субъект действующий [субъект права] не умер, субъект мышления для философии умер, так как всегда был идеологической фикцией, потому что мыслит не субъект вовсе, если "мышление" имеет сугубо внутреннее для индивида значение, не имеющее прямого отношения к внешнему действию индивида, субъекта права. Сталинские репрессии об этом же, карательным органам важны были признания в преступлениях, что связано с создание субъекта мышления, в судах сейчас так, где признание связывает пустоту с субъектом. Карательная машина возводит злодеяния на ответственности за действия, а пустоту связать с деянием можно созданием субъекта мышления только, та же идеология и сейчас, где свобода везде сходит за преступление. Вроде и без этого можно было бы привлекать, но тут важна идеология злодеяния, а не само деяние даже. Точно также Маркс создавал злодеяния бизнеса на основании связи пустоты им же созданной с действием. Почему всё это привлекает толпу, связано с садо-мазо ориентацией бесправной толпы в любом сообществе. Нацисты ухлопали массу людей за одно название еврей, и здесь ловко связана пустота с преступлением. Путин сейчас под маркой предательства интересов России также удачно связывает пустоту с репрессиями. Притом надо понимать не один Путин такой деятель, все политики во многом аферисты работающие на толпу. Называют даже это направление постмодерном, где смыслы смещены, а на самом деле это тот же модерн, а просто роль шизоидного Тела политиков начала уже идти вразнос и они превратились в полных идиотов. Маркс боровшийся с идеологией сам и попал в этот абсурд, когда много на себя берёшь и не такое бывает. На мотиве преступления стоит и уголовная юстиция, хотя мотив и преступление прямо никогда не связаны, одно частное, а другое общее, что и идиоту объяснить легко можно, а не только этим якобы учёным в праве. Проблема у юристов сложная, ведь если мыслит не субъект, а индивид, то вся их чертовская система рухнет. Философы ещё не могут отличить субъект от индивида, одно существует в связи с подобным, а другое нет, и это удивительно, если сам язык показывает отличие, где индивид это отдельный, и ни с чем не связанный, а значит что индивид только и возможен в философии, тогда как субъект в философии права если только. Игнорирование индивида связано с религиозностью философов, неким идиотизмом, укреплённым и Марксом. Встречаюсь с этим сам, разъясняя вещи, и всегда наталкиваюсь на факт, что отдельно мало кто себя мыслит, и посещая философское кафе решил как-то огласить лекцию, и не мог сдвинуться в этом с мёртвой точки. Поэтому шумиха поднятая по поводу смерти субъекта выеденного яйца не стоит, его и не было в философии, просто многие философию рассматривают в религиозном ключе, как некое откровение пророка, а не диалог. Пророками [чучелами] и сделали Гегеля, Маркса, и прочих мистификаторов в философии комуняки и интерес. Ниже привожу текст Нанси о смерти субъекта как пример работы шизоидного Тела философа в философии, этот бред невозможно читать и грамотным, непосвящённым в такого рода практики кабинетных мыслителей. Ясно женский биопол чувствует себя связанным с чем-то в силу отсутствия либидо, но мужской не должен, бесполое Тела мужчины всегда должно искать выход, чему и служит ему входящая стихия бесполого Тела, если раньше это были войны, которыми дикари предавались, сейчас это может быть и развитие интеллекта. Почему воспоминания о военных победах и остались единственной радостью для бесполой толпы, если только война давала свободу, и позабытую уже при политэкономии либерал-фашизма и безликом законе. Сейчас смерть субъекта надо понимать уже как смерть субъекта права, от него остались рожки да ножки.

Я задал вопрос «Кто придет после cубъекта?», чтобы установить одну из основных линий перелома. Критика или деконструкция субъективности считается одной из основных тем современной философской работы во Франции, берущей начало — здесь снова и в особенности — в учениях Маркса, Ницше, Фрейда, Гуссерля, Хайдеггера, Батая, Витгенштейна, в учениях лингвистических, социальных наук и так далее. (Но нельзя забывать практический, этический и политический опыт Европы, начиная с 1930-х годов: фашизм, сталинизм, война, лагеря, деколонизация и рождение новых наций, сложность в самоопределении между «духовной» идентичностью, которая была опустошена, и «американским» экономизмом, между утратой смысла и накоплением знаков: так много примеров для исследования различных образов «субъекта»). Вопрос, таким образом, относится к критике, или деконструкции внутреннего мира, самоприсутствия, сознания, господства, индивидуальной или коллективной собственности на сущность. Критика или деконструкция прочности сиденья (hypokeimenon (подлежащее — греч. — Г.Р.), субстанции, субъекта) и уверенности касательно авторитета и ценности (индивида, человечества, государства, истории, труда). Мой вопрос в первую очередь имеет целью изучить эту тему в качестве события, которое в действительности возникло из нашей истории — следовательно, «после» — а не в качестве некой непостоянной разновидности модного рассуждения. Но в то же время я хотел предложить некоторый целостный ряд — понятное дело, необозримый, — в котором таковая критика или деконструкция не просто уничтожила бы свой объект (подобно тем, кто тяжко вздыхает или аплодирует перед ожидаемой «ликвидацией» субъекта, в которого хотели бы верить). То, что уничтожает, — это нигилизм, который сам является скрытой формой метафизики субъекта (само-присутствие того, кто знает себя в качестве растворения своего собственного различия). Нет ничего нигилистического в том, чтобы признать, что субъект — собственность себя — это мысль, которая растворяет или исчерпывает все возможности бытия в мире (все возможности экзистенции, всю экзистенцию как представленную своим возможностям), и что эта самая мысль, всегда сложная, никогда не замыкающаяся на себе без остатка, обозначает и приносит всецело разнообразную мысль: ту, что единственна, и ту, которая есть одна из многих, ту, которая есть единичная экзистенция и которую объявляет субъект, которую он обещает и в то же время скрывает.
Более того, в нижеследующих текстах можно встретить как минимум два разных использования слова «субъект». Иногда он имеет свойство метафизического концепта, которое я только что упомянул, порою же (например, в случае Гранеля или Рансьера) субъект выступает в качестве единичного unum quid, в меньшей степени присутствующий для себя, нежели для истории, как некое событие, некое сообщество, некое творчество или как другой «субъект».
Нам не только не легче мыслить это некоторое одно — то одно, на которое субъект, как кажется, всегда указывает или которое разыскивает, и что, в свою очередь, возвращает нас к все тем же образам: индивид, человечество, государство, история, производство, стиль, мужчина, женщина, равно как и «сам я» и «сами мы» …- но это определенно есть нечто вроде мысли, которая отныне приближается к нам и зовет нас вперед. Таково, по меньшей мере, предположение, которому я следовал, размышляя о том, чтобы уж не быть совсем вероломным по отношению к определенному своеобразию нашей эпохи, общей для всех и уникальной для каждого, анонимно вращающейся посреди наших мыслей. Вот что я пытался обозначить при помощи глагола «придет» и местоимения «кто?» С которым же из этих «одних» мы впредь будем иметь дело?
Кто придет после субъекта? Этот вопрос может быть прояснен следующим образом: одной из основных характеристик современной мысли является постановка под вопрос инстанции «субъекта», согласно его структуре, значению и ценности, подразумеваемой в этом термине в мысли модерна, начиная с Декарта и до Гегеля, если даже не до Гуссерля. Все принятые решения современной мысли – обретают ли они место под знаком разрыва с метафизикой c ее плоскими вопросами или же под знаком «деконструкции» этой метафизики, под знаком перехода от мышления о Бытии к мышлению о жизни, или же под знаком Другого, или языка и т.д. – подвергают субъективность суду. Широко распространенный недавно дискурс провозгласил простую ликвидацию субъекта. Однако все говорит о том, что возникла необходимость не в «возвращении к субъекту» (провозглашенную теми, кто желал бы думать, будто ничего не случилось и что тут нет никакой новой проблемы для мысли, кроме, возможно, некоторых вариаций или модификаций субъекта), но, наоборот, дальнейшем движении к кому-то – еще к кому-то одному, кто бы был на своем месте (это последнее выражение взято просто для удобства: «место» не может быть тем же самым). Кто бы это мог быть? Как бы он(а) представил (а) себя. Можем ли мы поименовать его(её)? Является ли вообще вопрос «кто?» в данном случае подходящим? (Мои формулировки, кажется, предполагают, что ни одно из существующих обозначений, к примеру Дазайн или «индивид», не подходит. Но, разумеется, намерения мои заключаются в том, чтобы оставить место для любого возможного ответа).
Другими словами: Если допустимо определять нечто вроде точечности, сингулярности, этовости (haecceitas)[1] в качестве исхождения, восприятия или перехода (аффектов или действия, или языка и т.д.), то каким образом можно определить его особенности? Или, нуждается ли исходный вопрос в переформулировке, а может и шире – уместно ли вообще задавать такой вопрос? (речь о том, кто придет после – Г.Р.)
Господствующее определение философского (или «метафизического») субъекта, по моему мнению, предложено Гегелем: «то, что способно выдерживать внутри себя свое собственное противоречие»[2]. То, что противоречия это является его собственным (здесь можно узнать диалектический закон), что отчуждение или чуждость является величайшей и что субъектность (следуя в этом Хайдеггеру и отличая структуру субъекта от антропологической субъективности) заключается в возвращении этого присущего бытия извне обратно, — вот что это определение может означать. Логикой субъекта является грамматика (ср. Ницше, но также и Лейбниц: praedicatum inest subjecto (все сказуемые заключены в подлежащем.- лат. Г.Р.), который присваивает себе, заранее и полностью, внешнюю сторону и своеобразные особенности своего предиката. (Классический пример Гегеля, по крайней мере в согласии с обычным способом его прочтения: «Все разумное — действительно»). Это присвоение создается глаголом «быть». Быть, таким образом, имеет здесь функцию оператора присвоения: в действительности он обозначает «обладать» или «производить», или «понимать», или «поддерживать» и т.д. На скорую руку я бы мог с натяжкой назвать это технологическим толкованием бытия.
Все еще, поскольку это имеет место, являлось бы необходимым, что подлежащее глагола быть — абсолютно и не имеет сказуемого. Именно отсюда начинается рост субъекта новоевропейской философии: ego sum. «Быть», следовательно, означает то, что картезианская избыточность устанавливает как: ego sum, ego existo. Бытие есть действительность экзистенции (или такое «понятие, которое принадлежит в абсолютном смысле всем индивидам природы».- Спиноза). Экзистенция как действительность «не является предикатом, но простым состоянием вещи» (Кант). Экзистенция — это сущность субъекта в том отношении, что он есть, он существует до всякой предикации. (И вот почему — снова Спиноза — сущность бесконечной субстанции — или Бога — необходимо охватывает экзистенцию).
Декарт, Спиноза, Кант — можно продолжить и далее: сама метафизика указывает то, что вопрос, заданный здесь о некотором «после» (в истории), есть в той же мере вопрос о конкретном «до» (в логике бытия, однако, это потребовало бы другого исторического пути: тот же, что выпал нам, тем самым и предшествовал нам). Еще до субъекта предикации (скажем, до субъекта чего-то), существует (il y a — это «слово» Левинаса, у Хайдеггера же — es gibt, данное, дающее) Бытие субъекта, или же субъект без того, «чего» субъектом он является, субъективное бытие, экзсистенция. Метафизика, деконструируя себя (ибо это есть ее логика и ее история), указывает на это «до» как на «после»: экзистенция. Не субъект экзистенции, но экзистенция субъекта: то, к чему более не применима ни грамматика субъекта, ни, следовательно, чтобы было понятно, само слово «субъект».
А что же экзистенция? Это не какая-то сущность, это конкретная сущность, чьей сущностью является существование, действительно и фактически, в опыте, «hie et nunc». Экзистенция — это конкретное существование (а не экзистенция конкретного существования). Помня об этом, вопрос вопрошает «кто?». Это значит, что вопрос о сущности — «Что это?» — призывает некоторого «кто» к ответу. Вопрос был, следовательно, ответом на вопрос экзистенции, ее «бытия» или ее «значения», ни больше ни меньше. (Однако, когда бы не отвечали на вопрос встречным вопросом, то, что при этом делают, так это только отказывают вопросу в возможности когда-либо быть заданным…)
Любое существующее «что» есть некий «кто», если «кто» означает: то, чтодействительно, существующее «что», существующее как оно есть, фактическое (даже материальное) подчеркивание бытия, unum quid (и это не случайно, что это является формулой Декарта для третьей квази-субстанции, которая есть единство души и тела, реальность человеческой экзистенции, настолько же очевидной, как и реальность самого эго.)
До/После субъекта: кто. Это есть в первую очередь утверждение: бытие есть кто. В том смысле, как говорил Хайдеггер: Бытие есть просто то, что существует, будучи отнятым от каждой сущности бытия и от любого бытия сущности. (Но мне до сих пор не очевидно, приемлемо ли определять эту экзистенцию способом, которым Хайдеггер описывает Дазайн, полагая, что таковое описание теперь для нас является совершенно понятным. «После субъекта»: человечество, боги, живые существа или что-то еще? Я бы не пошел дальше этого).
Но это также и вопрос: кто такой кто? Это не «что такое кто?» — это не вопрос сущности, но вопрос идентичности (это примерно как спрашивать, глядя на фотографию группы людей, имена которых вам известны, но кого вы не знаете в лицо, вы не знаете: «кто есть кто?» — вот этот вот — это Кант? А вот этот — Хайдеггер? А кто это рядом с ними?…). То есть, это вопрос присутствия: Кто там? Кто там присутствует?
Но что это — присутствие? Это присутствие экзсистирующего: это не сущность. Присутствующий — это тот, кто занимает некоторое место. Место есть место — местонахождение, ситуация, расположение — вхождения в пространство времени, в зазор, который позволяет чему-то прийти к присутствию, в уникальное время, которое порождает себя в данной точке пространства в качестве его (пространства — Г.Р.) зазора.
http://syg.ma/…/zhan-liuk-nansi-iz-knighi-kto-pridiet-posli… Жан-Люк Нанси. Из книги "Кто придет после субъекта"