Аннотация

В работе развернута философская аргументация софиста Горгия Леонтийского, онтология, гносеология и эпистемология которого или не принимались в расчёт традицией философствования или были заслонены его риторическим наследием. Впервые Горгий предстаёт мыслителем широкого спектра, выламывающимся из традиции, чьи идеи нашли отклик в немецкой классической философии, французском экзистенциализме и в концепциях физики XXI века с их многомировыми моделями и квантовым многообразием. Автор исследует речевую личность Горгия, видя в языковых играх, часто использовавшихся этим ритором, судебным оратором и «платным учителем красноречия», истоки современной аналитической философии языка. Важное место в статье уделено полемике Горгия с Парменидом, которая выходит далеко за узкие рамки «элеатовского вопроса».

Ключевые слова.

Ничто́, не-сущее, бытие/небытие, бинокулярный субъект, вещь, предмет, притворно-сущее, «кромка», антиномии, логос, квантор существования «есть».

Данные об авторе.

Кузин Юрий Владимирович. Родился 17 ноября 1962 года в городе Львове (УССР). Член Союза кинематографистов России, кинорежиссёр, сценарист, лауреат национальной премии «Св.Анна». Сайт режиссёра Ю.В.Кузина. https://vk.cc/auZxwD Статья в Википедии https://clck.ru/FM8jj Страница в социальной сети https://vk.cc/auZxe3

Мысль о Ничто́ беспредметна. Но когда предметом мысли становится беспредметность, у не-сущего появляется шанс. Такой шанс небытию дал Горгий Леонтийский - софист, чей трактат «О не-сущем, или О природе» дошёл до нас в парафразах Секста Эмпирика (Adv. Math. 7.65–87, DK 82 B3) и Псевдо-Аристотеля, или т.н. Анонима (De Melisso Xenophane Gorgia, V–VI). Ничего нет: ни сущего, ни не-сущего, ни обоюдного, утверждает Горгий (979а24).

Своё «не-сущее» (τὸ μὴ ὂν εἶναι) софист противопоставляет «сущему» (τὸ ἐóν) Парменида, хотя текстологи убеждены, что целью пародии был Мелисс с его работой «О природе, или О сущем» (Περὶ φύσεως ἢ Περὶ τοῦ ὄντος), чьё название Леонтиец якобы отзеркалил в собственном трактате «О не-сущем, или О природе» (περὶ τοῦ μὴ ὄντος ἢ περὶ φύσεως) [Вольф Новосибирск, 78].

Для начала приведём отрывок из поэмы «О Природе» Парменида в переводе М. Л. Гаспарова.

2 (2)        Εἰ δ' ἄγ' ἐγὼν ἐρέω, κόμισαι δὲ σὺ μῦθον ἀκούσας,

                αἵπερ ὁδοὶ μοῦναι διζήσιός εἰσι νοῆσαι·

                ἡ μὲν ὅπως ἔστιν τε καὶ ὡς οὐκ ἔστι μὴ εἶναι,

                Πειθοῦς ἐστι κέλευθος - Ἀληθείῃ γὰρ ὀπηδεῖ - ,

                [5] ἡ δ' ὡς οὐκ ἔστιν τε καὶ ὡς χρεών ἐστι μὴ εἶναι,

                τὴν δή τοι φράζω παναπευθέα ἔμμεν ἀταρπόν·

                οὔτε γὰρ ἂν γνοίης τό γε μὴ ἐὸν - οὐ γὰρ ἀνυστόν -

οὔτε φράσαις.             

                «Слово тебе изреку — склони же внимание слуха! —

                Слово о том, какие пути предлежат разысканью.

                Первый тебе указует: «Есть!» и «Не-быть — невозможно!»

                Это — путь Убежденья, оно же вслед Истине правит.

                Путь же второй указует: «Не есть!», «Не-быть — непременность!»

                Этот путь — так я говорю — уводит в незнанье,

                Ибо тебе ни увидать того, что не есть, невозможно,

                Ни об этом сказать.    

3 (3)        ... τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι.

                …мыслить и быть — не одно ли и то же?

6 (6)        χρὴ τὸ λέγειν τε νοεῖν τ' ἐὸν ἔμμεναι· ἔστι γὰρ εἶναι,

                μηδὲν δ' οὐκ ἔστιν· τά σ' ἐγὼ φράζεσθαι ἄνωγα.

                Быть тому, чтоб сказать и помыслить Бытное. Ибо

                Есть лишь «Быть», а Ничто́ — не есть: раздумай об этом!

8 (8)        …μόνος δ' ἔτι μῦθος ὁδοῖο

                λείπεται ὡς ἔστιν·

                На этом пути остается Только то, что Есть». [Гаспаров Москва, 38]

В данном отрывке Парменид делает далеко идущий вывод, что, даже отвергая что-либо, ум знает всё об отрицаемом, удерживая в воображении вещь, которую Ничто́жит. И поскольку нельзя помыслить пустоту, мыслимое наличествует в бытии. В противном случае отсутствовало бы и мышление, существующее лишь благодаря операциям с объектами. Таким образом, бытие присутствует по обе стороны от ума - оно и в вещах, данных созерцанию, и в феноменах. Это единство вещи и предмета и образует тождество бытия и мышления, ибо: «разуметь то же, что и существовать» (фр. В 3), и в другом месте: «мышление и то, о чем мысль - не различимо» (фр. В 8, 34).

Ясно, что подход Парменида основан на трезвомыслии. Ведь если существует мысль, то существует и сущее - то, что наполняет мысль, делает её существенной, а не порожней. Мысль ни о чём - фикция.  Мышление всегда о чём-то. Бытие «есть» в отличие от небытия, которого «нет», ведь бытие «не появилось и, следовательно, не может исчезнуть, оно целостно, в единственном числе, не движется и не ограничено во времени» (В 8, 4–5). Не зная прошлого и будущего, оно пребывает «здесь и теперь»; будучи всегда «густым, непроглядным, одним» (В 8, 5–6), бытие «целокупно» (В 8, 22), лежит там, где лежало (В 8, 29), избавлено от чувственности и не имеет возраста (В 8, 40–41), пребывает в идеальной по форме сфере, каждая точка которой «равноудалена от центра» (В 8, 43–44).

Сущее «Есть», говорит Парменид. Но вместо логического обоснования тезиса, вместо строгой дефиниции он апеллирует к очевидности, к кажимости, на что и указывает Горгий. Применив двойное отрицание, он выдвигает против «Есть» Парменида тезис «ничто́ не существует (οὐδὲν ἔστιν)»…кроме логоса, добавим мы, в котором пребывают, удостоверяемые им, сущее, не-сущее и обоюдное. Сказав: «...τὸ γὰρ αὐτὸ νοεῖν ἐστίν τε καὶ εἶναι (…мыслить и быть — не одно ли и то же?)», а в другом месте: «одна и та же вещь и для мышления, и для существования» (В 6 DK), Парменид запретил уму операции с Ничто́ [Парменид, DK I, 217–246].

Тождество бытия и мышления (по Пармениду) выражается формулой [1=1+1]. Но это тождество внутренне противоречиво, а его целокупность вызывает вопросы. Ясно, что вещь и предмет не одно, ведь бытие сущим (посредством вещей) и бытие предметное (посредством феноменов) разные способы бытийствовать. Включённые в натуральный ряд, вещь и предмет дают число 2, что открывает ящик Пандоры для каких угодно арифметических последовательностей. К тому же, удостоверяя вещи посредством квантора существования «есть», ум привносит в бытие экзистенциальную подоплёку, которая и приводит к аберрации познания. А тот факт, что вещь не пассивно дана, а сама соглядатайствует из своего далёка, что субъектность Я и субъектность Вещи движутся навстречу одна к другой, что каузальность физическая (снизу вверх) и каузальность ментальная (сверху вниз) не противопоставлены, а со-положены, позволяет говорить  о бинокулярной природе обеих субъектностей. Бытие и субъект, таким образом,  кооперируются в акте познания, что мы называем стереоскопической гносеологией или бинокулярным субъектом, что (как сумма ракурсов) соответствует объёму понятия или его истинности.  

В данной статье мы предлагаем иную формулу [0=1+ (-1)], из которой ясно, что «Одно» может быть только Мышлением, и мышление это не относится к регионам Бытия и Ничто́, оно на «кромке», пребывает на демаркационной линии, порождается взаимным вычитанием/сложением антиномий. Как абсолютный ноль сознание содержит уже произведённую операцию с натуральными числами - их обнуление. Сознание - то, что флуктуирует-в-себе, задаёт координаты, алгоритмы, правила, предоставляет бесконечную прямую для высадки натуральных чисел по обе стороны от нуля. Но сознание никогда не станет 1 или - 1, хотя потенциально содержит множества и подмножества, будучи их сухим остатком. Этому воззрению, во многом восходящему к Горгию, отказывает в существовании запрет Парменида мыслить не-сущее как сущее. И, следуя «запрету», Ничто́ нельзя ни носа казать, ни говорить о себе. И тогда Горгий набивается к Ничто́ на роль спикера, поверенного в делах. Его мышление делает предметом беспредметность, бессодержательность, бесформенность и бессубстратность. При этом логос Леонтийца онтологически нейтрален, он лишь соприкасается с бытием/небытием плоскостью сиюминутного, т.е. той гранью, которую Гуссерль называл ретенцией (от retention – удержание), а экзистенциалисты — «вот-бытием» или «теперь». Мысль тактильно ощущает двойное соседство, соприкасаясь «кожей» с Ничто́ и Бытием, но не принадлежа субстантивно ни сущему, ни не-сущему. Мысль - притворно-сущее, она захаживает в Бытие и Ничто́, но не засиживается у каждого подолгу. Ясно, что, поднимая на щит небытие, мы противоречим законам логики Аристотеля. Но для нас также очевидно, что отказ от продуктивного отрицания, от не-сущего, от негации в её живой связи с ассерцией, запрет негативной онтологии, - всё то, что мы зовём казусом Парменида, - заводит в тупик онтологию, гносеологию и эпистемологию. А попытки свести мышление только лишь к сущему, игнорирование Ничто́ как модальности, как гипотетического местопребывания идеальных объектов, привели философию к «провалу в объяснении» Т.Нагеля и к «трудной проблеме» Д.Деннета. 

Цель статьи - показать, что Ничто́ не регион бытия. Ничто́ - сознание своего «Ничто́», которое «есть» притворно-сущее, поскольку объект его интенциональной воли - то, что выдаёт себя за сущее, но, попав в ум, теряет субстратность/субстантивность, становится предметом, т.е. тем, что в Софисте Платон назовёт τὸ µηδαµῶς ὂν, никоим образом не сущем (237b). Отсюда вывод: Ничто́ - негативный субъект, превращающий сырец в реальность, продуцирующий и репродуцирующий себя из за-Ничто́йности, которая оказывается продуктивной способностью фантазии и априорными способностями ума. Обе способности и превращают на первый взгляд очевидную вещь в чистое Ничто́ или предмет.

Итак, мысль обретается на «кромке» сущего/не-сущего, она притворно-сущее. Исследуя инаковость мысли, – быть пересмешницей сущего и наперсницей не-сущего, – Горгий приходит к выводу: ничего нет: ни сущего, ни не-сущего, ни обоюдного. Его интересуют каузальность и казуальность, последствия философических размолвок для формы, претерпевающей онтологизацию, гипостазирование и энтелехию, а именно: как мысль оформляется, что имплицирует из своего дальнего родства с бытием и небытием, - гипотезу онтологической нейтральности идей, их принадлежность к Ничто́, мы не станем развивать в данной статье в силу неподъёмности темы.

Но вернёмся к Леонтийцу. По Горгию отсутствующее присутствует в мысли, и бытию мысли, в которой неявное/непредставимое пребывают, и посвящён трактат. При этом некоторые горгиеведы, желая выкурить проблематику Ничто́ из научного дискурса, переводят οὐδὲν ἔστιν как «Ничто́ существует», благодаря чему, как считает М.Н.Вольф, «трактат Горгия больше не выглядит пародией на элеатов и может быть поставлен на одну линию с решавшими элейский вопрос» [Вольф 2014, 112]. Подобная аргументация более чем сомнительна. Во-первых, сие «прочтение» подвергает ревизии основополагающий тезис Горгия, ставя с ног на голову всю концептосферу софиста; во-вторых, хотя текстолог и называет свою гипотезу «рабочей», в MXG, по признанию той же М.Н.Вольф, Аноним использует конструкцию «οὐκ εἶναί οὐδέν» (979a13), что не оставляет сомнений в твёрдости Горгия отстаивать негативную онтологию и гносеологию. Чтобы удостовериться, что основополагающий принцип Горгия «Ничто́ не существует» не заблуждение, не паранойя и не пародия на элеатов, изучим парафраз Секста. За неимением возможности в рамках статьи воспроизвести греческий оригинал и его научный перевод, дадим сжатую компиляцию трактата, выполненную усилиями философа и текстолога Р.Б.Галанина.

«Вот парафраз парафраза Секста Эмпирика: Если есть не-сущее, то существовать должно то, что по определению не может существовать, или же оно существует и не существует одновременно, следовательно абсурд. Далее, сущее тоже не существует, поскольку оно либо вечно, либо родилось во времени, либо то и другое вместе, но первое невозможно постольку, поскольку все сущее имеет начало, а вечное беспредельно, следовательно безначально, следовательно его нигде нет, далее, если оно не вечно, то оно откуда-то происходит, но если из сущего, то оно ничем от него не отличается, если же из не-сущего, то это абсурд, поскольку не-сущее не может что-либо породить, равно как оно не может быть вечным и временным одновременно, так как это противоречит закону тождества. Следует добавить, что если сущее есть, то оно либо едино, либо множественно, но оно не едино, поскольку в таком случае оно должно быть либо количеством, либо непрерывностью, либо величиной, либо телом – а все это может быть делимо, следовательно, не едино. Множественным же оно не может быть потому, что множество есть соединение различных единств. А то, что сущее и не-сущее не суть одновременно, объясняется тем, что не-сущее будет тождественно в таком случае сущему в отношении бытия, что абсурд. Следовательно, ничего нет.» [Галанин 2016, 139].

Вырванная из речевой ойкумены, мысль Горгия/Галанина мало походит на греческий оригинал, где плотность идей, риторических фигур, используемых софистом, работают как сосуды в кровотоке: вырежешь – кровоизлияние; закупоришь – тромб (др.-греч. θρόμβος – ком, сгусток). Ясно, что следует не рубить, а бережно развязывать горгиев узел.  Но прежде разберём аргументы софиста: а. ничего нет: ни сущего, ни не-сущего, ни обоюдного; b. даже если что-то и «есть», то непостижимо, т.е. не объективируется: ни ноуменально, ни феноменально; c. если и постижимо (т.е. редуцируемо), то не выражено в речи, жесте, коммуникативном поведении, и, как следствие, не передаваемо от референта к адресату.

В первом приближении это означает: а) не только не-сущего, но и сущего «нет» за пределами ума, в противном случае следовало бы удостоверить их эмпирическое бытие, для чего вынести по каждому субъектное предикативное определение, - при этом ссылки на чувственную достоверность, очевидность, кажимость, здравый смысл (как критерии истины), не должны приниматься в расчёт; б) λόγος лишь маркирует непостижимое, но не проговаривает его ни вслух, ни на письме, что обнаруживает принципиальный дуализма кантовского теоретического разума (нем. Vernunft) и рассудка (нем. Verstand); не лежит ли вина за умыкание сущего в не-сущее на субъекте, не применившем диалектику бытия-небытия, спрашивает Горгий, и «распечатывает уста» антиномическим парам, чтобы сам логос сделал то, на что не отважился ум, т.е., засучив рукава, дал дефиницию мышлению, в котором бытие/небытие не противопоставлены, а со-положены; в) логосы - трубы разного диаметра, что затрудняет циркуляцию знания между умами, а вина за «некоммуникабельность» полностью лежит на речи, которая, не будучи, ни вещью, ни феноменом, не репрезентирует сущее, а утаивает; затесавшись же в умы, сущее не узнаёт себя и в зеркале субъектности, а, став расхожей монетой индивидов, групп, страт, утрачивает и аутентичность. Но Горгий не агностик, как принято считать. И бытие, став предметом интеракций, не остаётся у него с носом, - ведь, по Горгию, λόγος домысливает всё, что сошло со сцены или топчется за кулисами, мучительно припоминая роль.

Таким образом, Горгий исследует вещи: как действительные, так и мыслимые. Мышление, по Горгию, обретается на кромке сущего и не-сущего, что предоставляет логосу привилегею стороннего наблюдателя. Бросив вызов богине поэмы Парменида, для которой мышление – это всегда и только мышление о бытии, а небытие немыслимо, Горгий ступает на шаткие мостки интуитивного поиска, отказавшись от проторенных элеатами путей познания: возможного («есть») и невозможного («не есть»). Для начала Горгий лишает логос предикатов существования, а, столкнувшись с запретом Парменида мыслить не-сущее как сущее («нельзя ни высказать, ни мыслить “не есть”» (В 8. 8–9 DK), нарушает табу тем, что созерцает бытие мысли о небытии, для чего задействует неконвенциональные речевые импликатуры (non-conventional implicatures).

Горгиеведы надувают щёки. Публичная порка софиста оборачивается высокоучёной нотацией, «похлопыванием» по плечу собрата, чьей логике дружно вправляют вывихнутый сустав. Среди эскулапов встречаются и тонкие ценители риторики, для которых дидзесис или дзетесис (путь поиска) не пустое сотрясение воздуха. Деконструкция софистических уловок приветствуется в академической среде, но прислушаться к Горгию, заткнув, как советовал Козьма Прутков, фонтан, дискурс-аналитики не решаются. Пример того, как оправа, – даже из благородного металла, – гасит живой блеск бриллианта, мы находим в реконструкции М. Н. Вольф «специального доказательства» Горгия.

«Задача доказательства - показать, что как сущее, так и не-сущее не-существуют (979a 25–33).

1. Допущение (посылка):

а. можно сказать, что «не-сущее есть нечто не-сущее»,

b. раз не-сущее каким-то образом все-таки есть, то не-сущее нисколько не менее сущее, чем само сущее (используется аргумент οὐ μᾶλλον).

 2. Доказательство: если не-сущее есть не-сущее, и сущее есть сущее, тогда первое в той же мере и ничуть не менее существующее, чем второе. И то, и другое существует, и нет достаточного основания им не существовать.

3. Следствие I: аргумент от противоположения (τὸ ἀντικείμενον):

Сущее и не-сущее – противоположности. Значит, если не-сущее существует (что доказали выше через οὐ μᾶλλον и «софистическое» смешение копулятивной и экзистенциальной семантик), тогда сущее не-существует на основании аргумента τὸ ἀντικείμενον (противоположения). Но только если они не тождественны.

4. Следствие II: аргумент от тождества:

Сущее и не-сущее – одно и то же (то же самое). Значит, если не-сущее не существует, тогда и сущее не-существует (т. е. раз они тождественны, то и предикаты их будут идентичными).

5. Вывод:

И сущее, и не-сущее не существуют» [Вольф 2014, 205].

«Здесь, - категорически утверждает М. Н. Вольф, - Горгий совершает «незаконный» переход от копулятивного смысла глагола «быть» к экзистенциальному, что вполне может рассматриваться как софистический прием» [Вольф 2014, 205]. В своей обстоятельной монографии текстолог упрекает ритора в неумении или нежелании различать формы глаголов «существует (ἔστι)» и «быть (εἶναι)». Полный же список претензий к  Горгию/Пармениду находим у приверженцев «стандартной интерпретации» [Owen 1986; Mourelatos 2008; Kahn 1973]. Едва ли не в каждой статье, монографии, обзоре этих учёных греки считают ворон на лекциях Готтлоба Фреге, который, живя двумя тысячелетиями позже, сам не прочь был бы побродить по «садам» Эпикура/Академа, или подобно перипатетикам (от греч. peripatos — прогулка) протирать штаны в Ликее (на ногах) Аристотеля. Увы, но попытки учить древних задним числом - методология, которую применяют, когда не знают - как проникнуть в существо проблемы.

Напомним, что в логицизме, развивавшем идею сводимости математики к логике, Фреге различал: 1) «быть» тождества (Утренняя звезда есть Вечерняя звезда; a=b); 2) «быть» предикации, т.е. связка («Платон есть философ»; P(a)); (3) «быть» существования, выраженное: (а) значением экзистенциального квантора и символом равенства («Бог существует»; (∃x) (G=x)), или (б) значением экзистенциального квантора и символом предикации («Существуют человеческие существа» / «Хотя бы одно человеческое существо существует»; (∃x) H(x)); (4) «быть» включения в класс, т.е. родовая импликация («Лошадь есть животное с четырьмя ногами»; (x) (P(x) → Q(x))) [Haaparanta 1985, 13-14].

И если признать, что текстологи правы, и софист на самом деле предумышленно использовал связку «есть» в экзистенциальном ключе (как предикат существования), что ему ставят в вину те, для кого только копулятивный смысл («X есть Y») имеет значение, остаётся лишь гадать, что же сам Горгий имел в виду, говоря: «не-сущее есть не-сущее».

Попробуем выяснить это, заново перечитав парафразы Секста и Анонима. Итак, наметив учение о противоположностях, Горгий выдвигает две триады тезисов: 1) сущее есть сущее; не-сущее есть не-сущее; сущее и не-сущее есть обоюдное (т.е. тождество); 2) сущее не-есть сущее; не-сущее не-есть не-сущее; сущее и не-сущее не-есть обоюдное, что эквивалентно не-существованию ни сущего, ни не-сущего, ни их тождества, - буквально οὐδέν «Ничто́», «пустота», «нуль» (979a 18–24). Чистое расстояние от сущего к «сущему» (по Горгию) измеряется актами сознания, где «есть», как презумпция «Я» и квантор существования, указывает на время, которое требуется субъекту, чтобы конституировать бытие/небытие.  

И в самом деле, вначале Горгий удостоверяет бытие субъектов [сущего] и [не-сущего], затем предикатов [«сущего»] и [«не-сущего»], затем рассматривает модальности, при которых не существуют (не-бытийствуют) вышеуказанные субъекты и предикаты. При этом следует помнить, что сущее и «сущее», не-сущее и «не-сущее» у Горгия не синонимы одного и того же понятия, т.е. не тождественны. Горгий различает закавыченное и не-закавыченное слово как ноумен и феномен. Упорство, с каким софист применяет есмь, есть, суть в значении «становиться быть», «существовать», - латинское est, английское is, немецкое ist, - говорит о понимании им экзистенциальной проблематики. По Горгию, переход от феномена к ноумену обеспечивает чистое созерцание. Здесь λόγος, выявляя антиномии, предписывает вещам бытийствовать в соответствии с тем, что они «суть». И Горгий опирается на презумпцию, в силу которой только субъект «снимает (Aufhebung)» противоречие между антиномиями. Такое снятие достигается двойным «отрицанием (Verneinung, Negation)», что позже Гегель разовьёт в категорию «становление (Werden)». Рассматривая небытие как «своё иное» бытия, софист ставит проблему для-себя задолго до Сартра, при этом существительное, прежде присоединявшее предикаты, Горгий возводит в ранг субъекта, конституирующего (фундирующего) бытие/небытие.

Горгия радикален. Но, желая насолить элиатам, он всё же честен перед ними. Нарушая «запрет» Парменида мыслить не-сущее как сущее, софист отстаивает право Логоса удостоверять вещи – как эмпирические, так и идеальные. Как сущее сущностит, а ничто́ ничто́жит? Что обуславливает цели и способы бытийствования/ничто́жения? Если скажут, что - Бог, Логос, Иное, - то кто или что ими повелевает?

Горгий ненасытен. Между строк, сквозь скепсис Секста и критику Анонима, его мысль устанавливает для «есть» и «не-есть» не предикационные, не копулятивные, а экзистенциальные процедуры идентификации/аутентификации. При каких же обстоятельствах, спрашивает Горгий, существенное сущности вещей не сверкает пятками, оставляя ум с носом? Каков критерий удостоверения феномена и ноумена? Что имманентно вещам, поддерживает их тождество, делает истинно-сущими, а что, выдавая себя за таковое, на поверку оказывается притворно-сущим? Задолго до Людвига Витгенштейна Леонтиец поместил бытие, небытие и ум в цепь аналитических предложений. Стала очевидной связь между доказыванием существования сущего/не-сущего и удостоверением присутствия, - предвосхищая появление этого термина у экзистенциалистов, философ увидел в уме орган рефлексии, которым бытие/небытие пожелали обзавестись.

Горгий заставил сущее доказывать своё наличествование, что прежде считалось само собой разумеющимся, и чем он оказал не-сущему неоценимую услугу, - предикаты, прежде числившиеся за бытием, апофатически перекочевали к Ничто́, которое не обзавелось субстантивностью и энтелехией только в силу недоразумения. Те, кто видят в Леонтийце пересмешника, в упор не замечают в нём методолога, устанавливающего критерии истинности. Так что же, спрашивает Горгий, удостоверяет сущее/не-сущее? Если «есть» (как субстантивированное понятие) и в самом деле есть то, что у меня перед глазами, то сущее вполне укладывается в прокрустово ложе «естественной установки» Гуссерля или «опыта (experience)» Джеймса/Дьюи. Если же, отбросив очевидность как условие достоверности, онтологию Горгия понимать куда шире берклианского «существовать – быть воспринимаемым (esse est persipi)», то с неизбежностью мысль Леонтийца упрётся в кантовский априоризм. Именно в этом направлении, испытывая живую речь на инструментальность, и движется Горгий, понимая, что сущее и не-сущее, калибрующие ум, не верифицируемы и не фальсифицируемы. А, за неимением других «орудий», Логосу приходится мириться с аберрациями познания в виде апорий и парадоксов.

Исследуя Ничто́, когда бытие мысли о не-сущем предстаёт в форме движения от бытия к сущности, а затем к понятию, мысль Горгия переходит от тождества к противоречию и затем новому тождеству, в результате чего появляется чистое рефлективное понятие «не-есть», которое он кладёт в основание своей онтологии и эпистемологии. Горгий видит в противоречии источник антиномий, приводящих в движение валы и шестерни мыслительной машины. Мысль не самотождественна (А=А), полагает Леонтиец. Учение Горгия о противоречивом характере познания Гегель затем разовьёт в понятие «тождества (identität)», «различия (Uterschied)», «противоположности (Gegensätze)» и «противоречия (Widerspruch)». Таким образом, бытие сущего/не-сущего возможно только в Логосе, раздираемом противоречиями. Но даже тождество Горгия (как прото-диалектическая категория)  пропитано духом брожения, беспокойства и движения в себе; это тождество внутренне различимо, расщепляет понятие в-себе и для-себя на череду антиномических суждений, служащих основанием для нетождественности тождества самому себе. Задача Логоса, таким образом: а) давать дефиницию того, чего «нет» в реальности, но что «присутствует» в уме в форме бытия мысли, преодолевающей запреты; б) умиротворять противоположности. И трактат «О не-сущем» - это, по-сути, бытие мысли о мысли, бытийствующей на «кромке» сущего/не-сущего между доксой и догмой. Итак, мы возвращаемся к Горгию. «В философии, - пишет  Гегель, - движение вперёд есть скорее возвращение назад в обоснование» [Гегель Москва, 127].

Но поскольку мы всё же коснулись онтологической роли мышления в трактате «О не-сущем», заметим, что Ничто́ Горгия следует понимать как «ничего из существующего» и «ничего из не-существующего», т.е. «ничего» в абсолютном, а не в относительном значении. Тем самым «есть» наличествует в самой сердцевине негации как её ассерция. И Логос, наделённый всемогуществом Демиурга, отворяет уста узилищу потенции. Трансцендируя, феноменально и ноуменально не принадлежа сущему/не-сущему, Логос фундирует бытие/небытие. Отсюда «ничего не существует» Горгия соответствует мышлению, которое, субстантивно не принадлежа миру, бытийствует/ничто́жится на [кромке] сущего и несущего. Начав как метафизик с универсальных аподиктических заявлений, Горгий заканчивает диалектикой сознания как смерти на сносях.

Задолго до Канта Горгий избрал противоречие краеугольным камнем трансцендентальной аналитики. Но если «Критику чистого разума» Кант начинает с исследования трансцендентальных иллюзий, ведущих к появлению антиномий, а разрешение противоречий знаменует у него победу регулятивного, истинного применения разума над его ошибочным, трансцендентальным применением, то Горгий называет иллюзорной истину, счастливо избавившуюся от антиномий. Если Кант видел разрешение антиномий чистого разума в полном принятии посылок его агностицизма, априоризма и дуализма, то Горгий заговорил о важности не диалектики вещей, а диалектики понятий, сделав упор на их внутренних противоречиях.

Отказывая в бытии как сущему, не-сущему, так и их субстантивному единству, Горгий на самом деле провозглашает следующий тезис: ничего «нет» в полной мере вне сознания, которое одаряет бытием и отнимает бытие у вещей. Мысль, по Горгию, барражирует между явлением и трансцендентальной вещью-в-себе. Человек онтологическая двоица: эмпирический индивид/трансцендентальный субъект. Так, выходя за рамки софистической «антилогии (ἀντιλογία)», - спора, основанного на противоречиях, - Горгий исследует местопребывание бытия и небытия, находя пригодным для обоих рассудок. Но Логос не только выявляет антиномические пары в сущем/не-сущем, но и порождается их живым со-положением. Логос там, где противоречие, столкнув антагонистов лбами, извлекает из полудрёмы сознание - как производное их внутреннего конфликта. По Горгию, сознание – расплата за антиномии. И заботу об уме, призванном выявлять инварианты, Горгий вменил субъекту задолго до Хайдеггера и Фуко.

Горгий – бастард. И если вывести учение софиста за скобки элеатовской дискуссии V в. до н. э., так называемого «элейского вопроса», за пределы которой Леонтийцу якобы и носа нельзя казать, то несложно заметить как актуальны его идеи для философии науки, где многомировая парадигма и квантовое многообразие торят тропы сквозь, казалось бы, устоявшиеся релятивистские модели. Не удивительно, что текстологи, набросив на своеволие Горгия, приличествующую его мысли обновку конвенционализма, так и не смогли заставить её дефилировать на академических подиумах.

Возможно, если бы аргументы софиста не были отметены с порога, судьба европейской метафизики была бы иной. Кто знает, появись диалектика бытия/небытия Горгия в эпоху сумм, возникла бы необходимость Гегелю будить Хайдеггера и Сартра, чтобы те поставили не-сущее краеугольным камнем своих систем.

Не полагаясь на здравый смысл, Горгий отпускает мышление на вольные хлеба. И, как итог: не существует ни сущего, ни не-сущего (979a24). Есть ли в подобном радикализме рациональное зерно?  Безусловно. Во-первых, уясним, что мышление, преодолевающее доксу/догму, продирающееся к «чтойности (quidditas)», есть род мышления о бытии мышления, преодолевающем запреты. Собственно, говорит Горгий, существенно не то, что мыслится о Ничто́, не его предикаты, часто явленные уму как поставленное с ног на голову сущее, но то важно, что продуцирует онтологический принцип, полагающий антиномиям требовать койко-мест у сознания, но прежде конституировать ум как пристанище бинарных оппозиций. Следовательно, Горгия, как своевольника, интересует мысль, приступающая закон. Но что есть сознание, преодолевающее табу: а) маргиналия; б) софистическое крючкотворство; в) удостоверение бытия не-сущего через фикцию, не представленную в сознании ни перцепцией, ни апперцепцией. Во-вторых, Горгий убеждён, что копулятивный или экзистенциальный контекст для применения глаголов «существует (ἔστι)» и «быть (εἶναι)» задаёт Логос, - единственный посредник между богами и человеком.

Что, спросят, не будучи вовлечённым в со-причастность, Логос Горгия конституирует в сущем и не-сущем, прежде швырнув обоих на холодный хирургический стол аналитики? Очевидно, Логос каким-то образом всё-таки со-положен этой антиномической паре, коль скоро разбирается в существе каждого, и даже испрашивает себе часть «серой зоны», где мышление могло бы разбить бивак. Говоря не-сущее/сущее, употребляя эти конструкции предикационно/экзистенциально, Горгий на самом деле апеллирует к сознанию, точнее к способу его [бытия-в-себе] через диалектику противоречия, исследуя которое [бытие-для-себя] и порождает мышление из Ничто́, где, - будучи зачато и выношено, - оно изгоняется в субъектность, чтобы куковать в «ежовых рукавицах» априори. 

Остаётся лишь задать вопрос: что различает/удостоверяет возникновение моего бытия и его прерывание? Ясно, что сознание, вынесенное за скобки сущего/не-сущего и опрашивающее «себя» изнутри и снаружи бытия и небытия, не принадлежит субстантивно ни тому, ни другому. Сознание трансцендирует, оно на «кромке», оно лишь окунает пальцы в купель ассерции/негации, всегда выходя сухим из воды.

По Горгию, не ум, а Логос (как суверен) решает - какие семантические значения глагола «быть» актуализировать, а каким – от ворот поворот. Ясно, что не скептицизм и нигилизм лежат в основе языкового волюнтаризма Горгия, а его учение о противоречивом характере знания диктует выбор языковых стратегий. Чтобы постичь антиномии, говорит Горгий, не достаточно систематизировать противоположности, нужно перестать расквашивать носы элеатам. Другими словами, оставаясь в рамках «элейского спора», нельзя решить вопрос о бытии так, как его приличествует решать. Ведь тот, говорит Горгий, кто отвергает интуицию как нететическое, до-когитальное, до-предикативное по своей природе со-бытиé сознания и вещи, не способен и к теоретическому познанию.

Горгий диалектик. От субъекта (как в-себе-раскрывающего-для-себя-бытия) он требует решительности, а не топтания за дверью формально-логических подходов. Как ключ, отпирающий противоречие изнутри, субъект усматривает единство противоположностей, и остаётся лишь удивляться, как подобного рода дескрипция сложного (как  реликт мышления 21 века) затесалась в софистическую эпоху. Вопреки уделу, предписывавшему Горгию быть учителем красноречия, судебным оратором, дипломатом, тем, кто пикируется с Парменидом и делает это, не выходя за рамки элеатовского спора, софист нарушает конвенцию, чтобы вкусить сполна горьких плодов трансцендентального своеволия. Софист озадачен презумпцией, при которой мышление предоставлено уму и как объект, и как субъект. Догадываясь, что Логос не кормится из рук и не укладывается у ног того, кто его приручил, т.е. ведёт себя суверенно, а не как мальчик на побегушках у бытия/небытия, Горгий помещает мысль на демаркационную линию, - кстати, граница между миром живых и царством мертвых у греков проходила по реке Стикс. Горгию важно, чтобы λόγος был равноудалён от сущего/не-сущего. Ибо нет ничего, кроме ума, усматривающего антиномии. Сознание обретается на «кромке», где идеи (как матрёшки) вложены дна в другую. Вся телесность, субстратность, подставляющая плечо уму, метастазами уходит в Бытие и Ничто́, лишь фантомными болями отзываясь в субъекте.  

Интуиция Горгия об уме, в котором бытие/небытие артикулируют себя, не выражена явно в парафразах Секста и Анонима. Но обнаруживается в речевом поведении Леонтийца. Не называя ум непосредственно, Горгий так искусно распарывает/сшивает антиномические пары, что нет сомнений – кто тот мастеровой, которому читатель обязан столь пёстрой одёжкой. Этот закройщик – ум. И функцию ума (как малого Логоса) Горгий видит: а) в различении; б) в дескрипции; в) в со-положении субъекта и объекта. Только тождество ума с самим собой сквозь временной поток гарантирует дескрипцию бытия, небытия и пред-и-пост-сущего в рамках единой универсалии, полагает Горгий. Антиномии, таким образом, есть разрешаемые, но не разрешённые противоречия.

Однако «эквилибристика» Горгия не холодная игра ума и не вытаскивание краплёных карт из рукава. Природа его манипуляций с аргументами, - одинаково пригодными для «есть» и «не-есть», - кроется в судебной риторике, к которой софист прибегал и не раз.

Чтобы бытие/небытие (как коты Шрёдингера) предстали сознанию в форме квантовой суперпозиции, т.е. в равной степени существующими и не существующими, - оставим за скобками законы логики Аристотеля: A=A, ¬(A∧¬А), (A∨¬ A), - Логос сам решает, какие семантические значения вкладывать в глагол «быть», а какие оставить с носом. Выходит, Горгий может смело умыть руки, поскольку в основе его языковой стратегии лежит не волюнтаризм, в котором софиста не упрекал только ленивый, не скептицизм или нигилизм, которые как собак на него навесили текстологи, а учение об антиномическом характере знания. Наконец, Горгий диалектик, чей ум Ничто́жится/бытийствует на кончике языка/пера.

Прежде, чем стыдить Горгия, поинтересуйтесь его мотивами. А они лежат в совершенно иной плоскости. Чтобы проникнуться интуицией противоположного, считает софист, мало перечислить логически антиномические пары, нужно ещё унять собственный пыл, горячность, превратить ум в малый Логос. И, отбросив эмпирическую свободу, предписывающую софисту оставаться судебным оратором, учителем красноречия, не выходящим за рамки элеатовского спора, Горгий сполна вкусил горьких плодов трансцендентального своеволия. Так он стал философом, выпавшим из риторической традиции, чтобы оказаться у истоков современной эпистемологии, гносеологии и онтологии. 

Горгий расширил онтологический словарь за счёт речевых аберраций, применяемых им интуитивно, спонтанно, а не формально-логически. Софист ритмизировал слог, чтобы уподобить философствование песенной поэзии, но в то же время он смело вводил в  дискурс «речевой шум», - недомолвки, обрывки слов, междометия, рождённые на кромке губ, и даже шорох воздуха, взятого оратором полной грудью перед монологом, или внезапным молчанием, запечатывающим уста, чтобы удержать речь от лжи, лести или хулы.

Но не следует и упрощать Леонтийца, вычитывая «тёмные» места его трактата с помощью дешифровок элеатовских рукописей, или, подобно софистическим учебникам красноречия («Тэхне»), состоявших из правил ораторствования и принципов построения речей, имитировать формально-логическую структуру парафраза Секста и Анонима по лекалам этих пособий. И уж совсем наивно, изучив «устные пересказы» сочинений древних авторов (так называемые записи ἀπὸ φωνῆς («с голоса»), додумывать за Горгия там, где в парафразы вкрались лакуны или ошибки переписчиков.

Собственно, с Горгия и начинается intelligere - поворот в сторону со-положения бытия и небытия. Ведь «есть» у Горгия куда больше, чем удостоверение некоего наличия. Эта форма глагола «быть», применённая не копулятивно, но экзистенциально, стала для софиста тем Логосом, который и «воссоздаёт» (мимесис) и «создаёт новое» (пойэсис). По Горгию в геноме однородных членов предложения, включённых в субъектно-предикатные отношения, возможны любые рокировки. Так прилагательное, расположенное по обе стороны от связки «есть»: сущее [есть] «сущее»; не-сущее [есть] «не-сущее»; сущее и не-сущее [есть] «обоюдное», т.е. тождественное, неизбежно претерпевает метафизическую метаморфозу. Эту трансформацию/трансмутацию Горгию и ставят в вину, полагая, что экзистенциальный крен в понимании функции глагола связки плод волюнтаризма софиста. Но никому и в голову не приходит, что экзистенциальная подоплёка, маячащая на горизонте всякий раз, когда понятие протискивается сквозь игольное ушко глагола связки, имманентна речи, а вовсе не своеволию ритора. Опыт Горгия показывает, что квантор существования «есть», или, как его ещё называют, экзистенциальный квантификатор, вовсе не так безобиден, как кажется. Обозначаемый символом логического оператора ∃ (англ. exist - существовать), он растождествляет понятие, видоизменяет внутреннюю форму слова, вносит сумятицу (хаос) в речевую норму. Возникает эффект, когда слово, стоящее плечо к плечу с квантором, обнаруживает инаковость, точно что-то, томящееся внутри его формы, вытолкнуло наружу означаемое, о котором означающее и понятия не имело, - так змея, чтобы содрать старую кожу, протискивается между камней.

Что же, спросят, выталкивает на поверхность метафизическую подоплёку? Наш ответ – чистая интуиция. Не потому ли из-за квантора «есть» поломано столько копий, что в основании его лежит презумпция «самонаправленной (vectrice d’elle-même) свободы» как окрестил абсолютное знание, прошедшее через горнило философии тождества Шеллинга, Габриэль Марсель [Марсель Санкт-Петербург, 75]. Квантор сам бытийствует, и как суверен распространяет прерогативы своей короны по обе стороны от связки «есть», т.е. работает в оба направления: от субъекта к вещи и от вещи к субъекту. Вещь (как оформленное целое, формой собираемое в одно) не только объект, но и субъект, наделённый взглядом и пытливостью ума. Как человек в упор рассматривает вещь, а видит  себя, так и вещь, уставившись на наблюдателя, выкидывает из своего далёка пятерню, чтобы протереть амальгаму. Форма задаётся двунаправленной, бинокулярной субъектностью: вещи, показывающей мне плечико, и мной, берущим вещь, но ровно настолько, насколько хватает сил у моего ненасытного априорного ума и неугомонной продуктивной фантазии. На стыке двух векторов и возникает граница формы. Ясно, что вещь не только удостоверяет посредством связки «есть» присутствие наблюдателя, но и словоохотничает, в результате чего предмет прирастает предикатами. Как двунаправленный итератор, слева направо квантор репрезентирует бытие мысли о «мыслимом», а справа налево - выслушивает невнятицу вещей о субъектности, дремлющей в недрах сущего. Таким образом, глагол «быть», которому Горгий придал расширительное толкование, и есть тот бивак, который поочерёдно, параллельно или невпопад Бытие и Ничто́ разбивают в субъекте.

Горгий показал, что сознание не только опредмечивает сущее за счёт не-сущего, как его антипода, умыкающего всё, что ни попадя в Ничто́, но и рефлексирует по поводу утраты/обретения. Горгий говорит: нет сущего и не-сущего по отдельности, но есть тяжба каждого с мыслью, которая, пообещав свидание двум братьям, сверкает пятками на просёлочной дороге.

Увы, но некоторые учёные всё ещё отказывают трактату в научной ценности, рассматривая труд Горгия как spoof - философический розыгрыш [Dillon London, 352]. Но заслуга софиста неоспорима. Именно Горгий выдвинул противоречие как фундаментальный принцип само-порождения сознания в средостении сущего и не-сущего. По Горгию, жизнь и смерть как единичное/конкретное Бытия и Ничто́ взаимно опосредованы и образуют ситуативное тождество в момент взаимоперехода. Это тождество, – никогда не становящееся самотождеством, - есть процесс, в котором противоречия (разрешаемые, но не разрешённые) порождаются в цепи пространственно-временных событий. Жизнь и смерть, таким образом, образуют ситуационное единство, поскольку живое  - это смерть на сносях, т.е. потенциально-сущее в его непосредственном становлении.

Таким образом, Горгий задействует λόγος для вычленения антиномии из сущего и помещения в ум для их диалектического синтеза. И синтез этот предоставляет антиномиям живое, а не фиктивное (притворное) единство в триаде «бытие-ум-небытие». Эта категория, собственно, и является тем Одним, которое Горгий противопоставляет Бытию Парменида.

Итак, мы подошли к концу статьи. Мы узнали, каково быть провидцем, бросающим семена идей в неунавоженую почву. Но разве посрамление умаляет пророка? И в нашей работе, пожелав заглянуть за горизонт сущего, мы лишь робко расспросили Ничто́: что оно суть? Ясно, что дискурс о не-сущем не спрятать под сукно, а сущее, будучи жертвой конвенционального сговора, противится попыткам свести его к очевидности, к здравому смыслу, с его опорами на перцепцию-апперцепцию. Бытие, вырванное из цепких объятий небытия, ассерция, утратившая связь с негацией, одинаково ущербны.

Стремясь дать дефиницию не-сущему, мы столкнулись с потребностью высадить целый лес негативных категорий. Следовательно, по-новому должен быть поставлен и основной вопрос философии: что труднее зачать, выносить, изгнать – Не́что или Ничто́?

Поскольку категории конституируют существенное, а не-сущее (по Аристотелю) - фикция софистов, то применение онтологии, гносеологии и эпистемологии для нужд отрицания крайне проблематично. Ясно, что тому, что не-верифицируемо и не-фальсифицируемо не следует рассчитывать на категориальный аппарат. Категории – плоды онтологии, а без бытия учение о сущем - та же фикция. Надеясь дать дефиницию небытию, сознание делает предметом беспредметность, но не как недостачу чего-либо, а как становление предметной сферы из ничего. Но понятие о не-сущем нельзя задать ни чувственным (феноменальным), не логическим (ноуменальным) определением предмета. Остаётся лишь надеяться на интуицию, откровение, религиозный и творческий экстаз, в которых  сущность Ничто́ явится уму и сердцу тем способом, о котором и понятия не имеют перцепция/апперцепция. Это явление чего-то из ничего и [есть] мышление, которое работает с бесформенностью, бессодержательностью, бессубстратностью, т.е. само неочевидно, и с большой долей вероятности есть притворно-сущее. Зная себя как «не-сущее», т.е. как безымянную и бессубстратную основу, чистую идею, мышление «есть» Ничто́, продуцирующее и репродуцирующее формогенез. Мышление, наконец, есть свобода, повелевающая и обусловливающая «всё», - даже собственное рабство, когда гребец, прикованный к галере бытия/небытия, всё же волен посадить триеру на мель или изодрать о рифы.

И как тут не превратиться в тирана, бубнящего о «запрете Парменида» мыслить не-сущее как сущее? Как не поставить мышление в угол, удостоив «порки», чтобы, наплакавшись, своевольница мысль вернулось за парту с благоговейным ужасом в глазах перед тем, что «есть», и священной ненавистью к тому, чего «нет». Допуская, что мысль, не знающая как поёт лозняк, вымоченный в солёной воде, не сведуща в вопросах редукции, мы всё же рискнём дать дефиницию.

Не-сущее - то, что противоречит сущему, не-сущему, обоюдному тем, что отводит место и время для их бытийствования или ничтожения в будущее, в прошлое, но никогда не в сиюминутное, вход в которое сущему заказан. Не-сущее знает вещь, явление, предмет и даже ум, удостоверяющий наличие/отсутствие чего-либо. Зная о претензии сущего на бытие/небытие, оно налагает вето. Не-сущее – то единичное/конкретное, что прежде торило путь, но чему подрезали крылья на взлёте, что очутилось у разбитого корыта, но что еще не есть сознание утраты, как Ничто, чьи глаза всегда повёрнуты зрачками внутрь. Таким образом, "Есть" Парменида и "Не-есть" Горгия - те смыкающиеся Харибды и Сциллы, между которыми маневрирует Платон, т.е. Горгий - не случайный элемент, не акциденция, а фундирующий принцип, отталкиваясь от которого Платон строит своё "иное" (άλλο), однако, как справедливо указывает А.В.Лосев, в "Софисте" и в "Пармениде" наряду с άλλο Платон употребляет и έτερον ("другое"). Вводится своего рода различение, где άλλο означает "иное вообще" (не-А в противоположность Α), а έτερον – конкретное другое (В в противоположность А). В "Софисте" речь как раз и идёт о τὸ µηδαµῶς ὂν, никоим образом не сущем (237b), которое Платон, - в отличие от Горгия, отводящего небытию лишь область рассудка и речи, - наделил референтом: его не-сущее субстантивировано и «онтологично». Бытию антиномично небытие. Но Платон отрицает его, как учит Парменид, и создаёт химеру из бытия и интеллигибельного, т.е. своего "иного" (άλλο), тем самым наделяя его субстанцией. Открыв ящик Пандоры, Платон спровоцировал добрую дюжину негативных онтологий, и среди прочих во многом наивная в своей безыскусности попытка доказать наличное бытие Ничто́, предпринятая советским историком античной философии А.Н.Чанышевым в его «Трактате о небытии» (Чанышев Москва, 64) Вопросы философии. №10, 1990). 

Небытие «есть» провал бытия в-себя, в не-явленность, вплоть до негации, что вызвано потерей опоры, выбиванием из-под бытия основания. В результате коллапса, ни вещь, ни явление, ни предмет не представлены себе ни феноменально, ни ноуменально, что может быть следствием как запертого в-себе априоризма, так и парадигматической инфляции. Ясно, что для негативного субъекта, ставшего формой саморефлексии Ничто́, сущего нет в той же степени в какой не-сущего нет для Dasein. Небытие – несубстантивированное,  беспредикативное единство, содержащее в-себе под-основу для репликаций, но так и не отваживающееся на формогенез. При этом мышление, будучи притворно-сущим, т.е. тем же Ничто, его по сути рефлексией, извлекает из за-ничтойности идеи и образы. Они зачинаются, вынашиваются и изгоняются из узилища потенции, чтобы, побывав в головах, вернуть сторицей идеальные объекты в депозитарий. Но если по Платону Ничто́ вправе рассчитывать на собственную онтологию и гносеологию, где всё ничтожит себя субстативно, а вовсе не как принцип небытийствования, т.е. не как отказ от бытия, не как пассивное безделье и праздношатание, а как деятельное отрицание, то по Горгию целесообразно говорить о Ничто́, которое противоречит не бытию, а собственной безосновности. Ничто́ у Горгия фундирует без оглядки на бытие, оно суверенно, и в отличие от небытия, из-под которого выбита основа, само себя конституирует, как бытие мысли о небытийствовании всеми формами сущего/не-сущего, включая и притворно-сущий ум.

Ничто́ «не есть» субстанция небытия, не-сущего, инобытия. Ничто́ - «сознание» своего Ничто́. Войницкий: «Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский... Я зарапортовался! Я с ума схожу...» (А.П.Чехов «Дядя Ваня»). Говоря иначе, Ничто́ рефлектирующее небытие, пожелавшее навести о себе справки. И, однако же, Ничто́ не «рамка» для этюда, написанного сущим, а возможность пейзажа стать пленером. Ничто́ не сущностится, т.е. не рыщет в поисках смысла само-отрицания в чтойности бытия. Для этого у Ничто́ «есть» за-ничтойность. Ничто́ конституирует своё небытие, при котором ни о каком сущем и речи нет, включая и само-полагание в виде презумпций, предписаний или устремлений. Источник активности Ничто́ – безосновность небытия, которая, говоря языком Хайдеггер, и приказывает тому, чего нет и никогда не будет, «в-себе-из-себя-стоять (in-sich-aus-sich-zhinausstehen)».

Ничто́ и «за» образуют «за-ничто́йность», т.е. нечто, что лежит за тем, чего и так нет, некое отрицание-отрицания, как «за» и околица образуют [за околицу]. Ничто́, однако, отличает от небытия предельное онтологическое вопрошание о существе ничто́жения.

Таким образом, Бытие и Ничто взяты на постой сознанием, где соединяются в чистом узрении. Ничто́ не явлено как вещь (реально) или как предмет (идеально), оно присутствует/отсутствуя, как ноумен без феномена. И о том, что невыразимое топчется за кулисой, ум догадывается по косвенным признакам, а вовсе не в результате редукции. Ясно, что форма Ничто́ заперта изнутри на засовы априоризма, что об исчислении его предикатов не может быть и речи. Всё, что мы можем – швырнуть интуицию, её самоотчёт о встрече с не-сущим, на хирургический стол, чтобы, сделав надрез, расширить распором грудину тайны.

Как «бытие (Sein)», не будучи «сущим (Seiendes)», т.е. тем или этим предметно-чувственного мира, не исчерпывается вычитанием эмпирических событий, так и Ничто́, не будучи не-сущим, т.е. суммой негаций, не стачивается до огрызка карандаша. Но всё ещё открыт вопрос об ассерции, которую Ничто́ носит под сердцем как своё иное.

Principium rationis. Как и любому понятию, бытию-небытию-обоюдному Горгий предпосылает основание. Как элемент юрисдикции, конституция, закон или подзаконный акт (constituere/regulare), основание полагает Сущему бытийствовать, а Ничто́ ничто́жится. Основание инвариантно, т.е. неизменно и независимо от динамики сущего, но в-себе оно флуктуирует. По этой причине истина об основании, Алетейя (др.-греч. ἀλήθεια), т.е. правдивость, несокрытость, базируется на опыте, в то время как внутреннюю форму достаточного основания усматривает интуиция. Истина об основании не возможна «вся». Нет основоположения, которое бы исчерпало все предикаты. Logos  Горгия творит мир ex nihilo, что и понятно: там, где что-то присутствует изначально, нет нужды в творческом со-мыслии, со-чувствии, со-бытии, а космос Леонтийца творится умом и с умом, и по этой причине его Логос «великий господин» (dunastes megas), наделённый «магической силой» (dnamis); он и techne (искусство, мастерство) и megas theos (великий бог), о чем Горгий, написавший учебную речь «Похвала Елене (др.-греч. Ελένης Εγκώμιον)», втолковывает читателю в энкомии — хвалебной песне в виде распеваемых стихов в честь богов или людей. Логос латает прорехи, но и сам, вооружившись лоскутом, нитками и иглой, кроит и шьёт, подновляя бытие/небытие, вводя в моду фасоны, свергая одних кумиров и возводя на трон  - других.  

Пора наконец признать, - и Горгий одним из первых указал на ущербность онтологии, отгородившейся от Ничто́, - что основа (Grund), первооснова (Ur-grund) и безосновная бездна (Ab-grund) незаконно преданы обструкции. Без упорства, говорит Горгий, без стояния в истине, нельзя опереться о достаточное основание, а затем понять: что же трансцендирует из сущего, что становится сущностью, существенным сущности. Но прежде следует сорвать покров с вещей, чтобы обнажить их эйдосы. Этот акт мы называем изнанкованием, когда ум выворачивает сущее швами наружу, уясняя - что есть вещь, почему, и на каком основании она бытийствует так, а не иначе. Рокировка избавляет бытие/небытие от статуарности, выпускает потаённое на поверхность и уводит очевидное с глаз долой. Смысл рокировки в интериоризации/экстериоризации бытия в небытие, и небытия в бытие. В обоих случаях то, что было внутри, становится поверхностью, «кожей». Ум - землекоп, переворачивающий штыковой лопатой ломоть глинозёма ботвой вниз и жирным пластом наружу. И подобно землекопу, Горгий выворачивает изнанкой сущее, не-сущее, обоюдное. Очевидность прежде потаённого/сокровенного и есть изнанкование. Вывернутая изнанкой, вещь оставлена зарубцовываться, пока внутреннее, став внешним, вновь не образует коросту. Таким образом, презумпция (transference), полагающая бытию и небытию совершать рокировки, обосновывать себя в зеркале субъектности, составляет со-бытие переноса, его сюжет.

Санкт-Петербург, 2020 г.

Список сокращений.

DK –   Принятое международное сокращение при цитировании фрагментов текстов       досократиков по изданию: Die Fragmente der Vorsokratiker / Griechisch und deutsch H. Diels; elfte Auflage herausgegeben W. Kranz. V. I. Zurich, Berlin: Weidmannsche Verlagsbushhandlung, 1964.

DL –       Diogenes Laertius. De vitis et placitis philosophorum. – Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов.

Gorg. –    Plato. Gorgias. – Платон. Горгий.

MXG –  Anonimus (Pseudo-Aristoteles). De Melisso Xenophane Gorgia. – Аноним (псевдо-Аристотель). О Мелиссе, Ксенофане, Горгии.

Pyrrh. Hyp. – Sextus Empiricus. Pyrrhoneae Hypotyposes. – Секст Эмпирик. Три книги пирроновых положений.

Список источников.

DK I, 217–246;

Cornford F. M. (1939) Plato and Parmenides. Parmenides' way on truth and Plato's Parmenides.

Untersteiner M. (1958) Parmenide. Testimoniaze e frammenti.

Long A.A. (1963) The Principles of Parmenidesʼ Cosmogony. – «Phronesis» 8, p. 90–107 (repr.: R.E.Allen, D.J.Furley (eds.), Studies in Presocratic Philosophy. L., 1975, vol. 2, p. 82–101.

Mourelatos A.P. (1970) The Route of Parmenides: A Study of Word, Image, and Argument in the Fragments. New Haven.

Tarán L. (1965) Parmenides. A text with transl., comm. and critical essays. Princeton,;

Bormann K. (1971) Parmenides. Hamb.

Heitsch E. (1974) Parmenides. Münch.

Parmenides Studies Today (1979) – «The Monist», v. 62, 1.

Kahn C.H. (1988) Being In Parmenides and Plato. – «La Parola del Passato» 43, p. 237–261.

Доброхотов А.Л. (1980) Учение досократиков о бытии. М.

Gallop D. (1984) Parmenides of Elea, Fragments. Toronto.

Coxon A. H. (1986) The Fragments of Parmenides. Assen.

Aubenque P. (1987) Études sur Parménide. T. 1. Le Poème de Parménide. T. 2. Problèmes d’interprétation. Paris.

Furth M. (1968) Elements of Eleatic Ontology. – «Journal of the History of Philosophy» 6, , p. 111–132 (repr.: A.P.D.Mourelatos. The Pre-Socratics. N. Y., 1989, p. 241–270).

Список литературы.

1 Вольф М.Н., (2014) Софистика. Горгий Леонтийский: трактат «О не-сущем, или О природе» в современных интерпретациях: учеб. пособие / М. Н. Вольф; Новосиб. гос. ун-т. – Новосибирск: РИЦ НГУ, С. 78.

2. М. Л. Гаспаров (1999) «Эллинские поэты VIII—III вв. до н. э.», М., Ладомир. Перевод. Нумерация фрагментов — по изданиям: H. Diels — W. Kranz. Die Fragmente der Vorsokratiker 10. Aufl. Berlin, 1961; Parmenides. Ed. L. Taran. 1974.

3. Вольф М.Н., (2014) Софистика. Горгий Леонтийский: трактат «О не-сущем, или О природе» в современных интерпретациях: учеб. пособие / М. Н. Вольф; Новосиб. гос. ун-т. – Новосибирск: РИЦ НГУ, С.112.

4. Галанин Р.Б. (2016) Риторика Протагора и Горгия. Издательство РХГА. Санкт-Петербург. С.139.

5. М.Н. Вольф. (2014) Трактат «О не-сущем, или о Природе» Горгия в De Melisso Xenophane Gorgia,V–VI: условно-формальная структура и перевод // Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 14-03-00502а «Аргументированность и обоснованность знания в парадигме античной рациональности») // ΣΧΟΛΗ Vol. 8. 2. C.205.

6. Гегель Г.В.Ф. (1970-1972) Наука логики. М., т.I, с.127

7. Габриэль Марсель. (2012) О смелости в метафизике. Санкт-Петербург. «НАУКА». С.75.

8. Чанышевым А.Н. (1990) Трактате о небытии. Москва. Вопросы философии. №10. С.64.

References

Dillon J. (2003) The Greek Sophists. Translated by J.Dillon, T.Gergel with an introduction by J.Dillon. Pinguin books, London.P.352.n.1.

Haaparanta L. (1985) Frege's doctrine of Being // Acta Philosophica Fennica. Helsinki. Vol. 39. P. 13-14.

Kahn Ch. Н. (1973) The verb ‘be’ in Ancient Greek. Part 6: The verb ‘be’ and its synonyms: philosophical and grammatical studies. Dordrecht: Reidel.

Mourelatos A. (2008) The Route of Parmenides: revised and expanded edition; with a new introduction, three supplemental essays, and an essay by Gregory Vlastos. Las Vegas: Parmenides Publishing.

Owen G. E. L. (1986) Eleatic Question // Logic, Science, and Dialectic. Collected Papers in Greek Philosophy / Ed. by M. Nussbaum. Ithaca, New York: Cornell University Press.

Перевод на английский названия статьи

Back to the Gorgias (Γοργίας)

Yuri Kuzin

Annotation

The paper presents the philosophical arguments of the Sophist Gorgias of Leontius. For a long time, he was considered a judicial orator, rhetorician, teacher of eloquence. It's time to talk about Gorgias as a philosopher. His ontology, epistemology, and epistemology are as important as his rhetorical legacy. In this article, Gorgias appears as a broad-minded thinker. His ideas were echoed in German classical philosophy and French existentialism. Its cosmology was in tune with the concepts of physics of the XXI century. Gorgias is at the origin of the idea of an infinite number of Universes and quantum worlds. The author explores the speech personality of Gorgias, his games with language, his experiments with the genres of literature, poetry, and rhetoric. Gorgias had a great influence on the modern analytical philosophy of language. An important place in the article is given to the controversy between Gorgias and Parmenides, which goes far beyond the narrow limits of the"Eleatic question".

Keyword

Nothing, non-being, being/non-being, binocular subject, thing, object, pretend-being, "edge", antinomies, logos, quantifier of existence "is".

Kuzin Yuri Vladimirovich. Born on November 17, 1962 in Lviv (Ukrainian SSR). Member of the Union of cinematographers of Russia, film Director, screenwriter, winner of the national award " SV.Anna». Saint Petersburg. isjuminka@yandex.ru Site of the Director Yu. V. Kuzin. https://vk.cc/auZxwD Wikipedia Article https://clck.ru/FM8jj Page in the social network https://vk.cc/auZxe3