понятие и религия

Аватар пользователя Дмитрий Косой
Систематизация и связи
Онтология
Ссылка на философа, ученого, которому посвящена запись: 

понятие - индивидуальное понимание общего значения в едином Тела, которое несёт в себе религиозную функцию в языке, как общем инструменте мышления в едином Тела, так как начало мышления заключено в вере во что-то или недоверии к чему-то, и понятно что это [доверие - недоверие] касается исключительно мышления в едином Тела, и разумеется вне его инструментального как внешнего единому Тела, где начинается уже религиозное [политическое] и научное мышление не относящееся к философскому мышлению в едином Тела. Понятия связываются индивидуально, поэтому не они суть мышления, а их связь. Витгенштейн о процессе мышления пишет значительнее Канта и Гегеля, рационально трактующих понятие. Понятие государства разве можно трактовать рационально, нет, все попытки этого были безуспешными, и ни один политик не найдёт себе единомышленника, поэтому Крым наш, и суверен не понимается как единое Тела, если любая философия проектируется индивидом, и как он представляется от этого зависит многое, рациональность человеческая не имеет общего признака, в отличие от религиозности где собирается толпа.

Википедия. Понятие
Поня́тие — отображённое в мышлении единство существенных свойств, связей и отношений предметов или явлений; мысль или система мыслей, выделяющая и обобщающая предметы некоторого класса по общим и в своей совокупности специфическим для них признакам.
Понятие в его отвлеченности противостоит конкретности восприятия. Также понятие противостоит слову, которое можно трактовать как знак понятия.

Определение понятия у Канта 
Под понятием Кант разумел любое общее представление, поскольку последнее фиксировано термином. Отсюда и его определение: «Понятие… есть общее представление или представление того, что обще многим объектам, следовательно — представление, имеющее возможность содержаться в различных объектах»
Определение понятия у Гегеля
Понятие для Гегеля — «прежде всего синоним действительного понимания существа дела, а не просто выражение любого общего, любой одинаковости объектов созерцания. В понятии раскрывается подлинная природа вещи, а не её сходство с другими вещами, и в нём должна поэтому находить своё выражение не только абстрактная общность (это лишь один момент понятия, роднящий его с представлением), а и особенность его объекта. Вот почему формой понятия оказывается диалектическое единство всеобщности и особенности, которое и раскрывается через разнообразные формы суждения и заключения, а в суждении выступает наружу. Неудивительно, что любое суждение ломает форму абстрактного тождества, представляет собою её самоочевиднейшее отрицание. Его форма — А есть В (то есть не‑A)»[5].
Витгенштейн о мышлении
Motto: «...ибо все то, что известно,
а не просто слышится шумом и звоном,
можно сказать в трех словах».
Кюрнбергер
Эпиграф. Кюрнбергер Фердинанд (1821—1879) — австрийский писатель. В этом эпиграфе звучат две основные ключевые темы «Трактата». Вопервых, это идея редуцированности, сводимости к нескольким словам всего содержания работы (см. также Предисловие Витгенштейна), что на уровне мотивной разработки проявляется в «Трактате» и в его теории о том, что все логические операции сводимы к одной операции Отрицания, и к идее о том, что Пропозиции являются функциями истинности Элементарных Пропозиций. Можно даже реконструировать эти «три слова»: «говорить, ясно, молчать» (см. Предисловие и седьмой тезис к «Трактату», а также комментарий к ним).
Вовторых, это идея бессмысленного, невыразимого в языке существа жизни, перекликающаяся со знаменитыми строками из шекспировского «Макбета»: «Жизнь — это повесть, рассказанная идиотом, в которой много звуков и ярости, но нет никакого смысла», через восемь лет после первой публикации «Трактата» воплощенная в фолкнеровском романе «Sound and Fury» («Звук и ярость») 1929 года. Идея невысказанного, невыразимого в языке была одна из самых главных в витгенштейновской антиметафизике и этике. В часто цитирующемся отрывке из письма к Паулю Энгельману Витгенштейн пишет, что «Трактат», по его мнению, состоит из двух частей, одна из которых написана, а другая — главная — не написана [Engelman 1968]. Идея невыразимости этического в противоположность пустопорожней болтовне философов этиков, то есть тому, что «слышится шумом и звоном» и полно «звуков и ярости», высказывалась Витгенштейном и в конце 1920х годов в беседах с членами Венского логического кружка (см. [Waismann 1967]), а в наиболее законченном виде воплощена в «Лекции об этике»1929 года [Витгенштейн 1989].
Предисловие к ЛФТ

Определяя жанр своего исследования и ориентируя читателя, Витггенштейн утверждает, что это книга для посвященных, а не учебник по логике. Первоначально, как можно предположить, Витгенштейн думал прежде всего о двух или трех читателях — своих учителях Готлобе Фреге, Бертране Расселе и Джордже Эдуарде Муре. Как известно, Фреге, которому Витгенштейн послал копию «Трактата», заявил, что ничего там не понял. Рассел дал «Трактату  блестящую аттестацию в своем предисловии к английскому изданию 1922 года. Мур определил свое отношение к «Трактату» в 1929 году, когда Витгенштейн защищал диссертацию в Кембридже. В своей рекомендации Мур заявил, что считает это произведение гениальным [Wright 1982; Bartley 1973; Monk 1991].
Идея неадекватного понимания языка и неадекватного представления разговорным языком человеческих мыслей буквально носилась в воздухе предвоенной Вены. Она высказывалась в философских работах Фрица Маутнера (один раз упомянутого в «Трактате», правда, в критическом контексте), публицистических статьях Карла Крауса, стихах и пьесах Гуго фон Гофмансталя (подробно о венских истоках философии раннего Витгенштейна см. [JanicToulmen 1973]).
Идея о том, что Смысл всей работы можно свести к нескольким словам (ср. Эпиграф и комментарий к нему), без сомнения перекликается с предисловием к книге Шопенгауэра «Мир как воля и представление» (первом сочинении по философии, которое было прочитано в юности Витгенштейном): «Я хочу объяснить здесь, — пишет Шопенгауэр, — как следует читать книгу, для того, чтобы она была возможно лучше понята. То, что она должна сообщить, заключается в одной единственной мысли» (курсив мой. — В. Р.) [Шопенгауэр 1992: 39]. Влияние Шопенгауэра явственно проступает в метафизических фрагментах «Тетрадей 1914—1916». В «Трактате» оно заслонено логико философской проблематикой, но в последних тезисах вновь проступает достаточно явственно, прежде всего в мыслях о единстве этики и эстетики и т.п. Следующая ключевая мысль предисловия — о границах выражения мыслей — подробно разрабатывается в конце шестого раздела «Трактата», а также в некоторых предшествующих максимах. Здесь Витгенштейн выступает уже как самостоятельный мыслитель, предшественник аналитической традиции, для которой язык является единственным объектом философской рефлексии.
Рассел и Фреге действительно упоминаются в «Трактате» несопоставимо чаще других философов, хотя, как правило, в более или менее резко критическом контексте. Безразличие к предшественникам, декларируемое Витгенштейном, отчасти объясняется тем, что он просто не знал никаких или почти никаких предшественников, будучи философски не образованным человеком, что он сам неоднократно подчеркивал и чем даже бравировал в кембриджские годы (см., например, [Drury 1981]. С другой стороны, осознание своей исключительности также играло здесь огромную роль. Рассел писал о Витгенштейне, что он «горд, как сатана». Лишь после испытаний на войне, а затем в деревне Витгенштейн отказался от этой идеи.
http://www.prognosis.ru/lib/Vitgenst.pdf ЛЮДВИГ ВИТГЕНШТЕЙН TRACTATUS LOGICOPHILOSOPHICUS