шизоидное Тела Платона

Аватар пользователя Дмитрий Косой
Систематизация и связи
Онтология
Ссылка на философа, ученого, которому посвящена запись: 

"когда в "Государстве" Платон выдвинул концепцию идеи идей, от которой, как можно полагать, неким неясным образом производны все прочие идеи, он определенно стал отцом философии потустороннего" - идея идей является догматом, основоположением требующим обоснования, а его не могло быть во времена Платона и Плотина, где не мог и возникнуть индивид, который возник в равенстве половом только, позднее. Идея блага по сути сугубо индивидуальная, а значит и могла быть во времена Платона потусторонней только. Зацепила Платона идея блага только благодаря логике гениального развития мысли, а не некая случайность. Либерализм же опошлил идею блага выхолостив из неё индивида, вставив вместо этой идеи свои глупости. Миф универсален так как не покидает индивида, и поэтому Платон часто прибегал к этой форме мышления, а иначе он уходил бы во внешнее единого Тела своего, и в этом его странности развития шизоидного Тела, и специфическая подача идей, которые и правильно он мыслил как не принадлежащие ему только, но всем. Отсутствие идеи индивида выражено в его гениальных Законах и в идее что править должны философы. Законы самое мощное его творение безусловно, где гений его показал нечеловеческую проницательность, где дано значение закона для бесполого Тела, и где закон выступает только как объект сопротивления. Это самое разоблачительное сочинение для роли безликого закона, которая господствует и по сей день, ИГил, Путин, западный либерал-фашизм, до сих пор пользуются такой же технологией применения закона. Платон не мог и представить, что через 2500 тыс. лет его концепция Законов расцветёт пышным цветом, и при идиотах чиновниках пришедших к власти, и в шизоидных идеях бесполого Тела прочих холуёв толпы. "Бесстрашный и настойчивый реализм Платона настолько противоречит "здравому смыслу", что современные критики склонны считать его свидетельством наивности" - бесполое Тела и есть наивное образование, где природа оказывается наедине с собой, если бы не объект сопротивления представляющий бесполое в шизоидном Тела, и наивность кажущаяся, по сути это вариативность и творческий потенциал бесполого Тела. "Чистое бытие бесконечно, его сущность охватывает все сущности, как, следовательно, оно может отдавать конкретные распоряжения или быть язвительным моралистом?" - здесь Сантаяна впадает в бессмыслицу как поганый позитивист, никакого бытия нет, оно становится и не бесконечно вовсе, где реализуется конкретное. Моралист или решающий организуются бесполым Тела, где бытие имеется как бытие пустоты, неизвестность, что и порождает у них онтологический стах и неуверенность, которые реализуются и в бурной деятельности. "Платон игнорировал природу "духовной жизни", которая довольствуется незаинтересованным созерцанием сущностей, которая "дезинфицирована" равно и от морального, и от чувственного, поглощающих нас как временных и действующих созданий" - такие же глупости у Сантаяны, находясь в едином Тела [мифология] невозможно игнорировать духовную жизнь, и сущность не созерцаемая вовсе, и поглощает единое Тела индивида именно время и мораль, а не незаинтересованное созерцание вовсе. Философа от мыслителя отличает одно важное достижение, он создаёт новый концепт, Платон создал самый значительный за историю философии, а Сантаяна только пустозвонные перепевы либерализма, каких море. 

Конечно, "некоторые мифы, к которым прибегает Платон и тому подобные поэтические вольности "Пира", "Государства" и "Федра" могут привести к заключению, что под "идеей" он подразумевал нечто большее, однако эти отрывки являются ни чем иным как Phantasiegemälde; их автор не предполагал слишком серьезного к ним отношения; и современному читателю "необходимо всячески остерегаться общераспространенного, но совершенно превратного представления о них, как о том, что заслуживает такого же внимания, как и результаты/полученные Платоном в научном исследовании".
Однако такая версия учения Платона – или его наиболее существенных и характерных особенностей – несмотря на выдающуюся эрудицию ее автора, представляется мне в значительной степени неверной. Она покоится отчасти на том совершенно неправдоподобном предположении, что изложение Аристотелем теории идей неверно, причем не только в частностях, но и по существу, в самом главном. А ведь Аристотель не был человеком философски необразованным; двадцать лет он являлся учеником и помощником Платона в Академии; и в его время были живы еще многие, кто мог в общем и целом адекватно оценить верность его суждений. Конечно, у нас есть основания предполагать, что он был склонен подчеркивать отличие своей философии от философии учителя – такое бывает с учениками. Но чтобы он совершенно исказил природу главной концепции Платона – в это поверить трудно. Не говоря уж о том, что такое выхолащивание и упрощение платоновского учения было бы невозможно без насилия над некоторыми "Диалогами", а это совершенно противоречит свидетельству седьмого письма. Версия эта основана только на том произвольном допущении, что то, что представляется "фантастическим" современному философу той или иной школы, не могло быть истинным и для греческого философа пятого века до Р.X. Это вынуждает нас inter alia заключить, что как раз те утверждения, которые Сократ и все его собеседники в "Федоне" соглашаются считать логически очевидными с полной определенностью, и для Сократа, и для Платона были всего лишь полетом поэтического воображения; кроме того это заставляет считать не более чем иррелевантными риторическими украшениями практически все мифологические и поэтические образы у Платона. Конечно, он сам предостерегает против буквального их понимания, но отсюда отнюдь не следует, что к ним не надо относиться серьезно, что они не представляют собой фигуральные указания на то, что Платон считал истинным и важным, но трудновыразимым в "естественных формах речи". В "Государстве", приступая к самым главным доводам в пользу наиболее несомненной и важной своей концепции, он начинает выражаться особенно иносказательно. Как сам же он и поясняет, это необходимо, поскольку наиболее сложные его размышления не могут быть выражены в понятиях обыденного языка; истина может быть показана только аллегорически, посредством чувственных аналогий, как будто через тусклое стекло. Он настаивает, что философия, высшее знание, имеет дело не с преходящими вещами, даже не с неизменными и общими законами относительности и несовершенства, которым подчиняется бытие таких вещей и их изменения и даже не исключительно только с истинами математики, но с трансцендентальным царством чистых ноуменов, чьей смутной и искаженной тенью является естественный мир – отрицать это, значит не придавать никакого значения целому ряду наиболее характерных и настоятельных утверждений Платона. Но так как мое несогласие с мнением столь выдающегося ученого как Риттер вполне может показаться равно поспешным и бездоказательным, я хотел бы подкрепить его веским суждением профессора Шори: "Субстантивированная идея есть Ding-an-sich Платона, обдуманно выдвинутая им с полным осознанием абсурдности этой концепции с точки зрения здравого смысла". "Бесстрашный и настойчивый реализм Платона настолько противоречит "здравому смыслу", что современные критики склонны считать его свидетельством наивности, если не детской слабости, мысли Платона или же хотят смягчить его, доказывая, что Платон не относился к нему серьезно и отказался от своей концепции или изменил ее в зрелых трудах. Все подобные толкования проистекают от неспособности понять подлинный характер метафизической проблемы и исторических условий, обусловивших выдвижение Платоном такого решения и его настойчивость".
Но как только метафизика Платона постулировала множественность неизменных идей, соответствующих всему многообразию природных вещей, его философия потустороннего приобрела очевидно специфический и неполный характер. Чувственный мир никогда не был для Платона всего-навсего иллюзией или злом. И этот, и тот мир плюральны, существует также множество индивидуальных душ, всегда отделенных друг от друга и отличимых от идей, даже если они (души) переносятся в эту высшую сферу. Следовательно, на этой стадии система Платона была относительно свободна от монистической разновидности метафизического пафоса, хотя в ней возможно было как нигде много предпосылок для такого пафоса. Мир идей был, скорее, величественным, вневременным повторением этого мира, нежели его пустой негацией. "Идея" любого чувственного объекта, хотя и понимается как неизменная и непостижимая естественными органами чувств, все еще выступает всего лишь застывшим и недействующим дубликатом этого объекта – и не определяет все его особенности. Ничего из множества разнообразных качеств природы не отбрасывается или, во всяком случае, не должно быть отброшено: ни отдельные чувственные характеристики, ни вне-временные отношения между природными объектами, ни совокупность таких качеств и отношений, которая и задает то, "что" мы постигаем в вещах; и, кроме того, не отбрасываются никакие нравственные и эстетические качества, справедливость, умеренность и красота – все это просто переносится в другую сферу бытия, где они становятся объектами эстетического наслаждения благодаря постижению их непреходящести и неизменности, совершенному отличию их вечного постоянства от любых человеческих замыслов и стремлений. Здесь нет предметов, к которым нужно проникнуть, здесь невозможно никакое воздействие; созерцать этот мир прежде всего значит, как выразился Джеймс, переживать "нравственный праздник". Но то, что созерцается, складывается из элементов известного нам мира, рассматриваемого sub quadam specie aeternitatis – хотя иногда Платон делал исключения для сущностей, каковые даже с такой точки зрения не представляют собой привлекательного объекта для созерцания. Сам Платон к тому же не рассматривал свой мир идей как прибежище для нравственного праздника. Он был склонен к его инструментальному использованию в земных целях, к извлечению из него конкретных нравственных и политических уроков; за это он и подвергся упреку господина Сантаяны, находящему, что Платон игнорировал природу "духовной жизни", которая довольствуется незаинтересованным созерцанием сущностей, которая "дезинфицирована" равно и от морального, и от чувственного, поглощающих нас как временных и действующих созданий. "Чистое бытие бесконечно, его сущность охватывает все сущности, как, следовательно, оно может отдавать конкретные распоряжения или быть язвительным моралистом?". Такая критика со стороны господина Сантаяны отмечает, я полагаю, подлинную непоследовательность Платона; но в отличие от господина Сантаяны я думаю, что это была благотворная непоследовательность.
Только тогда, когда в "Государстве" Платон выдвинул концепцию идеи идей, от которой, как можно полагать, неким неясным образом производны все прочие идеи, он определенно стал отцом философии потустороннего на Западе – хотя Парменид, без сомнения, был ее Urgroßvater'oм [прадедом]. Отсюда, без всякого сомнения, берет начало то историческое влияние, которое оказал Платон; понятие предельно "иного" и невыразимого "Единого", абсолюта неоплатоников, у этих философов (как и у многих их последователей, средневековых и современных, евреев, мусульман и христиан) совершенно определенно проистекало из истолкования платоновской "идеи блага".
http://psylib.org.ua/books/lovejoy/txt02.htm Лавджой А. О. Великая цепь бытия

Связанные материалы Тип
кастрат искусственный Дмитрий Косой Запись
утилитаризм как принцип либерализма Дмитрий Косой Запись