Слотердайк верно иллюстрирует проблемы Просвещения и либерализма, и ясно что важнее равенство гражданское, а не свобода, потому что свобода гражданская вторичная от правовой, только и несущей в себе необходимое вопрошание равенства. Поэтому с гарантий правовых только и может начаться подлинное движение к демократии, а не с рыночных преобразований как это происходит от Гайдара до Путина. Почему свобода при Путине стремительно и сворачивается, именно в силу зависимости граждан от рынка, в котором они по отсутствию гарантий, как субъекты права, не участники, а присутствующие, в качестве потребителей и жалобщиков. И для возвышения гражданских добродетелей все заботы о культуре, образовании, свободе пустое, решать всё будет бессмысленная толпа (большинство), а куда заводит толпа известно по многочисленным примерам из истории. И граждане воспитанные в традициях трудовой этики, что и законодателями используется, сами никогда не догадаются что для входа в игральный зал рынка необходим входной билет, пособие, где и требуется экономический расчёт, а не какая-то случайность рынка, которой может воспользоваться и любой аферист, как в 90-е годы, и где добродетель излишняя.  Почему и Путин попал во власть по призванию, блату, чиновник (функция) не политик.

Самоопровержение Просвещения — это результат новейшей исто­рии, которая уничтожила все прекрасные иллюзии о «разумном Ином». Просвещение неизбежно будет сходить с ума, избирая прин­цип Левизны,— до тех пор, пока он воплощается в действитель­ность через системы деспотизма. Суть Просвещения — предпочи­тать принцип свободы принципу равенства. Просвещение не смо­жет упорно не замечать того факта, что социализм, которому принадлежали его симпатии, утратил невинность почти в той же мере, в какой ее утратило то, против чего он первоначально выступал. «Ре­ально существующий социализм» в том виде, в каком он существует сегодня, в известной степени делает излишним вопрос о различии левого и правого. Он, конечно, отличается от капитализма, суще­ствуя в доступных научному познанию формах, которые могут иметь свои преимущества и недостатки. Но с капитализмом — равно как и с любым политико-экономическим строем — его роднит нечто общее: почерк жестокой реальности, которая никогда не может быть левее или правее себя самой и которая даже тогда, когда она сотво­рена нами, всегда такова, какова она есть. «Левой» или «правой» по отношению к реальности может быть только мораль. Реальность же, в той мере, в какой она затрагивает нас, может быть приемлемой или ненавистной, сносной или невыносимой. И сознание имеет лишь два варианта для выбора — принимать реальность или не принимать. Говоря предельно просто, именно это и проясняет критика циничес­кого разума. Однако не так-то просто понять, исходя из этого, смысл ныне происходящей деморализации. Деморализация может проис­ходить только там, где существует мораль, пробуждение и освобож­дение от иллюзий и грез может наступить только после пребывания в их плену. Вопрос стоит так: не приближаемся ли мы, переживая деморализацию, к истине?
Мы и в самом деле оказались в сумерках, в которых не видны жизненные ориентиры. Чувство жизни у современной интеллиген­ции — это чувство людей, которые не способны понять мораль­ность аморальности, потому что это кажется им «чересчур уж про­стым». А поэтому ни один человек не ведает, ориентируясь на свой внутренний опыт, каким образом и в каком направлении все будет развиваться дальше.
В циническом сумеречном свете, окружающем впавшее в недо­верчивость Просвещение, возникает специфическое, уникальное чувство безвременья — чувство, в котором соединились стремление лихорадочно действовать и растерянность, желание что-то предпри­нять и уныние, чувство, которое не может вырваться из круговерти повседневной суеты, которое отчуждено от истории и отвыкло радо­ваться будущему. Принципу надежды противопоставлен принцип «ловить мо­мент», «жить здесь и сейчас». По пути на работу люди мурлыкают песенки типа «Не жди лучших времен» или «Бывают дни, когда я бы хотел стать своей собакой». Вечером в кооперативных пивных на глаза попадается плакат, на котором написано: «Будущее отменяет­ся из-за недостаточных капиталовложений и малого трудового учас­тия». Плакат рядом гласит: «Мы — как раз те люди, с которыми нам не велели знаться родители». Одни — честолюбивы, другие — инертны. Тем не менее все ожи­дают чего-то такого, что оправдало бы предчувствие лучших дней, ощущение, будто есть что-то впереди. И весьма многие хотели бы активно включиться — не так важно, во что именно. Ощущают гря­дущий крах — и в то же время катастрофильно тянутся к нему, чувствуют приятную легкую горечь (как принято писать в рекламе шоколада) и всецело уходят в личные переживания, если еще удает­ся держаться в шаге от более худшего. Делают свою работу и говорят себе, что лучше было бы вообще ни с чем не связываться и ни от чего не зависеть. Живут от одного дня к другому, от отпуска до отпуска, от одного вечернего выпуска новостей до другого, от проблемы до проблемы, от оргазма до оргазма, в потоке личных катаклизмов и непродолжительных историй, в судорожном на­пряжении и в то же время вяло. Чувствуют, что какие-то вещи «задевают», но в большинстве случаев происходящее совершенно безразлично. В газетах призывают снова готовиться к борьбе за выживание, туже затягивать ремни, смирять свои притязания, экологи твердят то же самое. Общество сплошных притязаний, черт бы его побрал!
Слотердайк. Критика цинического разума. После разоблачений: сумерки цинизма. Чувство жизни в сумеречном свете.