения, будет профанацией самой философии, растворением его в гносеологии, подменой онтологической проблемы бытия гносеологической проблемой субстанции. Подобная двойственность или, лучше сказать, односторонность в формулировании той или иной философской проблемы вполне характерна для Гегеля. Сначала он разделил мышление на градации от понятий о "чувственных вещах" до понятий о самих понятиях вопреки своему обещанию не предпосылать мышление философскому рассмотрению. Потом то же самое проделал с сознанием, подразделив его на обыденное и собственно гегелевское. И наконец, предпослал знание - бытию в членении знания от некоей конкретной, относительной бытовой замаранности до девственной чистоты, как будто такая чистота вообще может быть достижима сознанием на практике, а не только опрометчиво продекларирована. А уж говорить о последующих гегелевских антиномиях, начиная с противопоставления бытию ничто, вообще не приходится.