Систематизация и связи

Основания философии

Ссылка на философа, ученого, которому посвящена запись: 

Фридрих Ницше

1. Предлагаю "свои" экзистенциальные "зарисовки" момента. Можно смело редактировать. Преодолеть "авторство" как феномен - одна из задач этих заметок.

2. Конечно, Вы обнаружите сильное влияние Ницше, в искусстве афоризма боюсь его никто не сможет обойти (во всех смыслах).

3. В общем-то "поганое" чтение, но почему-то каждый раз "погано" по новому. Уже то хорошо, что есть во что бросить камень...

После опустошительного рабочего дня писать бодро и весело, как бы подпрыгивая от удовольствия и уловляя не только ближние, но и самые дальние, скрытые цели и намерения, кажется невозможным. Прямолинейная последовательность рабочего дня, тяжеловесная поступь решений и действий, обеспеченных здоровым оптимизмом и ежедневно обновляемой свежей энергией, превращает человека в действующий аппарат. Но внутри этого не чувствуешь никакого насилия, наоборот, кажется, что только благодаря твоей свободной воле все вокруг действует, движется, функционирует. И вот в тиши пустого кабинета в конце рабочего дня вдруг ощущаешь весь ужас бездны, в которую тебя засасывает, чувствуешь, что день прошел, но меня в нем не было... Или не чувствуешь. Однажды не почувствуешь - и это будет победа деятельного, здорового человека над болезнью. Разве энергичность, бодрость, веселый беззаботный вид, преуспеяние во всех смыслах не есть цель человеческого существования?

Бесконечная отсрочка бытия. Это входит в привычку. Собираешь силы, копишь знания, готовишься выступить однажды со всем блеском и изяществом совершенного мгновения, как бы разящим ударом разрубая настоящее ради вечности. А пока живешь сознанием этого и веришь, что не все потеряно и всегда есть возможность начать все заново… - Еще один способ существования.

Постоянная необходимость извиняться и, возможно, тем самым усугубление обиды. Или: неизбежность объяснений. В таком режиме самоконтроля теряешь не только стиль, но и самоуважение. А если «забываешь» себя, захваченный движением текстуальных стихий, для читателя все равно остаешься самим собой - виновным во всем…, короче, автором.

Почему ранее написанное всякий раз воспринимается мной как нечто несовершенное, недоделанное. Редко вчерашнее удовлетворяет сегодняшний вкус. Что это - привередливость особого рода или неутолимая жажда несбыточного? Или причина более основательна - я не остаюсь себе равным, и то, что вчера волновало мой дух, сегодня стало банальным и пресным.

Ближайшим образом границы нашей свободы заключены не в природной необходимости, как можно было бы подумать. Наша свобода, прежде всего, ограничена средствами, к которым мы прибегаем, чтобы ее обеспечить. Например, свобода высказываться по любому поводу (а значит и свобода принятия решений) в первую очередь ограниченна не столько природным умом, сколько степенью владения родным языком. Исходя из этого, становится ясно, что совершенствование в умении хорошо говорить и писать - путь к расширению внутренней и, в конечном итоге, внешней свободы.

Желание оправдаться как последний пункт, за который упорно цепляется сознание, верящее в свою вменяемость. Его авторство давно оспорено, текст живет своей жизнью и регулируется своими внутренними правилами. И все-таки невозможно отделаться от чувства причастности, чувства ответственности за него. Как говорится: гонишь в дверь - входит в окно. Опять же - это сетование есть не что иное, как мое сетование и т. д. Ничто не происходит случайно, или все отдано на волю случая? Воля - неволя, случай - закономерность - в любом случае, мы не знаем, что происходит и куда нас заведет очередной изгиб судьбы. Точно также в тексте - воля автора только одна из тем разыгрывающейся игры письма. Отличное оправдание, чтобы позволить писать себе всякое…

- …К чему эта снисходительность - этот успокаивающий, убаюкивающий тон, ("не все так ужасно"), эта заискивающая, примиряющая интонация ("все нормально")? Где они нужные слова в подходящий момент, где она, моя бравурная музыка, призванная озарять горизонты и разрубать бессловесную тьму искрометными сполохами?…

- …Главное, дело здесь не в спешке или неготовности. Неожиданно понимаешь, что не попадаешь в такт. Да, вы меня не слушаете…

- …И этот вечный спутник совестливых - быть хуже, чем ты есть на самом деле. Даже при нападении всегда оставлять шанс противнику для его достойного отступления…

- …Тот, кто унижает себя, хочет возвыситься. Право, да это наглость - низводить равного себе до презрения к нему…

- …Да, да, чистейший нектар лести и славословья не может так удовлетворить, как простое и честное признание твоей правоты, таланта …

- …Эта потребность в признании, эта неуверенность в себе - я хорошо ее знаю. Жалкое подобие честности - стремиться добиться самоутверждения через унижение другого, через его самоунижение. Добровольное рабство. И это порой называют дружбой …

- …Но зачем же так грубо обрывать беседу, вы, дорогой мой, слишком строги к себе - из боязни ложного понимания постоянно остаетесь в невозмутимом молчании…

Сколь расточительна жизнь! Какое бесчисленное множество живых усилий выплеснула она в бытие ради своих неведомых задач. Разве можно удовлетвориться кабинетным объяснением, что все это пестрое, бурливое, шумливое многообразие существует ради единственной цели - выживания, бытия ради бытия? Мой кот, который не плохо устроился в своей жизни, кажется, с этим согласен. Но зачем тогда эта грусть по вечерам, это сопротивление отчаяния на лицах умирающих? На излете жизни уступить свое место другим, более молодым и сильным - наша святая обязанность. Но мы не согласны. Бесполезно, безвольно растрачивая свою жизнь, мы все-таки желаем верить, что общий замысел ее великолепен, более того, достоин бессмертия...

...Эти пустые, выцветшие, вялые душонки - они верят, что и они чем-то ценны, даже бесценны. Да, пусть для этого нет объяснения и нечего положить в качестве оправдания на весы бессмертия. Но они верят, что если сами не могут найти в себе что-либо ценное, что-либо достойное вечности, тем паче это сможет Бог. Они называют это Божественной милостью. "Не делами мы оправдываемся перед Господом, но только верою" - вот их гимн примирения с собой, со своей заспанной, зассаной, как старый диван, жизнью...

Но их вера тщетна. Забронировать себе «люкс» на небесах не удастся. В вечности не существует ничего, кроме наших духовных усилий и даже лучшему из нас требуется еще адвокат дьявола для прыжка в бесконечность.

В сумерки меня посещает черт. Сначала я не верил своим глазам, отворачивался от козлиного рыла, от навязчивой песенки безумия. Но вскоре привык, даже скучаю наедине со своим здоровьем. Молчать у чертей не принято и вот он повадился со мной разговаривать на метафизические темы. Однажды, он торжественно заявил, что "Дьявол есть", и состряпал простое доказательство. Если есть черт, а у черта среди прочих идей есть идея наихудшейшего существа - воплощения абсолютного зла, которая в силу несовершенства чертей во зле не могла быть придумана ими и, следовательно, привнесена в чертей из самого Низа, то она есть не что иное, как свидетельство реальности этого наинизшего существа. Я пытался возразить, следуя авторитету, что бытие не является предикатом сущего, а, следовательно, заключать от сущности к ее существованию нельзя. На что мой черт резонно заметил, что для конечного сущего нельзя, но для бесконечного - можно. В другой раз, я спросил у черта о существовании добра. Черт начал издалека. Добро, по его мнению, не субстанционально, добро есть только недостаток зла. Абсолютное добро, Бог, как вы его называете, это абсолютное небытие зла. Последнее не возможно. Но среди части чертей бытует наивный страх Бога как абсолютного добра, как субстанции добра вообще. Один из авторитетных чертей как-то заявил в порыве дьявольского наущения: "Страшусь Бога, хоть это и нелепо".

Не перестаешь удивляться этим ходячим энциклопедиям, этим всезнайкам милостью божьей - они знают все, обо всем у них имеется такая сноска в памяти - "что, где, когда". Обреченный на словарную нищету, не обремененный знанием языков, многообразных наук, искусств и умений, чувствуешь себя по сравнении с ними ничтожеством, пустым местом, в лучшем случае пригодном для здорового физического труда. Да и куда мне гнаться за такими титанами памяти и усердия, мне, знание которого не простирается дальше личного опыта, и память которого не привыкла накоплять ненужный мусор и хлам. Но в качестве оправдания, в качестве капли меда в бочке дегтя, хочется напомнить таким всезнайкам высказывание древних: "Многознание уму не научает".

Представлять мир как иллюзию - не из чувства противоречия только или ради претензионной оригинальности, а, напротив, удивляясь, что можно представлять его также как реальность... Возможно ли это? И не является ли сознание с таким видом на мир ошибочным, ущербным - более того, больным? ... Находясь в постоянном плену противопоставлений добро-зло, истина-ложь, реальность-иллюзия, мы верим, что на полюсе добро-истина-реальность также находится и все, что связано с нормой, здоровьем и значит на противоположном полюсе - как, разве не безумие, болезнь? ... И почему обязательно мыслить в бинарных категориях?

Мой кот не говорит. Он ленится, справедливо полагая, что прояви он чудеса понимания - его тут же заставят работать. Краем глаз своего хищного взгляда, не то с насмешкой, не то с иронией наблюдая за мной день ото дня, он знает, он видит меня насквозь - мне нельзя доверять. Однажды я решил выведать у него о Кошачьем боге. Зная его строптивость, я сразу подверг его изощренному допросу. Я тряс его, я подкидывал его в невыразимых пируэтах сальто-мортале, я прессовал его своим телом, я пытал его голодом и холодом – тщетно. На мои вопросы он кряхтел, он выпучивал свои глаза, он глубоко дышал, но молчал, храня свою тайну и верность своему богу. С тех пор я понял, как нужно относиться к вещам, которые Выше нас и проблемам, которые ниже - везде и всегда хранить молчание о самом себе и о своем Боге.

Собственно другого и не ожидаешь. Писать ради понимания, как если мне нужна была бы помощь, чтобы дышать... Или, быть может, я ищу одобрения, почета, сторонников? Скорее, я жажду врагов, стычек, словесных баталий. Но разве для этого я неизбежно должен скатиться к пережевыванию повседневной жвачки? С позволения сказать, понятность - это критерий, которым отгораживаешь от себя всякую нетерпеливую назойливость и бестолковое любопытство. Sapienti sat! Каждый ищет своего общества - там, где ему дышится легко и не приходится при этом постоянно нагибаться - оправдываться, извиняться.

О серьезных вещах я пытался писать популярно. Популярнее можно только пропеть или просипеть в сексуальном экстазе. Обнаженная, разгоряченная, быть может, истина покажется более явной, более очевидной вплоть до непристойности, но сколь крат менее привлекательной, менее соблазнительной, менее желанной. Неужели же, только в порнографическом виде что-либо может достучаться до человеческих сердец?..

- ...Истина? О каких истинах Вы говорите? Разве не все в целом относительно, разве не сказано: "Истины нет и, следовательно, наша вера тщетна." Ценным является скорее то, что получает больший рейтинг, что может быть удачно продано...

- ...Но что я говорю об истине? (еще больше умалчивая о ней). Разве я поборник правды, или, быть может, борец за свободу и справедливость? Мне решительно все равно, какая партия или религия одолжит ваше тело и сознание для своих благих дел...

- ...Вы хотите сказать, что презираете человеческое ради божественного, земное ради вечного, смерть ради спасения...

- ...Но зачем же говорить популярно?..

Тот, кто торжественно и радостно ступает по жизни, тот, конечно, не пишет книги с пометкой "книга для всех и ни для кого". Жизнь струится через такого, во всех отношениях удачливого человека, как вода сквозь песок, и только на закате своих лет, быть может, легкая благородная скорбь коснется его чела, и он обратит вспять свой успокоенный временем взор и увидит, наконец, себя, на фоне своих ярких, богатых впечатлениями прожитых мгновений, и мирно возблагодарит судьбу за полновесные насыщенные годы своего полноводного бурного течения жизни. Такое счастье, увы, мне не доступно. Обремененный постоянным присутствием себя перед собой, зрячий до нервного ерзанья, «загроможденный» собой, как мог бы я обмануть себя - без иронии и цинизма взойти к ангельскому состоянию невесомости. Подстрекаемый внутренними бесами, ведомый неведомыми богами, я лишь расчлененное, распластанное бытие на бескрайних просторах своей пустыни - неиссякаемый вечный вопрос и бдящее око критики. Конечно, и мне доступны маленькие наслаждения - хитроумными приемами доводить себя до крайности, вымучивать себя до предела, чтобы выдернуть себя из себя, застать врасплох свои прочные границы и окунуться в неведомое. Только в таком самопреодолении и взаимном контрасте чувств, в эквилибристике ума и вывихах смысла, я вновь обретаю уверенность, я снова чувствую себя живым, реально присутствующим, достойно шествующим по этой земле рядом с другими, более зрелыми, более счастливыми, более удачными экземплярами человеческого…

Требовать доказательства в споре означает, на деле, примириться с возможностью удовольствоваться уверениями собеседника в своей правоте. Даже при самом тщательном подборе доводов и строгой логической аргументации всегда остается возможность опровержения. И дело здесь не в недозволенных приемах или софистических ухищрениях - доказательство всегда предполагает добрую волю оппонента, его готовность уступить, сдаться. Борьба тщеславий, как и вера в авторитеты, неистребима. Поэтому выспрашивать в споре доказательства - не лучший вкус (особенно, если сам еще не решил про себя, на чьей стороне истина), точно также как и обратное - навязывать свое мнение с докучливыми доводами "за", как если бы "против" было невозможно...

- ...Но что Вы говорите? Разве сама Ваша речь ipso facto не довод и не еще одно мнение в этом вопросе? Разве сами Вы не провоцируете нас на требование предъявить доказательство столь спорным утверждениям?..

- ...ipso facto говорите, но именно этот способ доказательства кажется наиболее приемлемым - доказательство осуществлением...

Бытует представление, что "положительные" эмоции - веселье, радость, ликование и др. являются единственно желательными для жизни, более того, единственно полезными с точки зрения гигиены души и тела. Веселится и ликует весь народ...

Однако, другая, более цельная, точка зрения была у древних, где возможно было наслаждаться также скорбью и плачем. То, что полнота жизни требует относиться бережно ко всякому проявлению своей самости, лелеять и взращивать в себе даже трагическое, самое мстительное, подземное, мрачное, знают истинные ценители жизни. Это не означает, что они не могут себе позволить также развлечение, «отвязное» веселье и восторг. Скорее, и то, и другое - различные стороны нашего "Я" - дополняют друг друга в восхитительных качелях жизни, делают ее вообще привлекательной и чем-то достойным терпения... При таком подходе к жизни ценным является не окраска эмоции, а ее интенсивность. А Вы хотите, чтобы я был вместе с Вами, даже сочувствуете мне с высоты беспечного однобокого счастья, думаете, что я удручен, убит, раздавлен своим слишком серьезным, слишком мрачным, слишком занудным одиноким позором...

Нарушенное равновесие. Тянущее, сонливое, заунывно-ленивое сопротивление. Невозможность не только размышления, но и мало-мальски долгого сосредоточения на одном предмете - только рефлекторные усилия не забыться, не ошибиться, не потерять себя. Раздражение, растекающееся по всей поверхности тела мстительным зудом. Свинцовая тяжесть в голове, песочная усталость в глазах... Вот далеко не полный перечень последствий ночного бодрствования. А каким важным, сказочно оригинальным, безмятежно глубоким казалось накануне доведенное до конца дело, которое теперь, с легкой головы на тяжелую отзывается чудовищным монстром, пожирающим меня изнутри. Еще одна причина невозможности возомнить себя духом...

Словесные обломки стиля. Движение, вытекающее не из логики слов, а из возможностей выразить словами свое состояние. Смещение не только стиля, но и центра акцентуации. Как если бы было важно добиться не понимания, а сочувствия или поощрения своего тщеславия. Постоянно оказываться на высоте своих возможностей или на высоте своего стиля? Умерщвлять плоть, сдерживать свое желание показать язык. Неприлична не только ложь, но и правда, если она создает пространство для психологических интерпретаций. Боязнь высоты: чем выше забираешься, тем больнее падать.

Разве я стремлюсь к тому, чтобы только в конце длинного пути обрести, наконец, чаемое в тихой гавани смирения и покоя? Разве само движение не есть одновременно и средство, и цель, и вся полнота жизни? Письмо ради письма как искусство ради искусства – чистый акт погружения в себя не ради себя. Такое письмо как сама жизнь - не спрашивает о своем смысле и цели, о своем посюстороннем или потустороннем предназначении, не ждет воздаяния, не ищет заслуги. Письмо как движение в горизонтах чуть выше, чуть ниже мысли, чувства, желания - как сдвиг, как качание маятника, как вращение. Для такого письма необходима и особая техника, при котором возможности, рожденные экспромтом и случаем, дополняются намеренностью стиля, воли, мысли - подобно тому, как дыхание, не требующее для своего осуществления подготовки и размышления, дополняется голосом, словом, речью. Именно отсюда все возможные шероховатости стиля и недоговоренности мысли, отсюда свежесть ветра и многогранность письма как речи, в которой собеседник больше показывает своей мимикой и движениями, чем непосредственно говорит. Вот он замолчал и посмотрел на вас, вы понимаете - он ждет вашей реакции, вашего ответа.

Знакомство с иными философскими опусами похоже на общение с самим собой с разрывом в несколько лет. Кажется, те же самые идеи, даже те же самые мысли когда-то согревали и твою душу. Что из этого следует? Означает ли это, что определенный образ мыслей характерен определенным личным особенностям человека, или, возможно, особенностям его рода занятий, привычек, благосостояния? И, следовательно, сходство характеров, воспитания, учителей и др. приводит также и к сходству мыслей, выводов, устремлений. Или, быть может, в нашем мире постоянного изменения, обновления и увядания, умственное состояние также есть результат развития, и другой предстает для тебя порой лишь заложником пройденной тобой ступени? Или, может статься, это подтверждает давнее подозрение, что область мысли не безбрежный океан, как считают, а маленький островок и упрямый исследователь вынужден ходить по нему кругами? В этом случае, определенная работа ума не может не приводить к известным выводам... Вот так стремление к своеобразию портит нам вкус, поскольку мы вынуждены для этого соотносить себя с другими.

П.Валери: "В словах нет никакой глубины".

Беспечность и "глубина" этого высказывания наплывает поэтическими волнами на прибрежные скалы мысли. Нет глубины в словах или вообще нет никакой глубины? Слова словами, глубина - глубиной. В чем же тогда глубина? Положим, что глубина невыразима словами, но слова - единственное средство вывести эту глубину на поверхность, привести ее к возможной коммуникации. Я не верю в личную глубину, которую якобы невозможно выразить. Это неуважение к другим людям или хвастовство. Необходимо доказывать, что твоя позиция, твое внутреннее чего-либо стоит, а для этого нет другого средства, кроме слов. Но может быть, автор имел в виду, что глубина не в ЕГО словах. Будучи скромным трудягой, стыдясь проявления своей самости, но одержимый тщеславием, он заранее принижает свою планку, чтобы тем более возвыситься во мнении читателя, прослыв загадочным и тонким мыслителем, когда на отмели слов читатель обнаружит бездну полную пестрых призраков и ходячих мыслей.

Держаться света, уловлять тонкие различия смысла, сохранять веру во вдохновение, укреплять в себе ростки энтузиазма - вот ритм жизни, в котором еще возможен внутренний рост, внутренняя жизнь. Но оставаться на плаву, когда рядом тонут и даже не пытаются себе помочь, не веря в возможность спасения - тяжкая доля. Все, кажется, самообманом и тщетой, каждое движение души отдает нудящими отголосками чужого бессилия. Вот так человеческое, слишком человеческое обрекает божественное во мне к жалкому существованию бессмысленной тени.

Выверенный, отточенный афоризм - совершенство особого рода. Невозможно ничего ни добавить к нему, ни убавить. Эта цельность и лаконичность формулы, эта строгая последовательность и игра логики поистине впечатляет... и делает мою жизнь чуточку проще. Я хотел написать о различии восприятия разных людей, но вспомнил Ницше. Перечитав в который раз его шедевр, я понял - лучше не написать:

"Жить и переживать. Когда присматриваешься, как отдельные люди умеют обращаться со своими переживаниями - с самыми незначительными повседневными переживаниями, - так что последние становятся пашней, которая трижды в год приносит жатву, - тогда как другие люди - и сколь многие! - гонимые ударами волн бурнейшей судьбы, носимые самыми многообразными течениями эпохи и народа, всегда остаются легкими и плавают наверху, как пробка, - то чувствуешь, наконец, потребность разделить человечество на меньшинство (минимальное меньшинство) людей, которые умеют из малого делать многое, и на большинство, которые из многого умеют делать малое; более того, иногда встречаешь таких волшебников навыворот, которые, вместо того чтобы создавать мир из нечего, создают из мира ничто".

Возвращаясь к себе после долгого, изнурительного путешествия по чужим, нещедрым мирам, приходится заново учиться говорить, ходить, стоять на ногах. Такова плата, которую приходится платить за перевоплощение. Таковы, по-видимому, единственно возможные условия, определенные самой справедливостью и провидением, при которых мешок для отходов в состоянии вместить в себя остатки божественного пира и при этом не лопнуть по пути к ближайшему мусоро-проводу.

Цель любого дневника - зафиксировать живые события, свои переживания и мысли для себя грядущего. Такое бережное отношение к своей жизни характерно жадным и цельным натурам: жадным – ничего не пропустить, цельным – принимать во внимание все стороны жизни. Написание дневников на основе событий грешит постоянным повторением по кругу ежедневного земного бытия - подъем, зарядка, завтрак и т.д. Кажется, что сама жизнь в них замерла на проживании одного и того же дня в длинной череде вариаций. Возможна и другая модель дневника, когда события жизни являются только украшением и продолжением внутренней жизни. В таких описаниях внешние обстоятельства жизни иллюзорны и кажется, что речь идет не о живом человеке, а о его посмертной тени. В любом случае дневник - способ остановки времени. Но ради чего? Ради суетливости настоящего или pro et sub specie aeternitatis?

Те, кто уверен, что дневник есть лишь еще один способ накопления тщеславного жира настоящего ради славы будущего, глубоко заблуждаются. Как раз позор и испепеляющий стыд за себя, а не гордость являются господствущими чувствами при чтении своей былой истории. И кто еще осмелится писать к себе через годы, если осознает, что фиксирует не будущую славу, а будущий позор - при условии, конечно, что при написании дневника останется до конца честным перед самим собой…

Временами меня охватывает, как кажется, беспричинный всепожирающий стыд. Наступая внезапно, из-за угла сознания он попадает на благодатную почву сомнения и вот я повержен, растоптан, убит. Позже, анализируя истоки наплывов своего самого сильного чувства, удивляешься тому, что совсем недавно тем именно гордился, что чего потом беспомощно стыдился. Жар чувства знак переменил, но мощь и силу сохранил - преглупый оборот внутри премудрых сил. Поистине: "Стыдиться своей безнравственности - это одна из ступеней той лестницы, на вершине которой стыдятся также своей нравственности".

Я не набрасываюсь на людей. У меня нет этой жадности невинного взгляда, который верит, что общение - это единственный путь к пониманию. Варясь и подкисая в своем соку, немало не беспокоясь о запахе и неприглядности внешнего вида мути, которую иной раз предлагаешь в качестве лакомого напитка или слабительного средства, одно огорчает, одно омрачает, вновь и вновь на скорых ногах унося от источников живительного блага - легковесность бытия. Эта невыносимая беспечность поспешных, вынужденных, беспрерывных движений, елозящих по твоей душе с беспомощностью дежавю? К чему? Эта бескорыстность вялых обещаний, промозглых желаний, пустопорожних мыслей внутри ковыляющих слов? К чему? К чему… Я все еще живой, все еще верю в восхитительные возможности, все еще на своем месте, быть может, с вами, быть может, один, все еще ищущий сострадания, все еще пребывающий в надежде на пронзительную стремительность животворящего слова.

Иногда я надоедаю даже себе. Не находя себе места, блуждая по безлюдным, застывшим в холодном молчании горизонтам, или возлежа бездвижно в пустотах внутреннего сознания времени, я ничего не ощущаю, ни о чем не могу думать, ничего не желаю делать. Настоящее отчаяние, но без шума, вылупленных зенок, вздыбленных пластов бытия. Отчаяние не словом, а делом - не протест или поза, а смерть и погребение внутри своего «обесточенного» тела. Только кот, да еще неведомые резкие звуки в фановых трубах снова возвращают меня к себе и напоминают, что смерть быстротечна, и надо ценить каждое ее мгновение.

Глубина прошлого, которым измеряется наше настоящее, зависит от перспективы испытывающего взгляда. Легкая наивная прогулка по воздушным воспоминаниям или душная тяжелая поступь былого стыда и позора. В любом случае трудно остаться равнодушным к самому себе, к своим верным и неверным дуновениям жизни. Оборачиваясь вспять, устремляя свой взгляд в свою черноту, испытывая саму сердцевину своего бытия, начинаешь ощущать на себе давление того подводного течения, спокойной рябью которого зыбится настоящее. И зыбкое убеждение, что с годами к нам приходит мудрая ясность оборачивается, наконец, знанием, что возраст есть только подъем с глубины. ( "Подъем с глубины" как метафора становления более поверхностным, более пустым, более условным во всех смыслах. Истинная энергия желаний, действий, устремлений, проявляемая в молодости в фейерверке поступков и действий - в зрелом возрасте приобретает силу привычки и заключает нас в узкие категории предсказуемых, насквозь искусственных, лживых созданий – ни дать, ни взять ходячая реклама пустых мечтаний, чужих верований и расхожих мнений. "Подъем с глубины" как метафора обретения слова в отношении тех глубоких и филигранных вещей, для которого у молодости нет ни знания, ни сил, ни возможностей, как подъем вдохнуть чистого, живительного воздуха в свои окрепшие легкие, который требуется для нового, более глубокого "нырка". ИЛИ - ИЛИ.)

Ощущение нереальности происходящего безумными объятьями сковывает мой ум, мои последние душевные силы. Я запутываюсь в пучинах чужого умственного несварения, в блестках и мишуре чужой незатейливой лести. Да, вот передо мной рыцарь ада, тот, чья речь звучит пошлой мелодией зацикленной пластинки, а умственные эквилибрисы очерчивают внутренний поросший сорняком и бурьяном пустырь. Ад не во внешней суете и не в телесных муках, он в безумии обыденного, в пошлости настоящего...

Критическое отношение к себе и к своему помогает мне пережить иные наплывы отвращения к жизни. Смотрясь в Другого как в зеркало, позволяя ему "понимать" себя, просвечиваясь, представляясь "популярными" мотивами своих действий и поступков, достигаешь обратного тому, к чему стремишься. Разве "унижающий себя не возвышается"? Но эта мерзкая услужливость, этот заискивающий расшаркивающийся тон, обнаруживающий подонки души, мстит мне своим отвратительным послевкусием. Злость к себе, гадливость по отношению к человеческим отбросам, мстительное бешенство по отношению к ближнему своему, вызванные изнутри - мой рецепт восстановления равновесия и смиренного благодушия.

Общение с людьми портит характер. Кажется, ты расположен к ним всей душой, стремишься уважить иную прихоть духовного несварения, но почему-то при этом трудно отделаться от отвращения и приступов дурноты. И меня еще спрашивают, почему я сторонюсь торных дорог… Оставаясь открытым миру, допуская для себя всякую возможность, лелея неожиданное, трудно избежать иного заинтересованного слова в свою сторону. Но зачем же сразу убивать меня тяжеловесной поступью своих не слишком изящных ног и вколачивать упрямые «почему» в мою голову уверенными ударами своих честных молотков? - Малодушие сострадания.

Кажется, иные думают, что жизнь должна отражаться в их зеркале только предсказуемым или, по крайней мере, понятным для них образом. Все в целом должно соответствовать общепринятым нормам красоты, остроумия, интересности. К чему иначе эта уважительная интонация утром и благожелательность учтивости вечером?

Плывущие по волнам всеобщности, незримо растворяющие себя в сереющих пустотах чужих, не совсем свежих овеществлений, позвольте прослыть меж вами возмутителем спокойствия. - Еще один способ оказаться неправым.

Я пуст. Волны зияющего сознания обвевают мои рассуждения непритязательным "да", скоропалительным "нет", мечтательной немотой. Зачем вообще что-то предпринимать - для меня и так все ясно. Беспокойство внешней жизни, цепкие руки обязанностей и повседневных забот, пустые глазницы бессмысленного телообретения. Странно, что я вообще кому-то нужен. Звон телефона или звонок в дверь как катастрофа равновесия, как безысходность падения в кругооборот слов, ужимок, обещаний. Странно, что я вообще еще живой, приспосабливаюсь к жизни, рискую инициативой. Благожелательность обреченного, взгляд не иссякшего или отчаявшегося, а равнодушного, беспечного, мертвого…

Выставлять себя на позор, чтобы ничего не хранить внутри, чтобы вообще исключить внутреннее как место для священного и тайного. Своего рода терапия - освобождение себя от слишком назойливых, слишком нетерпеливых посетителей. Парение в пустоте, живительный массаж и контрастный душ - меры отнюдь не только метафизической и метапсихической профилактики...

- ...Но зачем же при этом наживать себе врагов? ...

- ..."Други, друзей не бывает!" - воскликнул мудрец, умирая; "Враг, не бывает врагов!" - кричу я, безумец живой.

Мне нечего сказать самому себе. "Пустыня ширится сама собою - горе тому, кто сам в себе свою пустыню носит". Невыносимые фигуры угадываемой последовательности, выхолощенный механизм казуального функционирования, понимающие ужимки простительного. Более достойное продолжение бесславного начала или еще одно оправдание своего ничтожества? Злость как причина здоровья, как источник внутренней энергии в охладевающих сумерках сознания.

Реальность взирает на меня свысока. Где моя воинственная гордость, величественная осанка и ненасытная серьезность по отношению к своей жизни? Со всех сторон я ловлю на себе презрительные взгляды. Укоризной блестят глаза даже моего кота. Наконец-то я опустился настолько, чтобы предаваться прелестям растительной жизни и быть при этом умиротворенным, спокойным, счастливым…

Странно, но меня очищает только хорошая музыка и мрачные мысли. Все остальное не затрагивает настолько глубоко, чтобы мочь потревожить мою внутреннюю оседлость. Главный мой враг не лень, скорее равнодушие. Кажется, я мог бы совершенно спокойно взирать на собственное уничтожение. В противоречии с собой живет другая черта моего характера - потакать своим нелепостям. Вывернутые наизнанку кишки дополняют общее приятное впечатление. Быть постоянно вовне себя и в то же время стыдиться самого себя, стыдиться другого и за другого - в этом я достиг, наверное, совершенства. Многообразные тонкосплетения позора пустили во мне обильную и густую поросль. Впрочем, это помогает мне распознавать зловонные наклонности иных «приятных» натур. Мое другое - из всего извлекать выгоду. Даже из этого. Как если бы человек состоял из души и тела - существо характера, повадок, настроения…

Снова я в поисках "ритмического" рассуждения, когда слово и мысль сопряжены в едином порыве-настроении и в то же время подчинены строгой логике движения смысла. Попытка сочетать разнородное – страсть и мышление – чревато нарушением баланса в одну или другую сторону. Тонкая грань совершенства требует не просто усилия, но вдохновения, не голой намеренности, но божественной игры. - Стиль как мера, как равновесие сил, пущенных в умелый оборот, как напряжение противоупоров, образующих общий свод.

В томительной суете следовать своим принципам и не желать ни бравурной победы, ни легкого утешения отсутствием поражений. Быть может, не желать вовсе, довольствоваться имеющимся, на волнах опрощения уноситься в безызвестную даль. Не любить, не ненавидеть, не пытаться понимать. Навязанные обязанности, пустые заботы, текущая горячка дел - завтра умрет вместе со мной.

Важность событию придают эмоции. В отсутствии оных жизнь замирает в ровном ритме кругообращения пищеварения и всякого рода ритуальных процедур формального телопроизводства. Маленькая радость – отсутствие необходимости предпринимать сложные действия. Скорая и решительная походка – уже деградация. Желание – непозволительная роскошь, мелкая барабанная дробь перверсии. Замереть, приятно ускользнув всякой вины, всякой нечистой совести – первая добродетель. Не скатываясь к морализаторству, приступаешь ко второй половине дня как к недоеденному обеду – и выбросить жалко и продолжать противно. Пользуясь словами не для утешения, но только для дела, не для пользы, но для заклинания демонов – узаконенной формы забвения, наконец, добираешься до крайней формы своей невоздержанности – быстротечного сна.

Желательность разнообразия. Примеривая на себе фейерверк искрометных возможностей, в который раз осознаешь непозволительную роскошь всякого рода потягивания конечностей, всякого рода полёжки на боку в ожидании того, что еще может подвернуться в качестве «повода для». Мимо проносятся минуты, неудержимым мановением стирая остатки надежды – все напрасно. И вот, как бы издалека, в нарастающей тишине привычного, издевательски проглядывает зияние упущенного случая. Дыра не только во времени, пустотой «наполняется» пространство, мир, жизнь. Бедность не славит своих героев, она придает им уверенность в безнаказанности своего небытия.

Мысль, вскормленная долгим размышлением, начинает казаться очевидной. Вчера бездыханное тело - сегодня роскошный цветник для домашних растений. Удерживаться в рамках дозволенного и не пытаться во всем доискиваться оснований, по-видимому, не только требование приличия, но и само благоразумие. Добраться до подонков своей души, чтобы мочь сделать ..., наконец, обрести ... что? И кто в состоянии спокойно выдержать простое лицезрение своей честности. Воля к позитивному - увы, лишь еще один способ позаботиться о других: "Кто учитель до мозга костей, тот относится серьезно ко всем вещам, лишь принимая во внимание своих учеников, - даже к самому себе".

Балансировать на краю противоположностей, не впадая в крайности - не значит ли пытаться охватить весь спектр возможного и, тем самым, на деле осуществлять чаемое требование справедливости - ко всему подходить с разных точек зрения, с полным основанием, знанием дела? Или это еще одна маскировка и/или оправдание трусости – порочной неспособности приходить к каким-либо решениям, признавать чью-либо правоту и принимать со всеми возможными последствиями сторону одной партии, одной определенности, одной правды? В этой перспективе, долгое исследование вопроса, выжидание нужного момента, поиск отстраненного, незамутненного слишком близким интересом, взгляда - скорее добродетель «слабых», немощных духом? Здоровое «тело» просто приступает к делу, следуя тонким велениям инстинкта и подчиняясь точным движениями целеустремленной воли. Или именно остановка непосредственного реагирования, отсрочка слишком поспешного решения, ожидание подтверждений, исследование всягого рода резонов, поиск всевозможных аргументов, взвешивание бесконечных «за» и «против», анализирование непосредственного, далеко идущего, даже по ту сторону всяких возможных оценок - лишь еще один способ быть вежливым - всегда относиться к вещам в соответствии с их природой? - Благородное молчание, принимающее вид умалчивания. Желательность, питающаяся благодушным равновесием недеяния, внутренней жизнью пустых надежд. Действие, которое желает быть эффективным, должно само, наконец, отказаться от бесконечного подвешивания себя в небесах возможного и, принимая первое приглашение, прямо приступать к делу всякий раз, когда рассуждение пытается отсрочить свою неизбежную смерть.

Для того чтобы исходить изнутри в своих овеществлениях, необходимо научиться уходить в себя. Тот, кто обжил свое внутреннее, знает, что оно не место, а состояние, не положение дел, а модус бытия. Именно поэтому индивидуальные качества и способности индивида ничего не значат, а оправданием его бытия всегда служит только интенсивность внутренней жизни. Даже выдающееся воплощение вовне как частное проявление своих возможностей ничто по сравнению с внутренним проживанием возможности всякой возможности. По этой логике, тот, кто внутри себя достигает высшей степени "овнутрьвления" не нуждается вообще в чем-либо внешнем, даже для целей сострадательности и дружбы. Другое дело, что всякий индивид устает, сталкивается с нуждой, обременен заботой о себе, короче, телесен. Поэтому путь внутреннего проходит также через границы внешнего и своего иного - "застревает" в теле. «В теле» – не значит «внутри», а как раз в самом средоточии внешнего. Овладевший своим телом (своими способностями) становится человеком, его история уже закончилась.

Неясность зачаровывает. Испытываешь настоящее волнение, если в чужом движении мысли не можешь уловить знакомую смысловую нить. Это настоящий вызов - жизнь отпахивает дверь для встречи с новым и неожиданным. И если удается при этом остаться в рамках привычных понятий, получаешь истинное удовольствие от блуждания чужими, неведомыми тропами... Но для чего этот маскарад? Покрывало, наконец, сорвано - под критическими ножами логики кровоточат раны чужого бессилия. Надежда на чудо не оправдалась. Все в целом осталось на своих местах - жалкое зрелище нищеты и бесславия.

Два плана возможностей - в пластах ловли слов и на разных уровнях формирования смыслов. Непрозрачность фраз в этом отношении служит цели «застревания» в тексте, отсрочки слишком поспешного, беглого, поверхностного прочтения. Тяжелая артиллерия понятий и легкая конница терминов сминает последние остатки претенциозной самоуверенности в возможности проникнуть внутрь слаженной и четкой обороны текстуальных стратегий. Уловлять читателя трудней, чем души человеческие.

Такое последовательное приневоливание к труду понимания дает обильный урожай. Читать тоже искусство. Как сказал один трагик: «То, что каждый имеет право учиться читать, портит надолго не только писание, но и мысль».

Невозможность временами соответствовать своему представлению о себе, порождающая беспокойные внутренние блуждания - лихорадочный поиск своих лучших мыслей и чувств, капитальных доводов, точных интонаций и слов, приводит, наконец, к все более и более укрепляющейся уверенности, что лучшее в нас - лишь сплетение многообразных случайностей, произвола бесчисленных обстоятельств и телоизъявления, и, следовательно, наша намереность и трудолюбие в попытке овладеть своей судьбой ближайшими, доступными для нас способами, как и уверенность воспитателей, что образование и усердие формируют ум, оказывается на деле не чем иным, как простой верой в справедливость воздаяния, наивной надеждой на постепенность накопления и осуществления простых формул, что «идущий дойдет», «жаждущий добьется», настойчивому повезет…

Человеческая боязнь прогневить Господа питается языческим представлением о взаимоотношении Бога и человека. Прежде всего, это касается проблемы ответного дара (позитивная сторона) и ответственности перед благодетелем (негативная сторона). Если человеку нечего дать Богу, то он всецело предает себя ответственной жизни перед Богом, и, наоборот, если он может «отдарить», то, тем самым, может, «как бы выкупить» любой свой грех. Конечно, такой "обмен" между Богом и человеком совершается только в психологической сфере - человек придает своей жизни прочное основание, если вопрос вмешательства Всевышнего для него решен. Для нас, однако, здесь важно понимание экзистенциальных оснований религиозного чувства.

Современный человек не может откупиться от Бога материальными благами, для него ценность такого дара после тысячелетнего господства христианства бесконечно принижена по сравнению с любым духовным деянием. (Самоубийство к вящей славе также запрещено.) Поэтому для него боязнь прогневить Бога становится не чем иным, как внешним проявлением того факта, что Богу он ничего дать не может, и является убедительным симптомом его бессознательной уверенности, что Богу он как никчемное, бесполезное существо не нужен, и свое жалкое существование на этой Земле оценивает скорее как милость Божью, а не дар. - Ответ сыновей Бога на вопрос Кьеркегора о "страхе и трепете".

Если имеешь знание о цели, то ее достижение превращается в голую механику действий и противодействий, даже если при этом приходится преодолеть многообразные трудности, изрядно попотев умом и телом. Другое дело, если представление о цели есть только смутная интуиция правильного пути и верного способа действования. В этом случае движение к цели есть лишь некая цепь взаимосвязанных ступеней, на каждой из которых горизонт остается неизменно чистым и невозмутимым. Движущийся в таких условиях постоянно вопрошает себя, чего же он собственно хочет, и только вся история его пути служит ему безутешным ответом. Мужественно возлежа на диване с пультом от телевизора, некто знает, что его цель близка...

Закон достаточного основания:

Один софист, прикрываясь основаниями, рассуждал следующим образом. Если можно привести достаточное основание, как для подтверждения некоторого тезиса, так и для его опровержения, то это означает, что тезис сам по себе не имеет истинностного значения, то есть является не истинными и не ложным. Но высказывание должно быть либо истинным, либо ложным (закон исключения третьего), следовательно, либо тезис является некорректным с логической точки зрения, либо ложными являются сами основания, либо сам закон исключения третьего - не верен. Проверяя эти альтернативы можно прийти к выводу, что существуют достаточные основания на обоснованность любой из этих возможностей и, тем самым, восстановить законность истинностной логики в сфере металогики.

Святая простота:

Уверенность в том, что «истина существует» основана на том непростом убеждении, что любое высказывание должно быть либо истинным, либо ложным. Выработанная школьной традицией расширение простого логического понятия, когда «истине» в логическом смысле придается также внелогическое, содержательное значение, рождает классическое понимание мира как истины и добра. Но такое понимание «истины» подразумевает в качестве своего основания, по меньшей мере, то, что любое высказывание можно методом изоморфной редукции свести к высказываниям, на которые можно дать односложный ответ: «да» или «нет». Только в этом случае, «истина» в логическом смысле как одно из двух значений переменной, является также «истиной» в содержательном смысле как нечто соответствующее реальности. Но сделано ли это? Более того, существует ли вообще взаимнооднозначное соответствие между двумя понятиями истины?

Субъект не молчит:

В конце концов, за обоснованной истинностью высказываний стоит конкретный индивид. Остановить идущую в бесконечность цепочку оснований может только субъект с его небезграничным терпением и весьма ограниченными субъективными возможностями. Но вы говорите об «истине», о чем-то, что не подлежит сомнению и верно указывает на свою совершенность. Позвольте мне с этим не согласиться. Соблюдая границы вежливости, следует заметить, что доказательство есть мое согласие в достаточной обоснованности ваших рассуждений, а не ваше рьяное уверение и стояние на своем.

Пытливое намерение фиксировать для себя даже самые бестолковые, суетные движения и моменты жизни сквозит желанием увековечить вместе со всем своим "богатством", также и весь свой мусор, хаос и бессмыслицу жизни. Такая трепетная заботливость ко всему своему сродни мелочности нищего, которому нечем гордиться, кроме своих лохмотьев, болезней и ран, или расчетливости хозяина в стремлении ничего не упустить и из всего умудриться извлечь моральную выгоду и резон, или балансированию теоретика на весах неуверенности относительно ценности своего абстрактного против сиюминутного живого биения жизни, или забота объективного о будущем трезвом взгляде на свое настоящее со всеми его несуразностями и стыдом, или последовательности справедливого в солидарности с другими людьми относительно всего человеческого, слишком человеческого… Прислушиваясь к себе, пытливо вопрошая свое внутреннее всякий раз вновь и вновь приходишь к выводу, что равнодушие - не настроение души, а отсрочка бытия, сон сознания, вверяющего себя набегающим волнам причудливого случая на пустынных отмелях желания.

Говорить о необходимости расширения горизонтов собственного опыта и, тем не менее, оставаться на месте, более того, даже прилагать определенные усилия для сохранения своего status quo есть не что иное, как находиться в противоречии с самим собой, собственно быть самим противоречием - раздвоением своего внутреннего. Наверное, это лицемерие, но не в целях обмануть других, а с целью сохранить себя в качестве игралища различных воль и сил под маской одного лица. И как собственно происходит это внутреннее обращение, как слова перерождаются в противоположность своих действий? И кто собственно несет ответственность, кому должно вменяться это расхождение дела и слов в навязчивой музыке отречений?

Тот, кто утверждает противоположное своему убеждению не обязательно лжет. Возможно, из тактических соображений он пытается взглянуть на свою точку зрения глазами другого, навязывая от противного, "контрабандой", ему свое мнение. Или, быть может, он испытывает свои взгляды на прочность, нападая на свою истину и отстаивая противоположное. Или играет различными темами вокруг своей темы - разведка своих возможностей, проработка логических ходов, тонкая настройка оснований... А быть может, он просто стыдится своей ясности, лукаво сворачивая с прямых путей на быстро теряющиеся тропинки, или пытается обмануть другого с целью уверить его в выгодном для себя мнении, или просто маскирует свое неумение отстаивать что-либо в прямом столкновении, или слишком высоко ценит свое, чтобы делиться им и не оставаться от этого беднее... ("Ложь во благо" - старая моральная проблема, кто еще желает попробовать на ней свои силы? Лгать из соображений учтивости, блага, намерения или говорить правду - разница только в способе умоупотребления. Важно не само содержание, а умение этим содержанием управлять. Тот, кто глубоко проник в тенета лжи и испытал ее серьезность, знает цену истине).

Все события происходят на границе повседневного, в случайных поползновениях "по ту сторону" обыденного, на "полях" привычного, само собой разумеющегося. Уже сама застывшая форма настоящего взыскует изменений - движения и борьбы. Упорствующее в своем бытии, сознание, быть может, еще способно держаться иллюзии постоянства, несмотря ни на что, но само желание придерживаться одного и того же и настаивать на своем, настоятельно требует неусыпного внимания на всякое "иное" и всякое "извне", и вот в своем раздвоении оно сдвигается с места и совершает переход… Оставаться равным самому себе - уже не является добродетелью. Тот, кто в любой момент может оставаться "современным", а значит подвижным во всех смыслах, кто способен "обнять" настоящее и раствориться в движении ее стихий не просто ставит себя над временем, но обретает измерение вечности, "незримого лица бессмертный лик"...

Желание удивить так понятно, что за чередой невнятных строк порой сам себя ловишь на мысли, что больше запутываешь читателя, чем помогаешь ему. Позже, перечитывая написанное, в пустоте хитроумной игры слов случается находить даже нечто ценное - забавные "галлюцинации" смысла там, где, кажется, ничего нет. А иногда, напротив, в отношении, казалось бы, ясного текста, возникает сожаление, что высказанное не может поделиться тем, что осталось «позади», что только подразумевалось написанным, но сейчас безнадежно забыто.

То, что от мысли требуют доказательств – дань не науке самой по себе, а способу каким она находит себе приверженцев. Кажется, что если в защиту тезиса приводятся веские аргументы, то тем самым и сам тезис приобретает весомую основательность и правдоподобность. К несчастью то, что можно доказать таким образом само по себе ничтожно и несущественно. Мышление как живой процесс никогда не двигается таким путем. Скорее, сначала в голову приходит мысль, а затем для ее солидности и глубины добавляется сладость перца и горчинка меда в виде ясного движения логической изворотливости.

То, к чему стремишься, ценно для меня не своим результатом, а нахождением в самом процессе движения. Достигнутое тотчас становится обыденным, а потому мало интересным. Согласно этой логике, следовало бы постоянно обманывать себя "морковкой" впереди, чтобы бесконечно наслаждаться процессом, но приходится иногда и отдыхать, а значит подчитывать "прибыль" и "убытки", говоря языком бухгалтерии, своих результатов.

Мне не хватает трагического. Какого-нибудь рокового удара судьбы. И дело не в том, что я хочу навлечь на себя несчастье. Житейские заботы по устранению последствий несчастья для меня также обременительны, как и спокойные будни. Скорее, я жажду терзания, разрывающего сердце, придающего существованию весомость бытия. Только в трагическом, я вижу глубину жизни. Только в контрасте с пронзительностью разрыва, с жестокостью надрыва, с безысходностью безумия и др., я чувствую себя живым.

Для себя пишешь всегда интереснее, чем для других. Причина этого, как мне кажется, в том, что для себя не нужно стараться быть в достаточной степени понятным, последовательным, пускающимся в иные излишние подробности, иначе говоря, быть популярным. Для себя я "разыгрываю" письмо с удовольствием, отдаваясь во власть текстуальных стихий, как музыкант причудливости своих импровизаций.