Логика платоновского «Парменида» и логика Гегеля
Аннотация: Восемь гипотез платоновского «Парменида» более чем две тысячи лет являют собой загадку для философии. Между тем сопоставление этого диалога со структурой логики Гегеля показывает, что последняя строилась, исходя из восьми гипотез «Парменида». Структуры логики Гегеля и Платона по существу совпадают.
Ключевые слова: Платон, Парменид, Гегель, логика.
«Парменид» - один из сложнейших диалогов в творчестве Платона. И оценки его значимости колеблются от «высочайшего достижения человеческой мысли» до «вольных упражнений по риторике», «логической тренировки». А причина в том, что трудно понять этот диалог в отрыве от проблем, раздиравших древнегреческую философскую мысль. Идея «Парменида» вызревала на фоне первого кризиса античной философии эмпиризма, который привёл к пониманию того, что ни эмпирические (чувственные, опытные) данные, ни понятия естественного языка с его обобщающими абстракциями любого уровня (причина невыразимости единичного) не способны дать знания или представления об объективной реальности (невыразимость, неизречённость абсолютного). Античный древнегреческий эмпиризм давно вынашивал в себе зачатки агностицизма, которые оформились в «системную» критику в философии Протагора, у софистов и в скептицизме Пиррона и его последователей. Агностицизм всегда полагал, что познание возможно только через опыт, который он считал субъективным (необъективным). Следовательно, любая метафизика, выросшая из опытных наук бессмысленна.
Альтернативным подходом к объяснению объективной реальности было учение Парменида о бытии, которое исходило из ее субстанциальности. Это философия такой реальности, которая не дана в опыте, не постигаема мистическим переживанием и не выразима в рассудочном понятии. Сократ четко показал, что понятия логики сверхчувственного не могут быть получены путем обобщающего абстрагирования, у них нет эмпирического эквивалента, соответствующего им объекта. Красота сама по себе, мужество само по себе, благо само по себе и т.п. оказались неизречёнными, необъяснимыми в терминах обыденной логики. Неэмпирическое (сверхэмпирическое, сверхчувственное) требовало новой логики, но её не было, оставалась только интуиция. Платон вначале по примеру Парменида недоступную дискурсивному охвату реальность постигал интуитивно и отображал в мифе, аллегории, метафоре. Лучше миф, чем обобщение (обобщающее абстрагирование). Образы мифов дают хоть какое-то представление о неизречённом знании и побуждают к поиску его логической формы. От диалога к диалогу идея логики сверхчувственной реальности пробивала себе дорогу. Вот почему полностью лишенный мифов диалог «Парменид» и его логику следует считать апофеозом, итогом всех исканий Платона.
Сам диалог можно разделить на две части. Первая меньшая часть представляет собой своеобразное введение в логику, разграничивающее свойства идей и свойства вещей (и мышление о них). В своём диалоге Платон полностью становится на позицию Парменида, даже изложение основной части диалога идёт не от лица Сократа, как обычно, а от лица Парменида. Идеи – нечто вечное, всеобщее, слитное, не дробящееся. Вещи же и явления эмпирического мира преходящи, множественны, подвержены изменениям и допускают различные трактовки. Так, Зенон, вопреки очевидному, приводит логическое доказательство обратному, без особого труда обосновывая, что «многое не существует» (апория предикации). И при этом подчёркивает, что для эмпирии это самая естественная и обычная ситуация, а не «некий великий замысел» [Парменид 128e].
Платон радикально отказывается от объективного существования мира вещей. Эйдос, эйдетическое бытие есть нечто настолько высокое, божественное, что никак не может быть в соответствии с каким-либо эмпирическим предметом [130d – e]. Отсюда понятно, что если эйдос не имеет никакого отношения к понятию о вещи, то эйдология не метафизика!
Главный вывод, который делает Платон устами Парменида, утверждает, что идеи существуют сами по себе и лишь к самим себе относятся, и точно так же вещи или их подобия в нас имеют отношение только друг к другу [133с – 134а]. Конечно, вещи каким-то образом «приобщаются к идеям, но не посредством подобия: надо искать какой-то другой способ их приобщения» [133а].
Платон однозначно и четко по-парменидовски противопоставил в диалоге сверхчувственное и эмпирическое (вещественно-телесное), однако нужно понимать, что противопоставление это реализовано в гносеологическом плане. Вещи, по Платону, не существуют для мира идей (субстанции), но остаются некоторым образом причастными к идеям. Мир идей абсолютен (он существует «сам по себе»), вне абсолютного не может быть ничего, так как и оно само ни для чего не может быть иным. Доводя эту мысль до логического завершения, следует сделать вывод, что вещи являются некоторой частью этого абсолюта, но частью своеобразной, ибо находятся в таком отношении к нему, что не влияют ни на его законы, ни на его состояние, существуют как искажение эйдоса, или иначе, являются некоторым временным, случайным (частным, невсеобщим), то есть несущественным изменением самого эйдоса. Это и равнозначно тому, что они для него, как для закона, не существуют. Традиционно после Платона идеализм и рассматривает вещественно-телесные образования как некоторую модификацию части самого идеального.
Вторая часть диалога относится собственно к логике. Философия софистов предполагала возможность доказательства любого тезиса, как следствия идеи того, что обыденной (традиционной) логики достаточно для описания реальности. Даже неизречённое лишь условно неизречённо, ибо о нем говорится обыденным языком. Для них проблемы логики сверхчувственного мира просто не существовало. В неоплатонической традиции гипотезы рассматриваются не как изложение всеобщих законов логики, не как этапы логики сверхчувственного мира, а как теософическое описание онтологической иерархии бытия, вплоть до «второй материи», из которой составлен чувственный космос. Здесь иное оказывается вне существования единого. Сама логика диалектического монизма игнорируется. По-видимому, только Гегель смог увидеть в платоновской логике завершённое целостное образование и единство законов её образующих.
Гегель очень высоко ценил логику Платона, более того, сравнение текстов показывает, что он шел уже по проторенному пути. Он чётко указывает на то, что «разработанная диалектика в собственном смысле содержится именно в «Пармениде», этом знаменитейшем шедевре платоновской диалектики» [Гегель 1994: 160]. Между законами логики, изложенной в гипотезах Платона (гипотеза как «основа», «основание»), и законами логики Гегеля (в движении идеи от бытия до понятия) существует полное совпадение. В обоих случаях это структура логики диалектического субстанциализма. В восьми гипотезах Платона на примере логики единого объясняются принципы и законы диалектической логики, излагается концепция, которая позволяет воспроизвести в понятии дотоле неизречённое и представить развитие мысли, как вневременной процесс.
Вторую часть диалога, или логику гипотез, обычно делят тоже на две части. Формально (для анализа логики) это допустимо. Первую, состоящую из четырёх гипотез, рассматривают, как полагание единого [Парменид 137с—160b].
Первая гипотеза [137с - 142а] говорит о том, что исходной категорией логики является всеобщее единое. Платон показывает, что если единое есть только единое, то есть не имеет предикатов, то в реальности такое «… единое никоим образом не существует» [141e], то есть является обобщающим абстрагированием. «Начиная мыслить, мы не имеем ничего, кроме мысли в её чистой неопределённости» [Гегель 1974: 218] – писал Гегель. И подчёркивал в этой связи: «Субъект без предиката − это то же, что в явлении вещь без свойств, вещь в себе, − пустое неопределённое основание ...» [Гегель 1972: 65 − 66]. Вот почему в этом случае «…не существует ни имени, ни слова для него, ни знания о нём, ни чувственного его восприятия, ни мнения» [Парменид 142а]. Единое только как обобщающее понятие – пустой звук, ибо и чувственно данное, и диалектический смысл отсутствуют в нём. Но Платон понимает, что, как момент идеи (субстанции), единое совпадает с ней и потому в себе содержательно; в себе абстрактно-всеобщее на самом деле есть истинное единое. Отсюда его вопрос по поводу подобного «ничто» не выглядит странным: «Но возможно ли, чтобы так обстояло дело с единым?» [142a]. И отвечает: «Нет» [142a]. «Начало есть логическое начало» [Гегель 1970: 125], но природа такого «начала требует, чтобы оно было бытиём и больше ничем» [Гегель 1970: 129] – фактически повторяет Платона Гегель. У него Чистое бытие и ничто есть начало как первые определения бытия, исчезающие его моменты. Заметим при этом, что диалектическое «ничто» это омоним обыденного понятия «ничто» − понятия из мира мнения. Платон говорил, например, что небытие существует [Софист 258е] и указывает лишь на любое «иное по отношению к бытию» [259а], следовательно, «мы по праву можем назвать всё без исключения небытиём» [256е].
Итак, первое определение идеи абстрактно-всеобщее и хотя само содержание понятия её находится ещё в состоянии потенциального, оно тем не менее уже содержит в себе в снятом виде все моменты содержания этого понятия, то есть всю логику (вневременность понятия и логики). Нужно всё-таки согласиться с тем, что это открытие не Гегеля, а Платона, хотя последний и не пользуется категорией «снятие». И не важно, что Гегель начинает исследование идеи (субстанции) с категории (субъекта логики) бытия, а Платон с единого − это, как мы ещё увидим, различием и не является, тем более, что в диалоге «Софист», в своём, как представляется, первом варианте логики, Платон субъектом этой логики определяет бытие.
Таким образом, первая гипотеза логики «Парменида» и отвечает на очень важный и принципиальный вопрос: каким диалектическое единое не должно быть (а должно оно быть содержательным), или каковым оно оказывается, не будучи диалектическим. Единое не может существовать как изолированное понятие, оно целая концепция, которая раскрывается в последующих гипотезах. И Платон и Гегель опираются на диалектику тождества противоположностей с их самодвижением, интуитивно понимая, что только такая логика способна объяснить причину единства мира и причину его существования.
Вторая гипотеза [Парменид 142b–157а] – в ней рассматривается начало движения самой логики, которая развёртывается из единого, содержащего в снятом виде и субъект, и все его предикаты. Платон начинает диалектическую логику с анализа её субъекта, обозначив его категорией «единое». («… Если единое существует, надо принять следствия, вытекающие для единого …» [Парменид 142b]). Как содержательная идея оно имеет субъект и предикаты, а в процессе развёртывания тождества противоположностей субъект и предикат оказываются лишь его моментами (выступают то как противоположности, то как тождества). Поэтому разница, с чего начинать, не принципиальная, на то и существует в диалектике фундаментальная идея, называемая «круг в определении понятия идеи». Любая связь − «субъект − предикат» или «предикат − предикат» рефлексивна и рассматривается в три ступени: тезис − антитезис − синтез. Эта триада − основа диалектики Платона и Гегеля. Платон начинает с субъекта − единого и рассматривает его свойства как тезис и антитезис, которые в синтезе вновь определяют субъект (то есть опять же единое), но уже как более конкретный. Круговое движение понятий реализуется через субъектно-предикатную структуру логики. В непрерывном круге развёртывается понятие. «Каждый момент понятия сам есть целое понятие... положенное как тотальность» [Гегель 1974: 345], а «атрибут - это ... абсолютное в простом тождестве с собой» [Гегель 1971: 178]. В диалектической логике «предикат есть субъект», «согласно понятию, они тождественны» [Гегель 1974: 354] и это не формальное тождество, а единство различённого, это моменты, снимающиеся в умозаключении, в движении понятия. И «субъект и предикат суть в себе одно и то же содержание» [Гегель 1972: 104].
В логике единого все его определения (процесс конкретизации) реализуются либо через тождественное, либо через иное (противоположное). «… Оно должно быть тождественно самому себе и отличным от самого себя и точно так же тождественным другому и отличным от него …» [Парменид 146a − b]. У Гегеля это начало движения от абстрактного к конкретному. Принято считать, что Гегель начинает развёртывание логики с предиката (и такой вариант правомерен, ибо предикат, как момент, тождествен субъекту), однако в начале раздела «Учение о бытии» он говорит, что это чистое «само бытие» рассматривается как определение абсолютного [Гегель 1974: 215], то есть логика, как и у Платона, начинается с субъекта. Бытие есть «сфера логической идеи», «тотальность определений» её и изображение абсолюта [Гегель 1974: 216].
Платон развёртывает диалектику тождества противоположностей. Платоновское единое как субъект раздваивается на опосредствующиеся в едином предикаты тождественности и нетождественности, причастности и непричастности, части и целого, единого и многого, ограниченного и бесконечного и др. Любая категория может выступать не только в качестве предиката, но и в качестве субъекта (круг в определении понятия, то есть идеи, субстанции). Называя одну, мы в принципе имеем ввиду все остальные [143b-147b]. Платон подчёркивает, что в восхождении от абстрактного к конкретному единое не имеет никакого развития, оно вне времени: «... единое было, есть и будет; оно становилось, становится и будет становиться» [155d]. Но самый главный вывод из диалектики тождества - если субъект обозначен как «единое», то «все, что относится к другому, относится и к единому» [155d–e] и наоборот.
В третьей гипотезе [157b–159а] Платон объясняет динамику тождества противоположностей в самом ином, т.е. в антиномии единого. «… Что должно испытывать другое – не-единое, если единое существует» [157b]? Речь идёт о диалектической противоположности единого. Иное, как утверждаемая полярная противоположность отрицает единое и потому не есть единое [157b]. Естественно, что единое отрицается иным как своим иным (такова логика тождества противоположностей), поэтому «другое не вовсе лишено единого, но некоторым образом причастно ему» [157c]. Эту причастность Гегель рассматривает как «снятую противоположность». Естественно, что иное раскрывается в рефлексии отрицания единого (то есть снятой противоположности). «Части другого в отношении единого тождественны себе самим и отличны друг от друга, движутся и покоятся и имеют все противоположные свойства, коль скоро обнаружилось, что они обладают упомянутыми свойствами» [159a−b]. В утверждении ранее отрицаемого иного Платон привлекает категории части и целое [157c], единое и многое [157d−e], предел и беспредельное [158c − d], подобное и неподобное [158d], тождественное и нетождественное [159a−b]. В своей взаимной полярности всё перечисленное будет подобно и неподобно себе самому и друг другу [159a]. Аналогия с действиями над предикатом, противоположным единому будет полная, ибо каждая из противоположностей содержит в себе другую и одна пара предикатов связана с другой через тождество их в субъекте (тезис − антитезис − синтез), то есть через то же снятие. Всё это «дело ясное» [159b], ибо опирается на принцип идеи «круга в определении понятия», которая взята на вооружение Гегелем.
В четвертой гипотезе [159b–160b] Платон показывает, что любой предикат единого можно развернуть точно так же, как и само единое «… если есть единое, окажется ли другое в отношении единого в совсем ином положении или в том же самом?» [159b]. Как выясняется, в том же самом, усвоил это и Гегель: «предикат есть субъект» подчёркивал он. Платон фактически ещё раз напоминает о том, что все перечисленные свойства иного, а равно и отношения тождества противоположностей с единым, будут иметь место лишь при условии, что единое не родом из мира мнения, то есть не является обобщающей абстракцией, пустым бессодержательным множеством. Если единое есть исключительно лишь единое, то оно не существует не только для себя (о чём говорится в первой гипотезе [137c−142a]), но и для иного (другого). Более того, если единое таково, то в логике не должно существовать и этого иного [159d−160b]. Главное для логики − сохранение постоянного субъекта, (идеи, субстанции). Субъектом в данном случае (в умозаключении) является единое, если этого единого нет, то есть непрерывная цепь умозаключений прерывается, то всякая диалектика иного бессмысленна или искусственна [159b−160b]. «... Положительное, взятое для себя, лишено смысла, оно непременно соотнесено с отрицательным точно так же обстоит дело с отрицательным» [Гегель 1974: 263].
Вторая часть логики гипотез обычно обозначается как отрицание единого [Парменид 160b-166c]. В ней следующие четыре гипотезы отражают особенности второго этапа развёртывания логики, они имеют общую предпосылку: «Единого не существует». Противоречие первой и второй части логики только кажущееся, вернее, оно возникает из-за метафизической (недиалектической) трактовки платоновской логики.
Пятая гипотеза [160b–163b] - это следующий этап развертывания логики единого (идеи, субстанции), этап вроде бы вовсе «несуществующего единого». Субъект логики – единое – не только снимается, но и обозначается иной категорией. Однако несуществующее единое не лишено перечисленных ранее предикатов, и несмотря на своё отрицание, функционально должно претерпевать все прежние изменения (взаимодействия предикатов и субъекта) [160b − 163b]. Есть единый принцип снятия категорий (через посредство тождества противоположностей) в каждой сфере (или системной категории) диалектической логики, но сами сферы, как этапы логики, соединены по принципу простого тождества в субъекте со сменой названия этого субъекта (другой вид снятия). Цикл завершился, единое как субъект логики исчерпало себя, следовательно, должен смениться субъект логики, новый субъект тоже должен раскрыть себя как противоречивый. Между этими двумя субъектами нет полярности, нет тождества противоположностей, хотя в сущности оба субъекта тождественны, так как имеют один и тот же денотат. То же у Гегеля. Первый субъект логики «бытие» в движении от абстрактного бытия к конкретному исчерпало себя в своих определениях и Гегель говорит по этому поводу: «Каждая сфера логической идеи оказывается некой тотальностью определений и неким изображением абсолюта» [Гегель 1974: 216]. У него это новый, очередной тип снятия - снятие «сфер идеи», системных категорий, каждая из которых, как субстанция, развёртывается от абстрактного к конкретному: бытие снимается сущностью, сущность – понятием. «Несуществующие» бытие и сущность присутствуют в снятом виде в диалектике понятия. У всех их один и тот же субъект (денотат) логики – идея, субстанция.
У Платона еще не возникла сама категория «снятие», он более интуитивен, чем Гегель, но четко следует логике снятия. Единое, исчерпав все свои определения, уже не определяет дальнейшую рефлексию в качестве субъекта, но «некоторым образом» неявно продолжает присутствовать [Парменид 163c]. Меняются определения субъекта, неизменным остаётся его денотат. По этому поводу Платон говорит: «А разве изменяющемуся не должно становиться другим, чем прежде, и гибнуть в отношении прежнего своего состояния, а не изменяющемуся - не становиться другим и не гибнуть? - Должно» [163a–b]. Именно это и происходит с единым как субъектом. «...Чем должно быть единое, если не существует? ... ему, прежде всего, должно быть присуще то, что оно познаваемо ...» [160d]. «Оно гибнет только в отношении прежнего своего состояния» [163a–b].
Шестая гипотеза [163b–164b] уточняет, что единое, как субъект логики, — это момент живой идеи, субстанции, оно поддерживает ее жизнь и жизнь понятия даже после того, как становится «несуществующим». Оно изменяется и не изменяется, становится и не становится, гибнет и не гибнет, приобщается к бытию и утрачивает бытие [163b–163e]. Вся особенность денотата субъекта логики, то есть идеи, субстанции, состоит в том, что он, как тотальность, в снятом виде присутствует в каждом этапе развёртывания логики, в каждой её категории, присутствует не как нечто мёртвое, отработанное и складированное, а функционально, постоянно и вневременно. Если этого нет, то ничего нет − ни логики, ни причины существования мира. Если несуществующее единое не имеет взаимодействующих предикатов, то такое несуществующее единое ничего не претерпевает. Однако нет отсутствия бытия у того, что мы называем несуществующим [163c]. Единое, как субъект логики, − это момент живой идеи, субстанции, оно и отражает эту жизнь. Без этого единое никак не существует и не имеет никакого бытия [163d]. Если снятое не будет таковым (полноценным, функциональным), то не будет никакой логики и никакой диалектики иного.
Седьмая гипотеза [164b–165d] рассматривает законы нового этапа логики, как законы «иного не-единого». Платон берёт категорию «иное», но это не «иное единого» из тождества противоположностей первой части логики. Порой внешняя похожесть категорий сбивает с толку читателя, но нужно понимать, что в отличие от Гегеля, Платон описывает только схему (конструкцию) логики и берёт такую категорию, чтобы показать лишь сам принцип построения логики. В данном случае не так важно, как конкретно будет называться следующий субъект (или «сфера логики», как его обозначает Гегель) − главное объяснить правила развёртывания логики, законы её движения. Так как произошло снятие (и изменение названия) субъекта логики, исходным пунктом нового движения от абстрактного к конкретному (новым этапом развёртывания логики) оказывается не единое, а иное − это и идея, и абсолют, и субстанция. И своей противоположностью это иное должно иметь не единое, которое являлось субъектом логики, а другое иное. «Следовательно, оно иное по отношению к себе самому, ибо ему остаётся только это, или оно не будет иным по отношению к чему бы то ни было» [164c]. Иное в качестве утверждаемого и отрицаемого, как в случае с единым, опосредуется полярными предикатами. Для утверждения и конкретизации (синтеза) иного (в движении его от абстрактного к конкретному) используются категории единое и многое, беспредельное и имеющее предел, тождественное и различное, подобное и неподобное, соприкасающееся и разделённое, движущееся и покоящееся, возникающее и гибнущее и т.д. [164c−165e]. Другими словами, вся рефлексия иного есть отношение не с единым, как субъектом логики, а с самим собой. Точно также и у Гегеля: этап бытия, пройдя путь от абстрактного к конкретному, исчерпал возможности рефлексии («если (в сфере бытия) нечто стало другим, то тем самым нечто исчезло» [Гегель 1974: 262]), а сущность уже есть понятие, положенное как «отношение с самим собой» [Гегель 1974: 264] в своём восхождении от абстрактного к конкретному (хотя, конечно, отражая вместе с бытием один и тот же денотат, истинно, в сущности другой она никогда и не сможет быть [Гегель 1974: 263]).
Восьмая гипотеза [Парменид 165е–166с] – это заключительное объяснение особенностей нового типа снятия, то, что Гегель назвал впоследствии снятием «системных категорий», или «сфер идеи». Сам Платон в «Софисте» называл их главнейшими родами [Софист 254е], а в «Пармениде» этот тип снятия проанализировал на отношении единого и иного не-единого. «Вернёмся в последний раз к началу и обсудим, чем должно быть иное в отношении единого, если единое не существует» [Парменид 165e]. Логика прошла путь от одного субъекта, то есть единого, до другого – иного (иное не-единого). Между ними нет рефлексивных отношений, т.е. единое «решительно никак не мыслится иным» [166a], но при этом, «если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое» [166b].
Алгоритм циклического движения категорий в «Пармениде» представлен исчерпывающе, законы логики даны. Платон заканчивает её изложение повторением самого важного момента всей логики: «если единое не существует, то ничего не существует» [166c]. Нет реальности без идеи, субстанции, как нет логики субстанции без общего, единого субъекта, который возникает в самом начальном её этапе и в снятом виде существует до конца. Диалектическая логика воспроизведена, невыразимое выражено, неизречённое изречено.
Платон не был первым субстанциалистом, но он решил самую сложную задачу этой философии – создал ее логику, логику диалектического субстанциализма. Со стороны выглядит просто: он взял обобщающую абстракцию, отбросил её прежнее значение («содержание») и наполнил диалектическим содержанием. Применив принцип снятия, сделал всю конструкцию вневременной. Получилась новая концепция понятия, содержательного понятия, которое возникает не в обобщающем абстрагировании, а в процессе снятия противоположностей, в процессе воспроизведения атрибутов субстанции. Диалектические (разумные, субстанциальные) понятия - это понятия, содержанием каждого из которых является вся концепция логики диалектического субстанциализма. Гегель в конкретизации логики пошёл дальше: он результат синтеза обозначает третьей категорией. Это демонстрирует богатство категориального аппарата гегелевской логики, но принципы её построения - платоновские, причём, самые последовательные.
Диалектика тождества противоположностей, тождества, которое справедливо лишь для субстанции, - вынужденное и единственно возможное движение логики и философии монизма, ибо без этого нет никакой возможности не противореча себе, объяснить мир, причину его существования и устойчивости, и саму возможность его познания. Все попытки в истории философии восстановить вещественно-телесный мир как отдельную от субстанции истинную реальность (или наряду с ней, или вместо неё) всегда страдают алогичностью, впадают в неразрешимые логические противоречия. Преодолевая паралогизмы и абсурд эмпиризма, древнегреческая философия нашла единственный логически последовательный способ рассмотрения мира как определённой сверхчувственной субстанциальной сущности, в основе которой лежат полярные силы.
Литература
Гегель 1970 - Гегель Г.В.Ф. Наука логики. В 3-х т. - Т. 1. / Под ред. М.М. Розенталя. М.: Мысль, 1970.
Гегель 1971 - Гегель Г.В.Ф. Наука логики. В 3-х т. - Т. 2. / Под ред. М.М. Розенталя. М.: Мысль, 1971.
Гегель 1972 - Гегель Г.В.Ф. Наука логики. В 3-х т. - Т. 3. / Под ред. М.М. Розенталя. М.: Мысль, 1972.
Гегель 1974 - Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. - Т. 1. / Под ред. Е.П. Ситковского. М.: Мысль, 1974.
Гегель 1994 - Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. В 3-х кн. Кн. 2. СПб.: Наука, 1994.
Парменид — Платон. Парменид // Платон. Собрание сочинений в 4-х т. Т. 2 / Под ред. А.Ф. Лосева. М.: Мысль, 1993. С. 346–412.
Софист — Платон. Софист // Платон. Собрание сочинений в 4-х т. Т. 2 / Под ред. А.Ф. Лосева. М.: Мысль, 1993. С. 275–345.
- socrat2
- Для комментирования войдите или зарегистрируйтесь
Философский штурм | Совместное философское творчество © 2006-2014
Сайт представляет собой площадку для функционирования философского интернет-сообщества, участники которого заинтересованы не только в индивидуальном, но и в коллективном философском творчестве.
Комментарии
Ну, допустим - легитимные последователи-платонисты как только могли - "зарывали" ясность мышления своего кумира в невразумительных построениях, ГВФХ - указывал путь к выходам из неразберихи в представлениях , которую застал в умах современников, Вы - неопровержимо задокументировали непогрешимость интуиций и того, и другого...
однако - без конкретных уточнений:
что есть субстанция
и
каков механизм становления сущего
- предложенная Вами логичнейшая прелесть -
ценна не более, чем красивый воздушный шар...
Логика - не "воздушный шар", а метод исследования (методология), который Платоном применён в диалоге "Государство", в поиске его сущности, которая и есть субстанция.
Лично к Платону - претензий нет.
Меня интересуют сугубо Ваши представления.
Вот если рассуждать логически:
Государство - есть система взаимоотношений между человеками
взаимоотношения между человеками - есть результат предпочтения индивидами ориентирования в искусственных условностях сознательного восприятия - естественным потребностям их организмов...
...........................................
..............................................
............................................ - есть субстанция
что именно есть субстанция в Вашем представлении?
(вместо моих дилетантских бредней - можете расположить между первым и последним словами всё, что посчитаете нужным - или ничего, для меня важна только последняя строка...)
"Лично к Платону - претензий нет". Но не забывайте, что он самый радикальный и самый последовательный критик демократии. "Взаимоотношения между человеками" (общественный договор) - это заимствованная демократами идея их кумиров, проповедовавших механистический материализм. А Платона не случайно считают первым теоретиком технократии (власти мастерства, т.е. профессионализма). Республика, или полития, Платона, это объединение не просто людей, а институтов - профессиональных групп. В начале VIII кн. "Государства" воины выбирают себе руководителей, а философы - себе. Из чего следует, что люди - это части догосударственных образований (племён), а вот их объединение (объединение институтов) и есть государство - образование институциональное. Это и есть сущность или субстанция государства.
эфромсо, 21 Сентябрь, 2018 - 12:37, ссылка
...................................
- всё дело в ЛОГИКЕ, которая бывает жизненная( есть то, что есть как следствие действительных причин), или какая-то "правильная", типа: то, что должно быть - не получается потому что ума не хватает сделать "как нада"...
(это к тому, что можно было бы делать всё по заветам Платона, если бы Государство у человеков закономерно образовывалось сразу одно на всех, или - более эффективное естественным манером "впитывало в себя" несмышлёных "практикантов", однако на деле - происходит совсем другое: естественным выглядит как раз сепаратизьм, отображающий стремление настоящей субстанции-энергии освободиться от участия в устройстве чуждой ей тюрьмы-материи, а всяческие глобализмы - оказываются происками разума (паразитарной сущности, противопоставляющей себя мирозданию)...
http://philosophystorm.ru/postmetafizika#comment-362949
Все государства образуются путём объединения и добавления профессионально ориентированных институтов. Платон критиковал архаичность государств, архаичность (непрофессионализм власти), которая вела к постоянной смене двух ТИПОВ государств: автократических и демократических (циклы Платона, затем циклы Полибия, а в ХХ в. эти циклы за 5 тыс. лет подтверждены исследователями Древней Месопотамии). Непрофессионализм власти нововременных демократий и есть архаизм, от которого разными способами пытаются освободиться. Сами демократы пытаются преодолеть архаизм (непрофессионализм власти) путём реформ, направленных на превращение профессионально ориентированных министерств в технократические (т.е. высокопрофессиональные). Но встречают сопротивление. Если проблема интересна, то вот ссылка: https://www.youtube.com/watch?v=XGNGckrMQWk&t=62s
socraty2-му: а развиваются или загибаются все государстве на реализации диалектической взаимосвязи того, о чем Маркс так отразил: "Производственные отношения - это отношения, в которые вступают люди в своём общественном жизненном процессе, в производстве своей общественной жизни".
Политикой рулит не профессионализм, а интерес.
ПАРМЕНИДОМ ПО "ЛОСЕВЕДАМ"
(хотя лосеведам это по пармениду)
Введение
Сочинение Платона «Парменид» более двух тысяч лет привлекает внимание философов, теологов, историков, да и вообще – широкий круг читателей. Оно считается одним из самых обсуждаемых произведений античной культуры. Платоноведы иногда по-разному толкуют отдельные фрагменты, а также смыслы некоторых древнегреческих понятий, но они сходятся во мнении относительно основной идеи этого произведения.
Считается, что главная его идея – это... идея. Вернее – идеи, а ещё точнее – учение об идеях: и об идее вообще, и о некоторых конкретных идеях, в частности. Среди последних принято выделять особо идейные идеи, например, идею целого и частей (единого и многого), а также идею существования идеи, идею принадлежности чего-либо к идее, а также наоборот – принадлежности идеи к чему-либо и т.д.
Все, комментаторы творчества Платона, конечно же, согласились бы с тем, что создание учения об идеях было той главной целью, которую ставил перед собой автор «Парменида».
Понятно, что философское сообщество посчитало бы неадекватным любого, кто утверждал бы нечто противоположное, а именно, что:
– учение об идеях вовсе не было целью написания Платоном этого сочинения;
– само произведение вообще не является каким-либо учением о чём-либо, в том числе и учением об идеях;
– превознося это сочинение в качестве учения об идеях, платоноведы тем самым преуменьшили его реальную значимость.
Замечание: всё дальнейшее изложение выстроено именно для доказательства правомерности этих "неадекватных" утверждений.
Несмотря на очевидность наличия темы об идеях в этом сочинении, "безыдейное" его прочтение позволит, как это будет показано дальше, увидеть, что эта тема была выбрана автором лишь в качестве наглядного примера – фона. Платон вполне мог бы выбрать из своих "запасников" другую тему в качестве такого фона, и ценность его работы от этого не пострадала бы. Однако проблема подкралась с неожиданной стороны.
Изображая с такой тщательностью дискуссии об идеях, Платон не мог себе вообразить, что именно отточенность описания сыграет такую злую шутку с будущими метафизиками – комментаторами «Парменида». Они, – попав под гипноз изображённых автором "идейных" аспектов, – приняли этот задний (фоновый) план в качестве основного в сочинении.
Поскольку философская среда только метафизикам предоставляет привилегию впадать в гипноз, надо сразу предупредить, что дальнейший анализ не покушается ни на эту привилегию, ни на заимствование иных традиционных "метафизических ценностей".
Далее, говоря о платоноведах, в первую очередь имеются в виду те толкователи платоновского наследия, метафизические взгляды которых в большей или меньшей степени напоминают теологические. Исторически так вышло, что именно их глазами читатель как бы вынужден прочитывать Платона.
Филолог и богослов Бенджамин Джоуитт (1817-1893) – один из самых известных платоноведов. Его обширные комментарии предваряют его перевод «Парменида» на английский язык.
Один из переводчиков Платона на русский – проф. Духовной Академии, философ В.Н.Карпов (1798-1867) – тоже типичный платоновед. Объём его комментарий к «Пармениду» (введение и сноски) больше самого произведения в два раза.
К этой же плеяде видных исследователей древнегреческой культуры принадлежит профессор А.Ф.Лосев (1893-1988) и его ближайшее окружение – те, кто поддерживает его взгляды.
[Поэтому шуточное "лосеведы" будет далее использоваться, чтобы подчеркнуть современное состояние платоноведения.] Комментарии Лосева к переводу «Парменида» на русский (Н.Н.Томасовым) не столь обширны, как у других. Но они важны, так как сопровождают все последние издания Платона в России.
Первоначалом же "воистину истинно идейного" исследования данного сочинения следует считать знаменитого философа Д.Прокла (412-485 гг. н.э.). Он завершил возведение Платона в ранг религиозного культа начатое Плотиным (204 -270 гг. н.э.). Впрочем, Проклу это было "положено по штату", ведь он долгое время возглавлял Платоновскую Академию, основанную почти за 800 лет до него.
1 Конец – делу венец
Замахнувшись так легкомысленно на святая святых академической школы платонизма, логично было бы и анализ произведения начать на такой же легкомысленной ноте. Начать – с конца.
Самая объёмная, завершающая часть – почти 80% от всего текста – это дискуссия Парменида с Аристотелем, представляющая собой как бы отдельное целое.
Тут сразу надо отметить не только то, что собеседник Парменида не совсем тот Аристотель “чей надо” Аристотель (в смысле, не настоящий), но важно и то, что сама дискуссия – это лишь якобы дискуссия. Причём, на это нам прямо указывает сам автор, когда перед её началом Парменид просит общественность выдать ему такого непритязательного оппонента, чтобы «...его ответы были бы для меня передышкой».
Так и случилось: в якобы главной части платоновского сочинения, якобы Аристотель, в якобы дискуссии по якобы главной теме, исполнил роль якобы оппонента, безусловно удовлетворив якобы унизительную просьбу Парменида.
Примечание: все эти “якобы” получат далее полные разъяснения, включая и ответ на наивнейший вопрос – зачем Платону понадобился персонаж в виде оппонента, который… не оппонирует? Об этом будет дальше сказано со всей подробностью.
Но сейчас, не дожидаясь разъяснений, уже можно и надо удивиться той сплочённости платоноведов всех стран и эпох, которые настаивают на том, что главным в сочинении является учение об идеях. Выходит, что их любимый автор (“его преосвященство” – Платон) предваряет дискуссию по якобы главному предмету своего учения таким вот высказыванием своего главного героя: господа, просьба предоставить мне для дискуссии на эту главную тему… э-э, кого-нибудь попроще!
Возможно, профессиональные почитатели Платона считают такой нюанс в тексте просто случайным ляпом. Ну, мол, немного болтливым оказался наш старик Платон – простим ему это с высоты полёта нашей (подчеркнём!) философской мысли. Однако, тут “в президиум” поступила записка с просьбой отложить на некоторое время процедуру прощения Платону допущенной им нелепости. Может оказаться, что и прощать-то будет нечего! А то ещё и… награждать придётся.
Итак, вчитаемся в то, что говорит нам Парменид, подводя итоги этой якобы дискуссии? Конспективно они звучат так:
Следовательно, его [единое] нельзя себе мыслить... ни как подобное, ни как неподобное... ни как тождественное, ни как различное… ни как соприкасающееся, ни как обособленное, ни как имеющее другие признаки, которые... и т.д. Оно [иное] обнаруживает, что... ничем таким иное не может ни быть, ни казаться, если единое не существует…, то ничего не существует... и существует ли единое или не существует, и оно и иное... по отношению к самим себе и друг к другу безусловно суть и не суть, кажутся и не кажутся.
Представленные Платоном выводы выглядят полным абсурдом – противоречиями высшей пробы. Нам предстоит убедиться, что это абсурд с большой буквы, гениально сконструированный абсурд. Причём, это не шутка. Скорее шуткой можно считать вразумительность пояснений всего этого нашими выдающимися платоноведами и "лосеведами".
Методы прочтения мыслей Платона (не столько через текст, сколько "напрямую") – типичны для метафизиков. Разбирая эти платоновские "навороты", они обнаруживали некий "тайный ход карт", придавая всему этому такие замысловатые разъяснения, которые могут непредвзятому читателю показаться выбиванием клина клином: абсурд – абсурдом.
Вероятно, они искренне пытались оформленные Платоном итоговые выводы обосновать при помощи несравненно более глубоких мыслей, чем те, которыми мог бы оперировать их кумир.
Как будет показано далее, платоноведы неверно осознавали ту цель, ту задачу, которую ставил перед собой Платон во время работы над этим произведением. Отображение в тексте гениально оформленных противоречий они воспринимали за “чистую монету”, то есть, не считали их противоречиями. Отсюда и неверная интерпретация всего сочинения как некоего “учения о…”.
Обо всё этом – впереди. А пока – небольшое бытовое отступление.
Представим себе на минутку, что его – Платона – хотя бы бегло, но всё же изучают, так сказать, в семье и школе. Приходит, допустим, ученик 9-го класса из школы и приносит вышеприведённый набросок основных выводов из произведения "Парменид", чтобы на этих мыслях "учиться, учиться, и ещё раз – учиться"...
…Вырвав из тетради лист с записью этих выводов, он подходит с этим к отцу, чтобы тот подсказал хотя бы направление мысли по проблеме "что делать?" с этим отрывком от самого Платона, и "с чего начать?" постижение древнегреческой истины.
Ситуация, в зависимости от национальных особенностей, возможно выглядела бы так:
– русский папа отправился бы немедленно в магазин за бутылкой, причём мать, ознакомившись с содержанием вырванной страницы, не посмела бы преградить мужу дорогу;
– американский папа воспользовался бы случаем напомнить сыну о незыблемой свободе слова в стране: и ты, сынок, можешь такое говорить, даже возле Конгресса;
– еврейский папа дал бы ребёнку несколько шекелей, чтобы тот ни в чём себе не отказывал, и заодно поинтересовался бы: может школьной учительнице нужно кого устроить;
– украинский батько сказал бы что-нибудь про эту москальську мову, и воскликнул бы: "А поворотись-ка, сын!.. И эдак все ли в вашей академии ходят с такими вот бумагами?";
– китайский папа взял бы сына за руку, подошёл бы с ним к окну, и, устремив задумчивый взгляд на уходящую за горизонт дорогу, рассказал бы что-нибудь из вечного Дао;
– англичанин указал бы ребёнку на тот факт, что когда-то, мол, и мы были сильной нацией – владычицей морей, а сейчас, к сожалению, не в состоянии освоить древний, тысячи раз объяснённый текст...
– и т.д.
Вся эта бытовуха не учитывает одну важную деталь... хотя с деталью было бы ещё грустнее. Дело в том, что эти возможные отцовские реакции относятся к итогам представленной Платоном дискуссии – к выводам. Но ведь у Платона эти выводы предварялись довольно-таки здравыми доказательствами! И если чтение лишь выводов может заставить папу ученика побежать в магазин за водкой, то какую можно ожидать от него реакцию после чтения логичных обоснований всему этому абсурду?!
Ведь, тогда может возникнуть мысль о сумасшедшем доме. Тут нет особых преувеличений. Такой вариант событий отмечен в произведении. Этот нюанс ещё будет проанализирован далее, а пока...
…А пока лишь посетуем на то, что комментаторы Платона даже и не пытались встать на место таких вот мальчишек и девчонок, а также их родителей, учителей и другой уважаемой читательской публики.
Вместо этого они уже столетиями выискивают в тексте всё новые идейные “оттенки серого” для обоснования... собственных (подчеркнём ещё раз) метафизических измышлений. А в тех случаях, когда некоторые фрагменты сочинения не вписываются в теорию, то – ату их! – милостиво позволим Платону иногда и глупость сморозить.
Кажется, настал черёд расследовать всё это последовательно.
Не забудем только, что в дальнейшем потребуется ответить на один образовавшийся ключевой вопрос, а именно: зачем, – с какой целью Платон конструировал такие красивые рассуждения, которые в конце концов, – в финальных тирадах Парменида, – явно и демонстративно оформились в качестве не менее красивого “победоносного абсурда”?
2 Первая ремарка – комом (в горле)
Теперь подступимся к проблеме с другой стороны – не с конца, а с начала. Возможно, это покажется кому-то смешным, но сначала давайте под началом произведения понимать его суперначало – самое что ни на есть начало, такое начальное начало, что дальше уже некуда!
Вчитаемся в первую же строку-ремарку после заглавия:
«Кефал (рассказывает)»
Дальше, как говорится, не надо. Пока не надо. На этом "фрагменте" текста необходимо задержаться подольше. Сейчас будет ясно почему.
Для этого вспомним некоторые биографические данные. В первую очередь следует поинтересоваться, когда же произошли указанные в произведении события, то есть сам разговор между Зеноном, Сократом и Парменидом.
Платон уделяет этому должное внимание. Вот что он пишет:
«Парменид был уже очень стар, совершенно сед, но красив и представителен; лет ему было примерно за шестьдесят пять. Зенону же тогда было около сорока...»
По дате рождения Зенона, довольно легко догадаться, что это был примерно 450-й год до н.э. Сократу, следовательно, было около 20 лет, Платону ещё предстояло через два десятилетия родиться. Написал же он это произведение, когда ему было, примерно... 65 лет.
Ох, и неспроста автор указывает на очередную "малосущественную" деталь о том, что, мол, человек этого возраста «уже очень стар». Об этом ещё успеем поговорить, но пока очень важно отметить следующее.
Сократ – друг и учитель Платона, непосредственный участник беседы с Парменидом. Именно от его лица Платон мог бы рассказать о событиях 85-летней давности. Ведь как раз так он и делал во многих своих сочинениях – излагал философию Сократа через его диалоги с другими… А тут почему-то... К тому же, – по словам вышеупомянутого Кефала, – само событие встречи все местные любители философии запомнили надолго. Оно совсем не было рядовым! Как же так?
Неужели Сократ скрывал от Платона эту знаменательную беседу? Выходит, что лишь случайный прохожий – некий Кефал – пролил свет на эту "тайную вечерю".
Итак, первой же короткой фразой Платон сообщает читателю, что всё произведение — это рассказ какого-то… Кефала. Ну, конечно же, тут опять очередной ляп – непродуманность сочинения шестидесяти пятилетнего мыслителя! Не стоит на такую ерунду обращать внимание!
Однако дальше Платон почему-то усугубляет заданный начальной ремаркой темп развития “небрежностей” в тексте. Не жалея пергамента, он для чего-то описывает вроде бы совершенно "никчемушные” детали, из которых мимоходом выясняется, что и сам Кефал услышал эту беседу от не более известного нам Антифонта. Более того, и сам Антифонт, как оказывается, заучил эту повесть со слов другого афинского гражданина – заведующего тамошним клубом любителей философии – Пифодора.
Опять же, возникает вопрос – как долго платоноведы собираются стоять "в третьей позиции", не предпринимая даже попыток объяснить причины (подчеркнём) столь странных особенностей текста? Неужели они и вправду считают, что эти нюансы получились у Платона в связи со старческой невнимательностью (или и того хуже – невменяемостью)?
Ведь наивность нашего вопроса поразительна: мы позволили себе усомниться, что Платон – ученик Сократа и учитель Аристотеля – философ, почитаемый во всём мире, не мог пресечь в себе излишнюю болтливость!
Если болтливость Платона не принимать по умолчанию, то пора уже высказать хотя бы такое допущение: начиная произведение с ремарки «Кефал рассказывает», автор чуть ли не прямо говорит: суть данного произведения не в исключительной точности диалогов, а ищи, мол, в чём-то другом.
Воспримем это так, как дрессированная собака понимает команду «Искать!». Такое сравнение не следует считать обидным и, кроме того, приказ командира-Платона – это ведь закон для подчинённого-читателя. Спешить, впрочем, тоже не надо. Искать следует не торопясь, обдумывая каждый шаг. Однако не следует и забывать, что со времён Платона уже прошло вполне достаточно времени, чтобы подготовительный период считать законченным. Может быть, уже настала пора пошевелиться?
Кстати, здесь опять не до шуток, ибо и в этих сарказмах лишь доля сарказма - намного меньшая, чем это может показаться на первый взгляд. Впрочем, у Платона об этом говорится без всякой иронии – надо только внимательно читать. Ведь Сократ совсем не был в обиде на Зенона, когда тот сравнил его с «лаконскими щенками», которых греки из провинции Лакония разводили как раз для сыскных дел.
Так что, если сам Сократ не обижался, так чего уж нам-то… Сказано «Искать!» — значит надо искать! Зачем Платону понадобился Кефал как рассказчик – об этом ещё будет сказано, но пока…
…Самое время привести ещё один отрывок из начала произведения, которому не уделяется должного внимания. А зря! Это серьёзная наводка для понимания сути всего сочинения.
Напомним, что вначале Зенон устно изложил присутствующим одно своё давнее сочинение, после чего Сократ сразу попытался вставить свои "пять копеек", красочно прокомментировав услышанное.
И вот что Зенон ему на это отвечает:
«…ты не вполне постиг истинный смысл сочинения. Хотя ты, подобно лаконским щенкам, отлично выискиваешь и выслеживаешь то, что содержится в сказанном, но прежде всего от тебя ускользает, что моё сочинение вовсе не притязает на то, о чём ты говоришь, и вовсе не пытается скрыть от людей некий великий замысел. Ты говоришь об обстоятельстве побочном. В действительности это сочинение поддерживает рассуждение Парменида против тех, кто пытается высмеять его, утверждая, что если существует единое, то из этого утверждения следует множество смешных и противоречащих ему выводов. Итак, моё сочинение направлено против допускающих многое, возвращает им с избытком их нападки и старается показать, что при обстоятельном рассмотрении, их положение ['существует многое'] влечёт за собой ещё более смешные последствия, чем признание существования единого. Под влиянием такой страсти к спорам я в молодости и написал это сочинение, но, когда оно было написано, кто-то его у меня украл, так что мне не пришлось решать вопрос, следует ли его выпускать в свет или нет. Таким образом, от тебя ускользнуло, Сократ, что сочинение это подсказано юношеской любовью к спорам, а вовсе не честолюбием пожилого человека. Впрочем, как я уже сказал, твои соображения недурны».
Такое подробное объяснение Зенона следует за первым же высказыванием Сократа относительно сути дела, то есть того, которое, – по мнению всех исследователей, – является главной темой сочинения.
Эта "суть дела" только впервые всплыла в беседах философов, а опытный Зенон тут же отвечает молодому и горячему Сократу, пытаясь отвлечь его от этой сути, указывая именно на то, что не в этом суть, что не это было главным в том его давнем сочинении.
Зенон при этом настаивает, что главным там была диалектика. Разумеется, в античном значении этого слова, которое переводится как искусство ведения спора. Они ведь там, – в древней этой Греции, – ещё не успели осознать "истинный" смысл этого термина, так как не все из них успели начитаться Гегеля, неимоверными усилиями которого это понятие вообще перестало означать что-либо конкретное, особенно – в сочетании с им же исковерканным понятием логика. Ох, и не зря большинство из платоноведов позднего времени заодно и гегельянцы.
Итак, Зенон прямо заявляет Сократу: извини, мол, брат-Сократ, я написал это в молодости «под влиянием страсти к спорам» и оно [т.е. его произведение] «вовсе не притязает на то, о чём ты говоришь».
Получается, что Платон устами Зенона предупреждает читателя – будь внимателен, не в этом дело, не в том, о чём спрашивает Сократ. Однако, что нам – великим платоноведам – какой-то там Зенон. Ведь и ежу ясно, что и в данном фрагменте Платон впопыхах перемешал важное и второстепенное. К тому же, не сумев справиться со своей старческой говорливостью, предоставил Зенону для ответа не в меру большой абзац.
Ладно, пусть Зенон нам не товарищ. Ну, а как же Сократ? Ведь он с этим замечанием в свой адрес вполне соглашается, отвечая Зенону: «Принимаю твою поправку…»
Перед тем как перейти к следующим "мелким" странностям текста, не забудем одну деталь – упоминание Зенона о том, что рукопись с этим его сочинением кто-то похитил в те далёкие годы. Это замечание нам ещё пригодится. Опустим его пока в корзинку. Ведь мы на подножном корму. Питаемся тем, чем побрезговали поколения платоноведов.
Что ж, последнему поросёнку – последняя цицька. Утешает, правда, что количество "недочётов" у Платона не даст нам умереть с голоду.
Итак, мы остановились на недостойном поведении Зенона, который попытался уклониться от прописанной платоноведами идейной темы. Ему, видите ли, захотелось вспомнить молодость и кипевшую тогда страсть к спорам.
Тут на выручку идейным поклонникам приходит сам Парменид. Начинается его небольшая дискуссия с Сократом, которая прямо касается понятия идея. Они рассматривают идеи от "самого низа" до "самого верха" – от идеи единой парусины, покрывающей группу людей, до идеи всеобъемлющего одного.
В самом конце этой беседы, во время которой Парменид заставляет молодого Сократа "искать пятый угол", он спрашивает собеседника: «Что ж ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких вещей?»
На это Сократ отвечает, что совершенно себе этого не представляет.
Не забавно ли? Вопрос об основах самой философии (!!!), заданный одним из классиков этой дисциплины (Парменидом), другому будущему классику – легендарному народному философу (Сократу), прозвучавший в сочинении особо почитаемого мудреца (Платона) – считается именно платоноведами не столь значимым.
Надо ещё заметить, что и выявленная Парменидом причина, из-за которой у Сократа остались неосмысленными некоторые философские детали, тоже засчитано профессурой-от-платонизма как не столь важная деталь данного труда философа.
Похоже, что метафизики-платоноведы отличали первостепенное от второстепенного в этом сочинении намного лучше, чем автор – Платон. Извлечём всё же это, брошенное в "отходы производства", пояснение Парменида:
«Это объясняется тем, Сократ, ...что ты преждевременно, не поупражнявшись как следует, берёшься определять, что такое прекрасное, справедливое, благое и любая другая идея. Я это заметил и третьего дня, слушая здесь твой разговор вот с ним, с Аристотелем. Твоё рвение к рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты ещё молод, постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать».
Этот отрывок, как будет показано далее, для утилизации ещё вполне пригоден. Разбрасываться платоновскими замечаниями нам не к лицу.
3 Зачем Платону лже-Аристотель?
Понятно, что персонаж под ником “Аристотель” в произведении «Парменид» это не тот знаменитый Аристотель родом из города Стагир – будущий учитель Александра Македонского. Ведь описываемая беседа случилась почти за семьдесят лет до рождения настоящего Стагирита.
Имеем очередную необъяснённую платоноведами случайность, имя которой… – имя. То имя, которое Платон присвоил действующему лицу своей "пьесы". Опять малозначимое совпадение! Ясно ведь, что автор вписал первое же пришедшее на ум имя! Ну, спешил человек, ведь надо было поскорее начать разбираться с идеями – не до таких мелочей было!
Правда, немного свербит в голове тот факт, что само произведение Платон пишет всё же при действующем Аристотеле – своём нынешнем любимом ученике, и совершенно точно известно, что написанное будут читать члены основанной Платоном академии, и в первую очередь – сам живой Аристотель.
Ну, ладно, имя, но зачем же тогда и возраст, и статус персонажа в описываемых событиях он выбрал так, что сравнение с реальным, живым Аристотелем просто напрашивается?! Ведь такие мелочи, несомненно, отвлекут мысли его учеников от главного – от её величества Идеи?
Собственно, всё тут написанное, как раз и есть поиск того, от чего Платон хочет отвлечь внимание читателя, и к чему – привлечь?
Опять же, нам предлагается на такие вещи не обращать внимание. Очевидно потому, что их кумир писал всё за один присест, по принципу: главное – побыстрей отобразить главное.
А главное, как известно, по мнению платоноведов – это идея идеи как таковой, и идея отдельных идей – в "эйдосах".
То есть, платоноведы рекомендуют принять без лишних разговоров похожесть персонажа (из произведения) на настоящего Аристотеля из ближайшего окружения Платона. Это случайность – как бы говорят нам. Однако, подобных "случайностей" в тексте – хоть пруд пруди!
А вдруг количество этих "случайных несогласованностей" породит нам под конец новое качество, как завещал великий Гегель. Ну что ж, посмотрим – перерастут ли случайности в закономерность.
Сейчас пришло время заглянуть в скупые строки текста, которые хоть что-то говорят об Аристотеле как персонаже.
Ещё раз вспомним: Платон даёт понять, что он не очень беспокоится о такой “мелочи” как… дословность передаваемых диалогов между философами (ведь Кефал рассказывает со слов, которые он услышал от... который, в свою очередь, ещё помнит, как когда-то беседовали...), но!..
…Но он почему-то вставляет детали, которые совсем несущественны для выбранной им “идейной” темы. Ещё раз – якобы несущественны.
Вот он, мимоходом замечает: «Аристотель бывший впоследствии одним из тридцати».
По мнению многих исследователей речь, по всей вероятности, идёт о «тридцати тиранах» – участниках антидемократического переворота в Афинах в 403 году до н.э. и после этого три года удерживающих власть.
Казалось бы, автором потрачено столько слов на "чёрт знает что", типа: на упоминание об отдаче кузнецу в ремонт уздечки; на объяснение того, кто и когда зашёл в помещение; как звали отца единоутробного брата встреченного в городе Адиманта, и пр. Но вот для Аристотеля автор почему-то пожалел всего только одно слово, чтобы читатель не ломал понапрасну голову – он не написал тридцати... тиранов, а ограничился лишь коротким – ...одним из тридцати.
Вообще-то, ситуация ещё более странная. Оказывается, правление "тридцати тиранов" – это народная крылатая фраза, историческая помета, политическое клише.
Аналогично, после попытки переворота во времена Хрущёва, все газеты писали об «антипартийной группе и примкнувшему к ней Шепилове», после чего выражение “и примкнувший к ней” стало идеологическим штампом.
Что касается «тридцати», то в последующие времена достоверно известно было лишь о нескольких (около десяти) участниках переворота. Среди них был даже родственник самого Платона.
Исследователи ссылаются на знаменитого историка того времени – Лисия, который действительно перечисляет в разных вариантах около тридцати человек, хотя, как позже выяснилось, участие многих из них в перевороте или маловероятно, или не существенно.
Ну, точная ситуация антигорбачёвского переворота 91-го года с группой ГКЧП, число участников которой до сих пор неизвестно.
Но в нашем контексте странно другое. Дело в том, что в "хрониках" того и последующего времени, – как до, так и непосредственно после написания «Парменида», – среди этих якобы тридцати диктаторов имя «Аристотель» ... не упоминается.
Поток текстуальных "недоработок" у Платона потихоньку нарастает.
Так как речь сейчас шла об Аристотеле, то перед тем как перейти от обвинений Платона к долгожданному “судебному процессу” над ним, не забудем ещё об одной, опять же, “незначительной” детали.
Когда Парменид попросил подобрать ему собеседника помоложе, то Аристотель-персонаж предложил себя: «Я к твоим услугам, Парменид, ...ведь, говоря о самом младшем, ты имеешь в виду меня...»
Прихватим в дорогу и этот отрывочек («Верёвочка? Давай верёвочку, в дороге пригодится»).
4 О проблеме формы и содержания
Обычно в этом произведении комментаторы выделяют три части:
I – пролог (или вступление, введение);
II – беседу Зенона и Парменида с Сократом;
III – диалог Парменида с Аристотелем (самую большую часть).
Казалось бы – что здесь особенного? Однако, похоже, что и в этом случае у Платона не всё так просто.
Перечислим очередные платоновские “недоработки” касательно формы (структуры) произведения, на которые платоноведы почему-то закрывают глаза. При этом не будем забывать, что по идее... о Боже, и здесь идеи… да, так вот, по идее форма должна всячески способствовать раскрытию содержания. Итак, о форме:
1) Форма пересказа для подачи содержания идёт (с чего бы это?) от "пятого лица" – некоего Кефала, который слышал это от… а тот другой, в свою очередь, от третьего… который и т.д., а записал всё это – Платон.
2) Распределение объёмов между этими (как бы) тремя частями нельзя назвать привычными, если, конечно, соотнести их с содержанием. Ведь в таком случае получается, что:
– Ещё как-то приемлемым можно считать размер лишь первой части, где описываются обстановка, время действия и другие [вроде бы] не первой важности детали. Это составляет около 2% текста.
– Странным выглядит размер второй части – беседы Парменида и Зенона с Сократом, – в которой поднята тема об идеях. Её размер составляет не более 20% от всего текста, что явно не дотягивает до права считаться основной. К тому же дискуссия часто отклоняется от собственно идейных проблем для обсуждения приёмов построения рассуждений. Но ещё удивительней, что эта часть заканчивается как бы подведением итогов дискуссии между философами.
– Неприемлемым по объёму является третья, завершающая часть – около 80% сочинения. Имеется в виду беседа Парменида с его, так называемым, оппонентом (Аристотелем-персонажем). Тут, во-первых, не видно, что она является логическим продолжением предыдущих бесед. А во-вторых, эта часть как бы претендует быть основной, но является почему-то одновременно и заключительной.
Получается, что предлагаемое платоноведами деление на такие три части, как бы подчёркивает непонимание Платоном той простой вещи, что форма должна помогать раскрытию содержания?
Впрочем… а какого именно содержания? Учения ли об идеях?
Итак, мешок платоновских "чудаковатостей" уже вполне достаточно заполнен, чтобы начать раскрывать карты.
5 Цель написания произведения
Всё ранее описанное выглядит с высоты птичьего полёта как вроде бы независимые друг от друга, крупные и мелкие недоработки Платона. Иными словами, как отдельные – "по разным поводам улыбки".
Оказывается, что все эти минусы превращаются в плюсы, если их рассмотреть в совокупности, принимая вовсе иную формулировку цели написания Платоном этого произведения.
Итак, после выявления и анализа платоновских “промахов”, можно приступить к решению обратной задачи – синтеза. Для этого посмотрим, объединятся ли эти разного рода странности в цельность, если...
…Если принять, что Платон и не замышлял создавать в «Пармениде» какое-либо учение о чём-либо, будь то идеи, формы, многое или единое. Вместо этого сделаем допущение, что это сочинение является своего рода философским ОТЧЁТОМ, оформленными итогами, выжимкой по проблеме, к которой пришла философия того времени, понимаемая как любовь к мудрости, но ставшая на колени перед абсурдами, которые по непонятным причинам возникают в диалектике [в античном смысле этого понятия, то есть, в умении рассуждать, полемизировать].
Попробуем обозначить, в чём именно заключалась эта проблема: философия тех времён зашла в тупик, потому что философы не могли сформулировать – каким образом, то есть за счёт чего вроде бы верная цепочка рассуждений может приводить к противоречивым, абсурдным умозаключениям.
Тут обязательно надо подчеркнуть, что данный отчёт одновременно является и "техническим заданием" ученикам платоновской академии, которое описывает возникшую проблему в самой, что ни на есть, основе философии – в диалектике – в искусстве рассуждений. Вполне логичным тогда следует признать выбор Платоном темы об идеях, так как на ней наглядно можно показывать проблемы диалектики.
Говорить же о том, что при написании «Парменида» Платон ставил цель разработку учения об идеях, и при этом собственноручно довёл свои рассуждения до абсурда высшей пробы... так думать – это всё равно что подозревать Зенона в том, что он, создавая свои апории, и в самом деле верил, что Ахиллес никогда не догонит черепаху, а стрела, пущенная из лука, в принципе не может долететь до цели.
Вообще-то, Платон не был первопроходцем в постановке задачи. Апории Зенона указывали на философский тупик кратко и точно, но эта гениальная краткость мешала восприятию апорий в качестве реальных философских проблем, хотя именно это они демонстрировали по своей сути. Лаконичность оформления превращала их в упражнения на досуге, в загадки из серии “философы шутят”.
В этом смысле сочинение Платона вполне может претендовать на нечто большее, нежели парадоксы Зенона, так как представляет собой развёрнутое (на фоне беседы об идеях) полное “техническое задание”, причём выполненное без какого-либо нарушения @copyright Зенона.
Теперь можно попробовать взглянуть на все ранее выявленные странности, подразумевая, что перед нами произведение совсем иного рода – чёткое описание проблемы и постановка задачи, а не учение о...
Сразу отметим, что с новых позиций совершенно адекватными будут выглядеть объёмы тех якобы несоразмерных «трёх частей», из которых состоит текст. Эти пресловутые «три части» превращаются на самом деле во вполне адекватные… три части, но(!) + Приложение:
1) Вводная часть – до начала беседы философов – отражает уровень исторической релевантности описываемых событий, о чём далее будет сказано подробней. Это составляет 10% от этих новых трёх частей.
2) Основная часть – беседа философов (Зенон – Сократ – Парменид), где к Сократу под конец беседы Парменид обращается с вопросом: «…что же ты будешь делать с философией?». В этой части обозначены проблемы философии. Это составляет 70% от новых трёх частей.
3) Заключение – выводы, где формулируются гипотеза возможного выхода из кризиса (Парменид: надо больше упражняться для повышения мастерства рассуждений). А вот как “играясь” овладевать мастерством – смотри, мол, далее – в специальном Приложении, которое вынесено за рамки основного текста. Получается, что заключение составляет обычные 20% от этих новых трёх частей.
Приложение – сконструированные Парменидом вполне здравые рассуждения (в его псевдо-диалоге с Аристотелем), которые приводят к отдельным противоречиям, а в конце – к полному абсурду. Правилами жанра объём Приложения не регламентируется. Эти примеры являются как бы наглядным “справочным материалом” к основному тексту.
6 «А был ли мальчик?»
Итак, наше основное допущение состоит в том, что философия того времени зашла в тупик. Безосновательным это предположение назвать нельзя, а чтобы в этом убедиться, достаточно с «вершины пирамид» взглянуть на знаменитые парадоксы (апории) Зенона. Действительно, многие известные учёные, не говоря уже о любителях, на протяжении… веков дают логические опровержения тому "несомненно доказанному" факту, что Ахиллес никогда не догонит черепаху. Кстати, многие до сих пор "не догоняют" где в этих парадоксах скрывается подвох.
Но вот известно ли нам насколько остро чувствовали этот кризис мысли сами философы того далёкого "древнегреческого" времени?
Попробуем без учёных-посредников заглянуть, ну, прямо-таки, в рот самому Платону. Но в отличие от профессиональных платоноведов мы этого сделать не можем. Что ж, к своему стыду, придётся воспользоваться лишь его текстом. Извлечём из нашего "мусорника лишних платоновских мыслей" очередной фрагмент из вводной (но далеко не водной) части – из предисловия. Там легко можно обнаружить то, чем профи брезгуют.
Некий Кефал – конечно же, большой любитель всякой мудрости – рассказывает, что он (вместе с товарищами) прибыл из Клазомены в Афины специально, чтобы разыскать некоего Антифонта, который знался когда-то с хозяином “философского клуба” – Пифодором, где собирались почитатели этой дисциплины. Этот клуб однажды посетили прибывшие издалека Парменид с Зеноном. Там произошла их встреча с молодым ещё Сократом, который был одним из членов философского общества.
В предыдущем абзаце название местечка Клазомены совсем не зря было выделено жирным шрифтом. Ведь, чтобы как-то добраться до Афин, Кефалу со своими товарищам пришлось проплыть морем чуть ли не триста километров (отнюдь не на моторных катерах), а потом ещё по горным тропам пробираться в “столицу философии”. И всё это лишь из чисто философского любопытства!
Поглядеть бы в глаза нашим платоноведам, которые решились бы на такое “лёгкое турне”, чтобы удовлетворить своё философское влечение. Как бы они, интересно, справились с начальной задачкой – что прихватить в дорогу (из еды, одежды и оборудования), чтобы хотя бы добраться до того места, где…
…Где, напомним, нужно было бы сначала лишь узнать, а собственно, вообще – жив ли ещё и здоров тот человек (Антифонт), которого помнил Кефал? Не говоря уже о том, захочет ли он вести многочасовый рассказ о былом и думах? Ну, а если откажется, то путешественникам снова надо собраться в дорогу, и обратно – домой, не солоно хлебавши.
Можно быть уверенным, что любой платоновед, проделавший такое туристическое упражнение на лодках по морю, а потом ещё и по горам на “своих двоих”, никогда бы не забыл прокомментировать подобную "незначительную" деталь в тексте Платона, несмотря на краткость фразы: «прибыли из… Клазомены». По всей видимости, комментаторам Платона воображение рисовало прибытие лайнера "Клазомены – Афины".
Попробуем теперь перевести эти и другие "второстепенные" детали из предисловия на понятный нам язык. Ведь Платону совсем не нужно было разжёвывать окружающую обыденность, так как, по нашей версии, произведение адресовалось в первую очередь ученикам его академии, которые в окружающем контексте прекрасно ориентировались.
Тут придётся пренебречь лаконичностью и тщательно пожевать эту жвачку, дабы выжать из неё остатки сохранившихся соков. Напомним, что мы питаемся подножным кормом, не имея прямого доступа к мыслям Платона (в отличие от платоноведов). Поэтому пофантазируем. Но так, чтобы каждой “фантазии” нашлось доказательство в тексте:
«Дорогие друзья, – как бы говорит Платон ученикам своей академии в предисловии, – посмотрите к чему нас привела эта повальная любовь к мудрости. Весь честной философский люд нашей древней Греции до сих пор не может прийти в себя от парадоксальных доказательств, которые были озвучены ещё сто лет назад. Рядовые любители философии в нашей стране не перестают удивляться. Ведь они не могут представить себе, что те абсурдные выводы, которые были "доказаны" нашими учителями, – Парменидом и Зеноном, и над которыми работал всеми нами уважаемый Сократ, – невозможно каким-то способом опровергнуть».
Ох и неспроста Платон уже в начале произведения упоминает об… Смеяться-то не надо, да! …Упоминает об уздечке и лошадях.
И действительно, в прошлом влюблённый в философию Антифонт, который когда-то даже выучил наизусть (!) длительный пересказ бесед между Сократом, Зеноном, Парменидом и Аристотелем, решил в конце концов бросить своё хобби и заняться вместо этого… лошадьми.
По-видимому, он боялся сойти с ума, анализируя сформированные выводы в тех беседах, которые стали легендарными в философской среде не только Афин, но и всей Греции. Как тут не вспомнить нашего "русского папу", который, ознакомившись с домашним заданием сына, побежал в магазин за водкой (ну, не в сумасшедший же дом идти).
Итак, Платон с самого начала своего текста даёт понять членам своей академии, что есть проблемы в нашем философском королевстве, ведь прошло уже сто лет, но до сих пор мы не можем толково объяснить даже короткие апории Зенона. А не пора ли уже всё скрупулёзно разложить по полкам? Причём так, чтобы сам процесс рассуждений и обоснований предстал на блюдечке с голубой каёмочкой. Тот процесс, который ведёт к катастрофе в диалектике (в искусстве выстраивания умозаключений).
Собственно, как раз такой расклад он и описывает в Приложении – в беседе Парменида со стеной называемой "Аристотель".
А вот из-за чего в безупречных рассуждениях Парменида появляется тот диалектический вихрь, который становится причиной возникновения абсурдного торнадо – это вам, мои дорогие "академики", решать.
Это то главное, о чём во введении говорит своим ученикам автор.
Причём, особый намёк Платона направлен Аристотелю – любимому, молодому, но всё же строптивому "академику". Внимай, мол, и не спеши выступать со скороспелкой перед стариком-учителем! Я, мол, гляди – столько лет терпел после смерти Сократа, с мыслями собирался, сочинял фундаментально! На тебя главная надежда, смотри, мол, у меня! Сейчас модные украшения на пальцах – не главное! Красивые кожаные ремешки на сандалиях и разные там накидки "от Кристиан Диора" – тоже!
Известно, что Аристотель не отличался скромностью Сократа в ношении одежд и украшений, из-за чего, по слухам, у него были мелкие столкновения с Платоном.
Кстати, а не кроется ли тут разгадка якобы недописанного Платоном слова «тиран», во фразе об Аристотеле-персонаже, где упоминается, что он впоследствии будет «одним из тридцати» [тиранов]?
Платоноведы и тут подозревают своего любимца. Хотя и прощают ему со всей благосклонностью недописанное (из-за обычной лени) слово «тиран». Бывает, мол, по себе знаемо. Однако почему бы не допустить, что, используя эзоповский язык, Платон прямо намекал на Аристотеля – своего ученика, одного из тридцати членов своей Академии?
С чего это вдруг мысленная дорисовка слова «тиран», значение которого… никакого значения для данного сочинения не имеет, считается нашими платоноведами логичней, чем вполне себе подразумеваемое число студентов платоновской Академии, для которых в первую очередь и писалось произведение (по-нашему – "техническое задание")?
Если это предположить, то фраза «один из тридцати» вовсе и не требует дополнений, ведь ученики прекрасно ориентируются среди себя самих – тех геометров, которые были приняты в платоновскую академию.
Девиз Академии Платона был: «Не геометр, да не войдёт!»
Итак, только лишь исходя из анализа предисловия, можно сделать уже кое-какие выводы. К примеру, становится ясным почему в данном случае рассказ ведётся от некоего Кефала, а не от Сократа, как это обычно происходит в сочинениях Платона. Такой метод более чем оправдан. Ведь это позволяет автору:
а) отгородиться от этической проблемы отношения ученика к своему учителю, то есть – к Сократу (рассказывает же не Платон, а Кефал);
б) не быть ответственным за точность воспроизводимых бесед;
в) расставлять нужные акценты за счёт внесения уточняющих реплик и замечаний в диалоги между философами;
г) поддержать связь времён по линии «учителя-ученики», начиная с Парменида (и софистов) к Зенону, от Зенона к Сократу, от Сократа – к себе (то есть к Платону), а от себя к ученикам своей академии – тем, кому в первую очередь адресовано сочинение.
Настала пора вспомнить об обещанном разъяснении одного нюанса в цитируемом ранее отрывке. Там, где Зенон упоминал о том, что у него когда-то украли рукопись, написанную им в молодости под влиянием страсти к спорам.
Как же это понимать? Драгоценности, значит, не трогали, а рукопись молодого философа увели-с? Что-то не припоминается, чтобы в новой эре именно таким образом ограбили какого-нибудь известного платоноведа или метафизика.
Может быть для вас, читатель, указанная Платоном “уголовщина” не стоит и выеденного яйца. Но мы обязаны отнестись к этому серьёзно. Ведь не зря же автор об этом упомянул. Получается, что при написании данного сочинения он решил напомнить своим читателям, что сто лет назад произошло вот такое "ограбление века". Не удивительно ли?!
Действительно, прошёл целый век с той “знаменательной даты”, когда у юноши Зенона спёрли какую-то рукопись. За эти годы произошли немаловажные события, включая диктаторский переворот в стране, не говоря уже о войнах, в которых, кстати, участвовал и Сократ… а Платону понадобилось вспоминать, почему-то, именно о таком "преступлении" в своём, – ясное дело, – учении об идеях.
Однако именно нам – читателям «Парменида» (не путать с профи, читающими мысли Платона напрямую) – особо удивляться подобному воровству не должно. Пора уже привыкать. Ведь несколькими абзацами выше мы читали о не менее удивительном событии. Там перед нами предстал рассказчик – Кефал, которому только лишь ради того, чтобы ещё один раз послушать заученную Антифонтом легендарную философскую дискуссию, пришлось несколько дней плыть с друзьями на лодках по морю, а затем ещё и карабкаться по горам!
На этом фоне вор из учёной среды, который, не доверяя народным пересказам, стянул зеноновский пергаментный раритет, действительно смотрится обыденно! Ты прав, читатель! Мало того, мы (в качестве особо нравственных) готовы не только простить вору такую мелочь, но мы имеем полное право выразить своё "фи!" Платону! Он ведь посмел назвать кражей естественную тягу человека к истине.
Короче, позаимствовать у Зенона подобный бестселлер, ну, просто сам бог велел. А что, прикажите, делать, если неподдельная любовь к мудрости превозмогает?! Ведь (напомним ещё раз!) в той рукописи, по словам Зенона, кипели страсти к спорам. А какая же это любовь – без страсти?! Вот местные фанаты-от-диалектики и спёрли рукопись!
Ведь у сегодняшних фанатов тоже принято присваивать себе, например, шайбы, случайно попавшие на трибуну в результате бросков знаменитых хоккеистов. Возможно, это как раз и есть та единственная "философская" традиция, которую нынешние поколения унаследовали от древних греков.
Было ли на самом деле в Древней этой Греции нечто подобное, и действительно ли Парменид с Зеноном понаделали в философской среде такой шорох – утверждать трудно. Однако…
…Однако есть все основания говорить, что Платон с помощью таких вставок – “незначащих” отступлений – намеренно обращал внимание своих учеников на историческую важность возникшей проблемы, пусть даже и утрируя действительное пристрастие афинян к чтению очередного сборника "Вопросы Философии" тамошней академии наук.
Обратим теперь внимание на заглавие текущей главы наших “не по теме произведения” размышлизмов – к вопросу «А был ли мальчик?» (М.Горький@copyright). Намеренно ли Платон изобразил персонажа "Аристотель" в виде "мальчика на подхвате", которому он не позволил "диалектничать" по-гречески, а поручил исполнять роль автоответчика в беседе с Парменидом?
Похоже, что мы и тут не без оснований можем предположить, что Платон хотел этим дать понять живому Аристотелю и о возлагаемой на него (любимого) тяжёлой ноше – решению проблемы, изложенной в “техническом задании”, и заодно намекнуть на важное обстоятельство, которое он должен учесть. А именно:
Я, мол, уже довольно стар – лет мне сейчас уже «…за шестьдесят пять» (см. соответствующий абзац о Пармениде в тексте Платона). Мне ещё много чего надо доработать за оставшееся время. К примеру, надо бы обещанную сицилийскую государственную сказку сделать былью, ведь… мы рождены чтоб…
Видишь ли, в таком возрасте каждый день на строгом учёте – как бы говорит своему ученику Платон. Мне сейчас бурные дебаты и споры не под силу. Успеть бы изложить письменно то, что копилось десятки лет.
Короче, Склифос… в смысле – Аристотель, вникай в поставленные мной диалектические проблемы, решай их, но на меня не рассчитывай (не сегодня-завтра улетаю снова на Сицилию, там начатое «Государство» “ждёт не дождётся”).
Известно, что Платон в надежде построить город будущего по плану своего сочинения «Государство», всё-таки отправился на Сицилию ещё раз. Он рисковал многим. Напомним, что в первый раз это посещение закончилось тем, что он попал там в тюрьму.
В общем, не возражай Аристотель, некогда мне, я сейчас в таком же положении, как и Парменид в те далёкие времена. Я своё дело сделал: разобрал, а также дополнил своими мыслями и его, и иже с ним – Зенона с Сократом. К тому же попытался упорядочить их наследие и выявить те проблемы, которые будут решать грядущие поколения. Так делали и мои предшественники, и так следует поступать моим ученикам.
Поэтому, дорогой мой студент, веди себя в данных обстоятельствах послушно, как описанный мною твой тёзка-персонаж. На тебя надежда! Ведь я вижу перед собой уже далеко не мальчика, но мужа!
Должен ли живой студент-Аристотель догадаться, что Платон имеет в виду именно его? По-видимому, должен!
Потому что его аналог из произведения учителя догадался же, что речь шла о нём, когда Парменид попросил подыскать ему собеседника помоложе, чтоб тот не очень-то ему и возражал.
Аристотель-персонаж тогда ответил:
«Я к твоим услугам, Парменид, ...ведь, говоря о самом младшем, ты имеешь в виду меня...».
7 Подайте идею… на пропитание
И всё же! Ведь можно возразить – обсуждают же Сократ, Зенон и Парменид различные идеи. Зачем же отказывать идейным поклонникам идей Платона даже в такой маленькой прихоти?
Нет, не отказываем! А боимся, что дай им палец, – откусят руку!
Несмотря на присутствие темы об идеях, следует ещё раз отметить, что само сочинение Платона ставит вовсе иную задачу: демонстрацию назревшей проблемы диалектики – как внешне корректные рассуждения приводят к противоречивым результатам. Показано как, а вот за счёт чего случается это как – задача для будущих поколений.
Попробуем найти соответствующие подтверждения в тексте.
Обратим ещё раз внимание на фразу Сократа после первого же его диалога – сразу после того, как Зенон указал ему, что обсуждаемое сейчас произведение, которое он написал ещё в молодости (и которое у него украли), вовсе не претендует на то, о чём спрашивает Сократ.
Целью написания Зеноном того украденного у него произведения была, по его словам, лишь демонстрация таких странных возможностей вроде бы вполне здравых рассуждений, которые не только высмеивали, но и вносили суматоху в умы тех философов, которые не соглашались с концепциям Парменида.
Сократ на эти слова Зенона ответил: «Принимаю твою поправку…»
Итак, из ответа Сократа выходит, что он вроде бы согласен закончить обсуждение зеноновского сочинения, так как выяснилось, что «оно вовсе не притязает на то, о чём» он пытался дискутировать. И тогда Сократ делает попытку начать новое обсуждение интересующей его проблемы как бы с чистого листа:
«…Но скажи мне вот что: не признаешь ли ты, что существует сама по себе некая идея подобия и другая, противоположная ей, – идея неподобия?»
При этом он сразу же берёт быка за рога и приводит развёрнутое и красивое пояснение своему вопросу.
Но в этот момент произошло некоторое замешательство. Напомним: любители философии собрались в клубе у Пифодора послушать вовсе не Сократа, а Парменида и Зенона, так сказать, "в подлиннике".
А тут опять со своей темой влезает молодой сократишка, которому маэстро уже один раз объяснил, что не об этом, мол, у меня в сочинении идёт речь, потому что там главное – это способ построения возражений. А Сократ (вроде бы уже согласившись с Зеноном) всё равно продолжает гнуть свою линию в присутствии живых классиков, ради которых все тут, собственно, и собрались (а не ради него – зелёного ещё философа).
Читатель может, конечно, такое понимание обстановки приписать необузданной фантазии автора-интерпретатора (решившего почему-то сыграть роль метафизика-неоплатоника). В качестве ответа на такое обидное сравнение хочется привести не мысли Платона, читаемые без труда всеми знаменитыми платоноведами, а всего-навсего его текст, для понимания которого достаточно быть учеником упомянутого 9-го класса. Вот что Платон пишет:
«Во время этой [сократовской] речи Пифодор [хозяин философского клуба] думал, что Парменид и Зенон будут досадовать из-за каждого замечания Сократа, однако они внимательно слушали его и часто с улыбкой переглядывались между собой, выказывая этим своё восхищение…»
Так почему же Парменид и Зенон, несмотря на опасение ведущего (Пифодора), не только не раздражались отклонением от темы, а совсем наоборот – их восхищали рассуждения Сократа, который вроде бы уже второй раз помешал обсуждению давнего зеноновского труда?
Так ведь, ясно почему!
Одно дело – рассказывать слушателям диалектические особенности на давнем и известном примере, а совсем другое дело – провести живую дискуссию с достойным оппонентом, которого они неожиданно увидели в Сократе. То есть продемонстрировать аудитории своё атомное оружие (искусство рассуждать) на чётко поставленном молодым философом вопросе.
Весь дальнейший недолгий, но красивый диалог с Сократом как раз и демонстрирует живую дискуссию, в которой опытный Парменид гонял Сократа по философскому полю, как сидорову козу. Техника владения процессом рассуждения приближалась к апогею.
После этого итоговый вопрос Парменида к обессилевшему Сократу выглядит сакраментальным: «Что ж ты будешь делать с философией? Куда обратишься, не зная таких вещей?».
Как известно, Сократ на это ответил, что даже и не представляет как в таких случаях надо поступать. Парменид тут же указал на причину его бессилия:
«Твоё рвение к рассуждениям, будь уверен, прекрасно и божественно, но, пока ты ещё молод, постарайся поупражняться побольше в том, что большинство считает и называет пустословием; в противном случае истина будет от тебя ускользать».
Получается, что Парменида и Сократа не столь волнует сам объект рассуждений (то есть, сами идеи), сколько беспокоит способ построения суждений об этом объекте в процессе развивающейся полемики.
Такое завершение дискуссии показывает, что Платон ощущал всем своим нутром (“нутром Парменида”) недостатки именно в методике рассуждений. Он только не мог точно сформулировать изюминку этой проблемы – он предполагал, что дело просто в недостатке упражнений.
Это не умаляет ценности поставленной им задачи. В Приложении он привёл много примеров рассуждений Парменида, где ярко показан путь поэтапного наступления абсурда, выстраиваемого из незаметных глазу мелких противоречий. Ешь – не хочу!
Напомним, что это составляет почти 80% объёма произведения, оформленного (по нашей версии) как "Приложение".
Стоит отметить очередную, – конечно же "несущественную" с точки зрения платоноведов, – особенность в высказывании Парменида. Когда ему предложили продемонстрировать методы рассуждений пригодные для упражнений, он прямо так и заявил, что для этих замысловатых игр (так и сказал!) ему удобно взять свою былую концепцию о едином.
Получается (по словам самого Парменида), что тему об идеях он выбирает, так сказать, в качестве игрушки. А сама игра как раз и состоит из длиннющего диалога с якобы оппонентом – Аристотелем.
Ведь это ж надо, какого непослушного Парменида воспитал в своём произведении Платон! Вместо того чтобы прямо сказать, без обиняков, что сейчас, мол, я – Парменид – буду развивать теорию идей одного и многого, он почему-то просит уступить ему, старику, и разрешить взять для своих игр не только самого молодого оппонента (ну, «чтобы его ответы были для меня передышкой»), но заодно и ранее опробованный в дискуссиях с другими философами материал.
Зенон на это “милостиво" согласился. Он ведь тоже, как и Парменид, не понимал сути утверждённого платоноведами плана, состоявшего в том, что смысл диалога должен продвигать учение об идеях.
Дуралей-то наш – Зенон – был уверен, что сейчас его учитель будет, просто играясь, демонстрировать высший пилотаж именно в способах рассуждения, а ведь, оказывается, надо было разрабатывать теорию идей.
Кстати, теперь понятен очередной нюанс в тексте Платона – зачем он озвучил, на первый взгляд, унизительную просьбу Парменида о том, что ему нужен непритязательный собеседник в предстоящем диалоге.
Известно, что платоноведам на такие особенности в тексте их кумира наплевать. Нам – нет! А ведь причина хоть и простая, но очень важная. Дело в том, что рассуждения Парменида на всём протяжении его якобы диалога с Аристотелем-персонажем, вовсе и не нуждаются в особом оппонировании, так как они, практически, безупречны.
В этом-то и главная беда!
Интересно ещё вспомнить, что и перед этим – в ходе беседы между Парменидом, Сократом и Зеноном – всё время встречаются замечания дискутирующих о качестве того или иного рассуждения. Платон каждый раз акцентирует внимание не на том что обсуждается, а на том как об этом говорится, то есть, правильно ли выстроены суждения. Внимания требуют не столько вопросы об идеях, сколько сам способ рассуждений о них!
В итоге у Платона получилось, что диалектические упражнения хоть и полезны сами по себе, но нужны ещё и некие критерии, помогающие обнаруживать ошибки в рассуждениях. Нужен инструмент, который бы помогал выявлять некорректности в суждениях даже у гроссмейстеров диалектики – таких, какими были Парменид, Зенон и Сократ.
В то время греки совершенно обоснованно связывали диалектику именно с искусством рассуждений. Ведь в то время ещё не было чётких формулировок логических законов, которые нельзя нарушать. Другими словами, красота была, по сути, единственным и главным оценочным критерием рассуждений.
Таким образом, Платон как бы призывает: нужна теория! Это и было, по нашему уразумению, целью написания сочинения «Парменид».
8 Неоплатоники и перипатетики
Неоплатониками называют тех, кого историческая философская молва записывает в продолжателей дела Платона, а перипатетиками называют последователей учения Аристотеля.
Из первых вырастут будущие теологи, идеалисты, метафизики – они же – главные платоноведы. Из вторых – теологи-схоласты, от которых позже отпочкуются рационалисты. Ясно, что такая философская картинка получается, если её рисовать крупными мазками, глядя с Луны.
В связи с этим, надо заметить следующее. Соглашаясь с положением о том, что Платон создавал «Парменид» как "техническое задание", одна историческая особенность выглядит теперь прозрачней.
Вполне возможно, что именно это произведение Платона положило как бы начало, дало толчок указанным выше двум главным философским направлениям, двум течениям – неоплатоникам и перипатетикам.
Их общий исток хотя и возник в академии Платона, но в результате толчка образовалось ответвление "в лице"… аристотелевского лицея.
Попробуем это объяснить.
Создав гениальную конструкцию полномасштабного абсурда как итог боя Парменида со своей тенью (в роли тени – Аристотель-персонаж), где для полного театрального эффекта не хватало лишь заключительной ремарки – «Занавес!!!», Платон завершает своё сочинение.
Говоря сегодняшним языком, поставив последнюю точку в тексте, платоновская «рука упала в пропасть с дурацким криком – Пли!» (как пропел бы об этом историческом моменте Владимир Высоцкий).
И вправду, академический «взвод отлично выполнил приказ!».
Философствующим массам был приятен в первую очередь сам фон произведения. Они со всех ног бросились расхватывать платоновские идеи по частям, разъединяя и объединяя их в передовые (для каждого исторического времени) всё новые и новые «единые», «целые» и… «одно», присовокупляя туда незабвенные эйдосы, формы, и структуры.
Мало кто хотел задавать вопрос самому себе – насколько правильно я выстраиваю свои суждения, и существуют ли вообще некие правила? Ведь куда проще выдавать но-гора новые идеи об идеях.
«…Но был один, который не стрелял».
Это был Аристотель. Свой идейный ответ "идейным" он предварил учением о Первой философии. А саму первую философию – первой в мире настоящей научной методикой. Методикой всего. То есть учением о том, какими правилами обязан пользоваться каждый хомо сапиенс (по-видимому, не исключая и будущих метафизиков), выстраивая свои рассуждения по любой теме. В том числе и рассуждая об идеях.
Аристотель, по сути, призывал человечество, опьянённое идейным нектаром, никогда не брезговать отрезвляющим огуречным рассолом в виде закона [не]противоречия, запивая всё это законами тождества и исключённого третьего.
Если эти законы, со всеми нюансами, неукоснительно соблюдать, вернее – не нарушать, и прикладывать их к больным местам тогдашней диалектики, то этим, по его мнению, можно будет в большинстве случаев препятствовать образованию абсурдных выводов. А ещё они помогают отделять, как говорилось в «Пармениде», – болтовню от рассуждений.
Прямо-таки, «болтовню» – согласно переводу «Парменида» на русский язык выполненного профессором Духовной академии В.Н.Карпова, 1852 г. В переводе Н.Н.Томасова использовано слово «пустословие» – тоже отлично!
Отсюда есть пошла главная предосторожность при всяком поиске, так называемой, истины – аристотелевские законы, которые указывают "всего лишь" на то, как её искать нельзя. Например, так:
…мы не должны мыслить (и, соответственно, говорить) о чём-либо, что оно [мыслимое] есть, и что его нет – в одно и то же время, в одном и том же отношении (а также со всеми другими возможными уточнениями, которые можно к этому «что-либо» применить).
А ежели буде такое обнаружено (одновременно – есть и нет), можно смело бумагу с мыселью оной предать огню.
История показала, что Платон оказался ещё и провидцем. Он сумел увидеть в совсем молодом своём ученике будущего великого мыслителя, и поручил ему решать самую трудную философскую задачу того времени.
Если бы Аристотель не написал «Физику», «Логику», «Поэтику», «Этику», «Риторику», «Политику» и пр., и если бы он не собрал большую коллекцию минералов, насекомых и растений (при помощи обученных им людей в армии А. Македонского во время его походов), если бы… и т.д. и т.п…
…И если бы он оставил после себя лишь только описание методики рассуждений к «Первой философии», то этого было бы достаточно, чтобы считать его гением. А так получилось, что он не только гений всех времён и народов, но ещё и корифей, пусть и не всех наук, но, во всяком случае основоположник многих. Если ещё учесть, что большая часть его работ пропала. Хотя уже и так на Аристотеле негде “печать ставить”.
А где же наша философствующая особо идейная братия, выдающая себя за продолжателей дела великого Платона?
Всё как положено! После смерти Аристотеля они не позаботились о его наследии, утеряв множество его работ. Зачем же их хранить, если он позволял себе интерпретировать Платона неправильно – то есть, не как “знающие истину философы”! Правда, через пару сотен лет некоторые всё же опомнились.
Так, к счастью, Андроник Родосский составил подробную биографию Аристотеля, а также изучил, оформил, а потом и “переиздал” несколько его сочинений.
Он попытался собрать воедино все его сохранившиеся рукописи…
…И надобно ж беде случиться...
Объединяя часть из них в одно целое, он назвал их «Метафизикой» (мета- т.е. то, что следует после физики). И действительно рукописи были расположены на полке после трудов Аристотеля по физики.
Но «после» – не согласно смысловой структуре наследия гения, а по времени оформления найденных архивариусом сочинений.
Парадокс похлеще зеноновского состоял в том, что смысл того, что было сформировано под брендом «Метафизика», на самом деле таил в себе полную противоположность понятию мета- (т.е. после), так как в самих текстах этих работ неоднократно повторялись тезисы о том, что речь тут идёт о… перед:
а) тут, мол, написано то, что составляет Первую философию – то, с чего надо начинать, то, что следует учитывать перед...
б) мало того, это начало не должно нарушать введения в само это начало, то есть нельзя нарушать закон [не]противоречия, которым обязан пользоваться любой [в том числе и сам автор Первой философии].
А ежели в нарушении оного принципа сам Аристотель замечен будет, стреляй в него – в Стагирита, не жалей даже наставника Александра Македонского!
И вот это самое-самое первое правило, которое нельзя нарушать при развёртывании любой мысли, толпа, пришедшая в себя через два столетия после смерти Аристотеля, радостно кивая образу гения, встав на колени, решила окончательно называть словом после («мета-») как раз то, что должно называться словом перед.
Получилось исторически безупречно, т.е. – как всегда. Хотя, конечно, как всегда, хотели как лучше. Где, говорите, у вас левые двери? С правой стороны, где же им ещё и быть-то!
"Воистину истинные" философы (других не держим-с) почуяли, что на новом слове-понятии «Метафизика», которое вообще было случайно пришпилено к работам Аристотеля, причём, через сотню лет после его смерти, и которое никакого отношения к содержанию его работ не имело (и даже наоборот – отрицало содержание) … да, так вот они почуяли, что на этом поприще можно заработать неплохой философский капитал.
Смотрите, мол, на нашем щите написано "Метафизика", а это знак того, что к нам причастен сам Аристотель! Короче, всем запомнить: кто против нас – тот против Аристотеля:
– Рота! Кто против "Метафизики" Аристотеля – шаг вперёд!
– Батальон! Несогласные с “идейным учением” Платона – выйти из строя! – вторило дальнее эхо.
В общем, «пошла плясать губерния» со своим двухтысячелетним танцем с бубенцами вокруг метафизического костра! Всё новые и новые поколения младофилософов расхватывали лейблы "Метафизика", как мясные бутерброды на вегетарианском обеде. Каждый вносил свой особый вклад в неосознанность связи между словом и его смыслом – между модным фирмовым понятием и расширенной до бесконечности возможностью интерпретации этого слова.
Дальше было закрепление успехов: перво-идейные с татуировкой "Платон" на груди почувствовали духовное родство с теми, у которых была в руках бирка "Метафизика".
Возник лозунг: "Пролетарии философского труда – объединяйтесь!" Объединились. Философия в образе идейной метафизики на многие и многие века застыла в разработке теологических концепций.
Это было время, когда христианство взяло древних греков к себе на вооружение. Беспрерывному "расцвету" средневековья в этой области не помешала даже Эпоха Возрождения.
Шли годы, смеркалось. Но идейный энтузиазм не утихал и достойно встретил как двадцатый, так и двадцать первый век (двадцать третий и двадцать четвёртый от рождества Платона). Приверженцы идейного направления даже как гипотезу не рассматривали, что Платон мог этим сочинением указывать на сложившийся в то время кризис в философии. Так подумать – это значит лишить себя куска хлеба, выбить из-под себя платформу с фирменным знаком "Платон" – базу, с помощью которой можно втюхивать свои философские измышления об идеях, спекулируя именем всем известного философа.
Добыча новых идей при раскопках в «Пармениде» не закончилась до сих пор. Новые издания, новые комментарии, новое интерпретирование мыслей Платона с помощью новых понятий, которые и не снились автору «Парменида».
Начальный комментарий А.Ф.Лосева к современному изданию:
«Когда Платон говорит о своих идеях, он всегда имеет в виду идеи как порождающие модели».
Тут профессор разъясняет нам, тугодумам, истинные мысли Платона, прочтённые им напрямую (текст – только помеха для истинного чтеца мыслей). Ведь Платон, как мы знаем, из-за своей невменяемости не мог подобрать воистину правильные, однозначные слова к своему замыслу. А оказывается вот они – порождающие модели.
При этом и сам Лосев, и плеяда лосеведов и лоселюбов, даже и не озаботились уточнить – что они подразумевают под словом «модель»? Ведь это слово имеет два прямо противоположных значения. [Если, конечно, не учитывать другие значения слова «модель» в интерпретации журналов, типа, «Play Boy».]
Во-первых, модель как результат научного моделирования подразумевает некий оригинал, отдельные характеристики которого модель в себе воплощает. В таком случае наблюдение за оригиналом можно заменить наблюдением за моделью, воздействуя на неё в разных условиях.
К примеру, формула Ньютона является моделью (в данном случае – математической). Она моделирует силу притяжения между телами. Какая-либо внешняя схожесть оригинала с моделью в подобных случаях совсем необязательна. Для математической формулы её нет вообще.
Во-вторых, понятие модель может иметь и совсем другое значение: модель как образец – то, чему подражают, т.е. то, что должно являться как бы эталоном. Тут схожесть будет главным свойством модели.
В первом случае эталон – это оригинал, которому подражает модель.
Во втором случае эталон – это сама модель, которой все подражают.
Различие ровно такое, как между "ты украл" или "у тебя украли".
Опять же, что нам – великим платоноведам – до точности выражений собственных мыслей, когда мы заняты чтением мыслей Платона, и, ясное дело, – напрямую. А неверующим, что ж поделать, приходится объяснять "прочитанное".
Думаете, такой сарказм неуместен? Хорошо, тогда читаем дальше лосевкий комментарий:
«…Однако он [Платон в «Пармениде»] далеко не всегда анализирует существо этой порождающей модели. И только в «Софисте» он дал диалектику пяти категорий...»
Так, между делом... и только в «Софисте» он дал… Это лишь мнение, что «Софист» был написан после «Парменида». Тут требуются серьёзные факты. А есть лишь гадание: бабка надвое сказала… К примеру, древнейшие составители трудов Платона помещали «Софиста» как раз до (а не после) «Парменида».
Итак, мы узнаём от Лосева, что в «Софисте» Платон дал диалектику пяти категорий. Сразу хочется спросить: это в каком же смысле Платон выдавал на-гора диалектику? Неужели в смысле искусства ведения спора? Или в похожем переводе – диалектики как умении рассуждать? Ведь в платоновские времена именно это, и только это понимали под диалектикой. И тогда выражение «дал диалектику пяти категорий» надо читать как… «дал умение рассуждать пяти категориям».
Хорошо бы перевести это на древнегреческий – для предков. Пусть пошевелятся! А то они залежались там в своих гробах.
Или Платон, по мысли Лосева, выдал «диалектику пяти категорий» в гегелевском смысле этого понятия? Но ведь гегелевская диалектика никакого отношения к древнегреческой диалектике не имеет!
Если так, то говорить о диалектике Платона – одного из корифеев той ещё диалектики, то есть мастере ведения дискуссий… Но при этом иметь в виду гегелевскую интерпретацию слова диалектика… Подобная идея анализа текста Платона может прийти в голову лишь по-настоящему идейному… противнику всякой любви как к логике, так и к мудрости.
Что тут можно сказать? Ведь подобных толкований «Парменида» со стороны философов, не озабоченных каким-либо пояснением вводимых ими понятий, – просто залежи. Сочинение Платона используется в таких случаях как средство для навязывания читателю своих метафизических взглядов под видом объяснений платоновского текста.
Подходы Аристотеля им совершенно чужды. Они пользуются другой, веками проверенной, метафизической практикой. Тут даже выработался свой стандарт: философствование выстраивается с помощью намеренно усложнённых понятий, которые в тексте "легко" объясняются, используя ещё более усложнённые понятия, которые, очевидно, будут объяснены на базе новых концепций в подготовленном к изданию новом “талмуде”, и т.д. Использование такого трафарета содержит в себе светлое будущее, в котором безработица среди метафизиков исключена.
У Аристотеля был противоположный метод. Он сложные понятия объяснял через простые. Каким же бесшабашным, неосторожным был он философом – всё время рисковал очутиться в ситуации с уже полностью объяснённым мирозданием, лишив себя средств к существованию.
Настало время вспомнить о той базе <идейных> знаний, которая веками служила платоноведам – была фундаментом метафизических комментариев. Знаменитым классиком в этой области считается Прокл – философ, живший в V веке, который проинтерпретировал почти все труды Платона. Его комментарии выступали в качестве сдерживающих сил учения Иисуса Христа. Это были попытки защититься от наступающего в начале первого тысячелетия христианства. Кончилось же это тем, что христианское учение просто “обустроило” платоноведение в своём доме на правах одного их своих предшественников.
Многие поколения платоноведов использовали труды Прокла как необъятный источник для развёртывания, уточнения и обоснования… своих собственных идейных концепций. Черпать материал было из чего! Объёмы исследований Прокла можно оценить по его комментариям к «Пармениду». Они занимают в книге около… 800 (восьмисот!) страниц.
[См. недавнее издание: Прокл… Изд."Міръ", Санкт-Петербург, 2006].
Сам анализ сочинения Прокл выполнял по такой примерно схеме: брались очередные два-три предложения из текста Платона, которые комментировались на двух-трёх последующих страницах. Комментарии представляли собой теологические размышления, которыми (по мнению Прокла) руководствовался Платон при написании своего произведения.
Заключительные две сотни страниц этого труда Прокла стали потом "классикой жанра". В них дискутируется вопрос об истинном количестве гипотез, которые предположительно имел в виду Платон, развёртывая в «Пармениде» идею единого. Эта дискуссия (с самим собой) показала, что таких гипотез девять. Старт был дан! Последующие полторы тысячи лет многие платоноведы были озабочены вопросом о том – девять или всё же восемь гипотез выдвинул Платон в своём сочинении.
Тут можно лишь заметить, что известные споры о точном количестве ангелов, помещающихся на кончике иглы, представляются мимолётным дуновением теологической мысли в сравнении с пассатом дискуссий о восьми или девяти гипотезах Платона. Например, в комментариях Лосева к «Пармениду» значится лишь восемь гипотез. Алексей Фёдорович был не таким щедрым, как Прокл.
Попробуем теперь сравнить интерпретацию небольшого фрагмента в сочинении Платона, которую даёт Прокл, с “расшифровкой” этого же фрагмента, выданного нами ранее – в разделе 6.
Имеется в виду тот отрывок текста, где говорится о прибытии Кефала со своими друзьями в Афины, когда они направились к дому Антифонта – бывшему фанату от философии. Тому, который когда-то выучил наизусть пересказ всего того, о чём идёт речь в произведении. Напомним, что в итоге он решил всё-таки заняться вместо философии – лошадьми.
По нашей версии он принял такое решение из-за боязни тронуться рассудком, разбирая те противоречия, которые образуются в результате безупречных, на первый взгляд, мудрствований философов.
Группа во главе с Кефалом, зайдя в дом Антифонта, была вынуждена немного подождать хозяина, так как в это время он передавал кузнецу в ремонт уздечку. Мы предположили, что этим нюансом Платон просто напоминает читателю: это тот самый бывший любитель философии – тот, который сменил это хобби на разведение лошадей. Вот и всё.
А что об этом же эпизоде мы читаем у Прокла? Эта ситуация – отдача уздечки кузнецу – растолковывается с помощью чтения мыслей Платона, который, как оказывается, имел в виду:
а) божественный, демонический аспект кузнечного ремесла, и…
б) не менее божественный ракурс понятия, цитата: «накладываемой надлежащей меры», которая воплощена у Платона в образе… уздечки.
Объяснению именно такой, цитата: «богодемонической» сущности поведения Антифонта посвящено у Прокла три страницы комментариев.
На всякий случай взглянем ещё раз на тот фрагмент платоновского текста, который подвергся таким комментариям платоноведа. А вдруг, повторное чтение откроет, наконец, в нашем сознании врата того истинно метафизического взгляда на вещи, которого мы были лишены?
Итак, цитата из платоновского «Парменида»:
«…мы пошли к Антифонту [это рассказывает Кефал] и застали его дома; он отдавал кузнецу какую-то уздечку, чтобы тот привёл её в порядок. Когда он освободился, братья рассказали ему, с какой целью мы пришли; он узнал меня, вспомнив мой прошлый приезд, и приветствовал».
Может эту штуковину надо прогладить горячим утюгом, чтобы проступило то, что платоноведы видят невооружённым глазом?
Своё исследование этого отрывка Прокл завершает выводами о том, что, цитата: «Единство и соприкосновение осуществляются благодаря промежуточным эйдосам, в каком-то отношении принадлежащим к тому же роду, что и те, с которыми происходит соприкосновение».
У типичного "идейного" не должно закрасться даже сомнений, что именно так Платон и мыслил, изображая приход Кефала с друзьями в дом Антифонта. Ну, разве что, полемику среди метафизиков может вызвать утверждение о «промежуточности эйдосов». Наверняка найдутся те, кто с этим не согласится и будет настаивать на их устойчивости в подобных случаях.
Ну, пусть поспорят. Во всяком случае, ни на кого из метафизиков мы не собираемся накидывать… “уздечку”.
Собственно, платоноведы во все времена таким примерно образом и выстраивали комментарии к «Пармениду». Остаётся загадкой – а где до сих пор слоняются позитивисты с реалистами? Ау-у!
В заключение остаётся лишь напомнить одну мысль, которая уже была высказана в начале. Платоноведы на протяжении веков пытаются своей плетью, скрученной из собственных абсурдов, перешибить чисто учебный обух абсурда, выкованный великим Платоном.
Или иначе: своим реальным абсурдным клином они хотят вышибить показательный абсурдный клин Платона. Но ведь, удары-то – настоящие! И всё по голове. И успехи налицо – абсурд процветает.
Эх, нового Аристотеля бы сейчас! Да где ж его взять?!
Приложения
(Примеры использования законов Аристотеля на практике)
В предлагаемых Приложениях, в конец распоясавшийся автор, намерен показать, что давно известные парадоксы не только могут, но и должны разрешаться с использованием рассуждений, доступных пониманию обычному любителю философии, живущему, например в очень древней Греции.
Другими словами, парадоксальные ситуации должны быть объяснены без привлечения разных там “высших” и самых, что ни есть, “чистейших” математик, “математических логик”, а также без “квантовых” и без “мета-”, сами понимаете, “-физик”
В общем, для начала, хорошо бы просто не нарушать законы логики Аристотеля
«Ахиллес и черепаха» - апория Зенона
В апории Зенона «Ахиллес и черепаха» доказывается, что самый быстрый бегун Древней Греции – Ахиллес – никогда не догонит черепаху.
Условие. Допустим, что Ахиллес бежит в 10 раз быстрее черепахи, и в момент старта он находился позади неё на расстоянии в 1000 метров.
Рассуждение. За то время, пока Ахиллес пробежит эти 1000 метров, черепаха проползёт в ту же сторону в 10 раз меньше, то есть 100 метров. За время пока Ахиллес преодолеет эти 100 м, черепаха проползёт – 10. Пока Ахиллес будет пробегать эти 10 м, черепаха продвинется на 1 метр… И так далее.
Вывод. Такой процесс будет продолжаться бесконечно, и Ахиллес никогда и не догонит черепаху.
Задача. Выявить причину парадокса, не привлекая сущностей более сложных, чем те, которыми Зенон оперировал 25 веков назад.
Решение. Парадоксальность апории выстраивается за счёт того, что на каждом шаге рассуждений рассматривается тот отрезок пути, который Ахиллес должен пробежать, чтобы очутиться (внимание!) на том месте, где черепаха была бы, если бы она не двигалась. Таким образом, всегда выбирается (снова внимание!) заведомо меньшее расстояние, чем то, которое мог бы пробежать Ахиллес, чтобы оставить черепаху позади.
Именно заведомо, так как заранее известно, что черепаха успевает отползти от того места, куда Ахиллесу каждый раз “предписывается” прибыть.
За счёт выбора заведомо меньшего отрезка пути на каждом шаге рассуждений, образуется бесконечность процесса рассуждений о беге, который интерпретируется как бесконечный процесс самого бега.
На этом можно было бы закончить анализ апории, так как выявлена та составляющая в рассуждении, которая приводит к парадоксу. Но всё же, не мешает заметить следующее. Если на первом шаге рассуждений выбрать не заведомо меньший отрезок пути, который согласно условию был форой (в нашем примере – 1000 м), а взять, допустим, расстояние в 1200 м (черепаха в этом случае успеет отползти на 120 метров), то сразу будет видно, что Ахиллес уже успел обогнать черепаху на 200–120, то есть на 80 метров. И весь процесс рассуждений о беге сразу заканчивается на самом деле даже и не начавшись.
Однако апория Зенона интересней, чем кажется на первый взгляд.
Следует кратко остановиться на ключевом выражении в апории: «Ахиллес никогда не догонит черепаху». Конечно же, любой человек прекрасно понимает, что, мол, если обогнал, то уж догнал – само собой разумеется.
Тем не менее, именно догнать черепаху Ахиллес действительно никогда не сможет. С гениальной краткостью это было провозглашено Аристотелем, когда его просто спросили: Догонит ли Ахиллес черепаху? Он ответил: Догонит! Если, конечно, Зенон разрешит её… обогнать.
За этой краткой формой скрываются глубочайшие мысли, которые были изложены Аристотелем в его трудах. Суть заключается в том, что время не дискретно, а непрерывно. Какой-либо момент времени как некая граница – это умозрение, чистая условность. Аналогично – прямая в геометрии, рассматриваемая в качестве границы на плоскости. Такая граница не имеет толщины, и поэтому таких границ можно прикладывать друг к другу, хоть миллиард раз, но толщина всё равно останется нулевой.
Аристотель говорит, что момента времени под названием “теперь” не существует. Этот “момент” не находится между(!) временами «до» и «после», а одновременно принадлежит и «до», и «после».
[Забавно, что понятие «одновременно» звучит в данном контексте (с точки зрения семантики) в абсолютно точном значении слова.]
Исходя из этих пояснений, невозможен момент времени, когда Ахиллес догонит черепаху, потому что такого момента времени просто физически не существует. Аналогично – не существует в пространстве той черты (границы), где бегуны поравняются, ведь у границы нет толщины. Аристотель гениально замечает, что любой период времени в принципе не представим суммой моментов-границ. Так же, как и плоскость – это не сумма примыкающих друг к другу параллельных прямых – границ.
Таким образом, положение Ахиллеса относительно черепахи может быть на физическом уровне либо как «до», либо как «после». Другими словами: или позади, или впереди черепахи.
Зенон сформулировал свои апории за сто лет до “выхода в печать” произведений Аристотеля, который не мог быть уверенным, что в апории слово догонит обязательно предполагает перегонит, поэтому на всякий случай он испрашивал символического “разрешения” у Зенона, чтобы кратко ответить на вопрос, и создал целую теорию – для полного ответа.
В общем, Аристотель справился с этой задачей на отлично. Впрочем, в апории «Стрела» тоже можно заметить и гениальность Зенона, который сформулировал задачу, и гениальность Аристотеля – принявшего вызов от “старших товарищей” по профессиональной любви к мудрости.
Парадокс лжеца
Самый короткий в мире парадокс состоит из шести знаков (включая пробел и точку): Я лгу. Сама задача формулируется тоже лаконично: лжец ли тот, кто это произнёс (написал)?
Парадокс вроде как состоит в том, что если говорящий на самом деле лжец, то он одновременно и не лжец, так как сказал правду.
Исключительная краткость формы этого парадокса вступает в дикое противоречие с временем… его решения. Поэтому не дать отпраздновать трёхтысячелетний юбилей – вот задание до конца этой... страницы.
Примечание: Понятие лжец в любом случае относится только к тому человеку, который лжёт, зная, что он лжёт. Иначе, он не лжец, а просто заблуждающийся или недалёкий, неосведомлённый, необразованный и пр. Таким же может быть и правдивый человек, но он не станет лгать, зная, что он лжёт.
Начать надо с задания точных формулировок возможных случаев. Рассмотрим все возможные варианты, относящиеся ко лжи:
А) человек лжёт ВСЕГДА;
Б) человек лжёт НЕ ВСЕГДА;
В) человек НИКОГДА не лжёт.
Анализ вариантов А и В. Человек, который всегда лжёт, не может сказать «я лгу» по определению, данному в А), так как это будет правдой. Точно так же и в варианте В) человек, который никогда не лжёт не может сказать «я лгу» согласно определению в В), так как это будет ложью.
Следовательно, ни для варианта А), ни для варианта В) высказывание «я лгу» произнесено быть не может.
Анализ варианта Б. Согласно этому варианту человек, который лжёт не всегда, вполне может произнести «я лгу». Это совершенно не будет противоречить условию, заданному в Б).
Вывод. В связи с тем, что рассмотрены все возможные варианты, то автоматически возникает парадокс: а в чём, собственно, был парадокс?
Примечание: В данном решении не обсуждаются случаи, когда фразу «я лгу» произносит, например, попугай. Есть уверенность, что ни говорящие попугаи, ни вороны, а также автоответчики не подразумевались создателями этого парадокса.
Парадокс брадобрея
Парадокс брадобрея был сформулирован Бертраном Расселом в письме к Готлобу Фреге как иллюстрация к парадоксальности теории множеств Кантора. В парадоксе рассматриваются все выбритые мужчины в деревне.
Деревенский брадобрей бреет всех тех мужчин (и только тех), кто не бреется сам. Кто бреет брадобрея?
Парадокс в том, что любой из двух возможных ответов не годится:
1) если брадобрей бреется сам, то его не должен брить брадобрей;
2) если его бреет брадобрей, то он не должен бриться сам.
Покажем, что парадокса как такового просто нет.
Итак, в тексте "парадокса" рассматриваются все выбритые мужчины в деревне. Однако, эти же все выбритые мужчины представлены суммой двух слагаемых (A + B), где A – количество мужчин, которые бреются сами, B – количество тех мужчин, которых бреет брадобрей.
В случае, если брадобрей как мужчина и житель деревни выбрит, то получается, что он включён:
- и в слагаемое A как бреющийся сам,
- и в слагаемое B как выбритый брадобреем,
из чего следует, что в состав всех выбритых мужчин деревни брадобрей входит ДВА раза. То есть, количество всех мужчин деревни, получаемое из суммы (A + B) на единицу больше, чем количество действительно всех мужчин деревни.
В случае, если брадобрей не выбрит, то выйдет, что он не включён:
- ни в слагаемое A как бреющийся сам,
- ни в слагаемое B как выбритый брадобреем,
из чего следует, что в состав всех выбритых мужчин деревни он вообще не входит, так как (A + B) на единицу меньше, чем всех мужчин деревни.
Таким образом, понятие все на протяжении одного рассуждения, означает не одно и то же, что и есть нарушение главного закона логики любых рассуждений, а именно – аристотелевского закона тождества.
Получается, что до самих двух вопросов (1 и 2), которые формируют "парадокс", дело даже и не дошло, так как нарушение закона тождества случилось ещё на этапе формулировки условия парадокса.
Разрешить или запретить парадокс Рассела?
Лаконичная запись парадокса Рассела о множествах звучит так:
Условие.
Пусть дано множество C всех множеств, не содержащих самих себя в качестве своего элемента.
Выводы.
Возникает парадокс, который заключается в том, что:
- если C не принадлежит C, то (по определению C) C принадлежит C;
- если C принадлежит C, то (по определению C) C не принадлежит C.
Такая, форма записи наглядно разграничивает условие парадокса и выводы, противоречие в которых образуют собственно парадокс.
Довольно дискуссионное понятие "всех" [множеств] здесь можно не рассматривать. Причём не только потому, что оно связано с понятием бесконечность, которое, в свою очередь, ещё более дискуссионное, но и по иной причине. Этого можно не делать, поскольку в условии парадокса есть не менее спорное выражение – "самих себя". Оно создаёт проблему ничуть не меньшую, чем понятие "всех множеств".
Чтобы осознать выражение «множество, не содержащее само себя в качестве элемента», надо сначала разобраться с альтернативным: «множество, которое [всё же] содержит само себя в качестве элемента».
К этому выражению можно подойти с двух позиций:
А) с позиции "приземлённой" аристотелевской логики, и…
Б) с позиции "небесной", так называемой, чистой математики – той, что сформировалась как отклик (подчеркнём!) на парадокс Рассела.
А) Первый подход подразумевает, что множество, которое содержит само себя в качестве элемента, должно каким-то образом возникнуть.
Не обязательно, конечно, в материальном плане. Вполне достаточно сформировать его в уме путём логического рассуждения. Однако сделать это невозможно, потому что, вообразив в уме какое-либо множество, и помещая в него самого себя, мгновенно обнаруживается, что:
– мы туда поместили множество, которое ещё не содержало себя в качестве элемента;
– при этом изначальное множество стало другим (содержащим то, чего раньше не было).
Таким образом, множество "внутри" (являющееся элементом) не то же самое множество, что "снаружи", которое пополнилось этим новым элементом, ведь, помещаемое множество было без оного.
Получается, что у выражения само в себя составляющие "само" и "себя" означают не одно и то же, хотя их считают эквивалентными. Это есть ничто иное, как нарушение закона тождества: задумывалось, что "само" и "себя" – это одинаковые сущности, а на самом деле они разные.
Из этого можно сделать вывод, что парадокса как такового нет из-за логической ошибки (нарушения аристотелевского закона тождества), ещё на стадии условие задачи, то есть ещё до выводов.
Примечание: понятие возникновение какого-либо математического объекта (в рассматриваемом случае – формирование множества якобы содержащего само себя в качестве элемента) было вообще исключено из рассмотрения в новейшей математике как незаконное (см. ниже).
Б) Второй подход не подразумевает этапа возникновения множества. Причём, вообще. Любого. В том числе и содержащего самого себя… Потому что математические объекты в чистой математике не возникают, а они сразу же существуют в заданной аксиоматической "реальности". Чтобы отвергнуть их существование, надо указать, что они противоречат аксиомам или, что сами аксиомы противоречивы. При этом считается плохим тоном акцентировать внимание на том, что некоторые аксиомы как раз и вводились, чтоб никто не вздумал отрицать существование.
Таким образом выходит, что в новейших теориях множеств данный парадокс… тоже не существует, но не потому, что математиков волновало логическое противоречие в выражении «сам в себе»! Парадокс признали парадоксом из-за выражения «множество всех множеств», и для борьбы с ним были созданы новые аксиомы.
Вопрос же с понятием "сам в себе" вообще не считался достойным внимания, так как хрустальной чистоты математики решили запретить любые упоминание о таких вещах как возникновение математических объектов. В общем, математическое сообщество решило одним махом покончить со всеми этими дьявольскими творениями и – перекрестясь – побожилось считать, что математические объекты не возникают, а даны нам от… (тут, обычно, указательный палец у виска направляется вверх). То есть, они (объекты) начинают существовать сразу после произнесения чего-либо после волшебного слова "пусть", а уж забота о появлении в уме математика такого математического объекта возложена на всевышнего.
Такой подход к понятию существование в математике был впервые озвучен Г. Кантором в самом конце XIX века, когда он разрабатывал свою непротиворечивую математику на основе теории множеств.
Интересно заметить насколько сильно перекликается подход Кантора с теми метафизическими приёмами неоплатоников, о которых много говорилось в предыдущих главах. Георг Кантор разрабатывал теорию множеств, чтобы математически строго доказать… божественную безграничность мироздания (то есть “актуально” бесконечно-божественную). Из-за этого он даже повздорил со своим бывшим преподавателем и покровителем, профессором Берлинского университета, Л. Кронекером.
Зато по ходу разработки своей теории множеств он всё время вёл активную переписку с… Ватиканом. Там его поддерживали.
Жаль, конечно, что Кантор страдал душевными болезнями и свою жизнь закончил в психиатрической больнице.
Чуть позже знаменитый Д. Гильберт лаконично сформулировал этот принцип существования в математике (имеется в виду существование без возникновения), провозгласив его основополагающим подходом под красивым лозунгом: если непротиворечиво, значит существует.
А вот те случаи, когда это существующее не может возникнуть в принципе, то есть вообще никак, даже в уме, – это не вашего ума дело.
Однако в таком подходе есть "детальки".
Во-первых, сами аксиомы без помощи естественного языка не могут быть заданы. Но слова и выражения в языке обладают лишь интуитивной строгостью. То есть, возникает очевидное несоответствие [противоречие] между исключительной, – чуть ли не абсолютной, – строгостью теории множеств и тем фундаментом, на котором это здание стоит (интуитивные понятия на естественном языке, содержащиеся в аксиомах).
Во-вторых, после построения Гильбертом строгой аксиоматической арифметики, когда он работал над такой же строгой аксиоматикой всей математики, появилась работа Курта Гёделя (ученика Гильберта), где было показано, что не всё в математике доказуемо чисто формально.
Опять же… “Метафизического” математика Гёделя больше всего беспокоила чистота математики в рамках… “мироздания”. Он умер в клинике, где лечился от параноидального психоза. Становится грустновато от невольно возникающего вопроса: метафизические подходы – это причина или всё же следствие таких душевных состояний?
В общем, в настоящей математике (математики от самого Н.Бурбаки) метафизическая чистота остаётся главным вопросом: стерильна ли она в актуально бесконечном понимании, или эта стерильность не выходит за пределы своего “ничтожного” потенциально бесконечного проявления?
И в самом деле, чистота же никогда не повредит! Ведь известно, что кашу маслом не испортишь! Правда, уже больше ста лет математические чистюли пытаются делать булочки с изюмом, состоящие только из изюма, а кашу намереваются варить из одного только масла.
И всё же небезынтересно вспомнить как математики сражались за чистоту своей дисциплины в смертельной схватке с «множеством всех множеств» в парадоксе Рассела. В самом деле, разве можно вообразить осмысленную жизнь математика без оперирования с множеством всех мыслимых множеств мироздания? Ведь жизнь тогда будет прожита зря. Дверь в это светлое будущее, к счастью, открылась легко! Решили просто заменить это “высшее” множество (в словосочетании) на слово «класс». Получилось – «класс всех множеств». А для понятия класс быстренько сварганили новые аксиомы! Зато все множества теперь, как на ладони!
Что касается традиционного (прикладного) взгляда на математику, – не метафизического, – то есть рассматривающего её как инструмент, то для существования математических объектов требуется обязательное их конструирование, так как они моделируют реальные объекты. Даже если моделируются только лишь “воображаемо реальные” объекты.
Оказывается, за сто лет до Гёделя, выдающиеся математики – Гаусс и Коши – как бы символизировали такие подходы (чистый и прикладной). Гаусс больше работал "в стол". Он считал свои разработки ещё сыроватыми, недостаточно строгими [хотя они были строже, чем у других]. Поэтому он публиковал свои работы с большой задержкой и только тогда, когда там были убраны все "лишние" слова, особенно касающиеся неких сомнений и вариантов. Коши поступал наоборот. Он считал, что другим математикам будут полезны и интересны его сомнения и "переживания", и поэтому обставлял свои выводы пояснениями и предупреждал о ложных путях решения. То есть, он предоставлял возможность математической общественности заглянуть в его умственные закрома. В этом смысле Гаусс считал, что Коши страдает математическим поносом. В свою очередь Коши отвечал, что Гаусса часто мучают математические запоры. Впрочем, пора "сливать воду", так как эти перипетии совсем уж далеки от парадокса Рассела.
Парадокс «Колесо» Аристотеля
Данный парадокс представлен рисунком ниже. На большом круге находится (приклеен, нарисован) малый круг. Они имеют общий центр О. Радиус большого круга RY, малого – RX. Большой круг катится без трения и скольжения по своей касательной на отрезкеYY’.
Замечание: Имеется в виду геометрическое качение круга по касательной, при котором каждая очередная точка окружности совмещается в месте касания с очередной точкой на касательной, образуя тем самым на ней свою развёртку.
Формулировка парадокса
Полный поворот большого круга соответствует отрезку YY’ = 2πRY, то есть – длине его окружности. При этом малый круг, – как одно целое с большим, – совершает вместе с ним такой же полный поворот – участок OXY становится участком O’X’Y’. Следовательно, отрезок на касательной к малому кругу XX’ будет равен отрезку YY’ на касательной к большому, а это, в свою очередь, означает, что длина окружности малого круга равна длине окружности большого круга.
Разрешение парадокса
Если рассматривать только круговое движение (без качения) вокруг центра, то полным поворотом круга будет поворот любой его точки на 360 градусов, что соответствует углу в 2π радиан. При круговом движении угол поворота будет одинаковым для любых точек на концентрических окружностях независимо от их радиусов.
В парадоксе же речь идёт о повороте круга при его качении, когда совмещаются два вида движений:
– круговое движение вокруг центра, которое не зависит от радиусов;
– прямолинейное перемещение самого центра, которое зависит от радиуса качения (в данном случае от радиуса RY).
Такое обобщённое движение отражено на рисунке положением круга до начала поворота, и после его полного поворота, чем как бы подчёркивается идентичность состояний.
Однако, принципиальными являются различия в промежуточных состояниях, то есть в самом процессе поворота, так как качение — это такое движение, которое происходит согласно радиусу качения. А катится именно большой круг по своей касательной, на которой и развёртывается его окружность, образуя отрезок YY’.
В отличие от большого, малый круг “катится” по своей касательной именно якобы, так как он не имеет своего радиуса качения. Радиус у него, конечно, имеется, но это не радиус качения, из-за чего, собственно, движение малого круга нельзя даже назвать качением. А можно лишь сказать, что в парадоксе малый круг имитирует качение. Впрочем, точнее было бы сказать – пародирует, потому что это вполне созвучно с мыслью в парадоксе о том, что длина малой и большой окружностей одинакова. О качении малого круга можно лишь сказать, что он, будучи одним целым с большим, тоже вроде бы катится вместе с любыми другими точками большого круга. Но окружность малого круга “катится”, откладывая на своей касательной длину окружности большого круга, то есть длину 2πR, где R – радиус большого круга – радиус качения. Если бы качение шло согласно радиусу малого круга, то все точки круга (включая точки на окружности и большого, и малого) на своих касательных откладывали бы длину окружности малого круга. Но один и тот же объект, то есть круг с нарисованными на нём окружностями, может осуществлять качение только лишь согласно одному радиусу качения, а не сразу двух или трёх.
Итак, парадоксальность достигается за счёт использования понятия поворот, которое в тексте интерпретируется двояко:
– и как полный поворот, указывающий на одинаковую начальную и конечную ориентацию малого и большого кругов;
– и как якобы одинаковый процесс самого этого полного поворота для большого и малого кругов, что принципиально неверно.
Использование же одного и того же понятия в различных смыслах в рамках одного рассуждения как раз и есть нарушение закона тождества Аристотеля.
"Но ведь гегелевская диалектика никакого отношения к древнегреческой диалектике не имеет!" А как же заявление самого Гегеля? Или в его диалектической логике тоже всё условно, всё "якобы"? И нельзя парадоксы Зенона "раскручивать" напрямую и связывать с философией. Зенон первый критик неклассической логики, т.е. логики эмпиризма, логики, которая имеет смысл, только после проверки её практикой. Парадокс возникает, когда математически можно доказать и прямое утверждение и обратное. Но тут практика - критерий истины. А вот когда на практике проверить невозможно, нет таких условий, то нужно задуматься над доказательностью такой логики. И логика ли это, если логикой называют формализованную схему рассуждений об эмпирической ситуации? Таких схем может быть превеликое множество. Недаром сами специалисты в этой области такое множество называют зоопарком логик.
Если эти "специалисты" полагают себя носителями "цивилизованной" логики - то что именно в ней они презентуют как "человеческое"?
Извините, но я не знаю, что такое "цивилизованная" логика. Есть классическая формальная логика (некоторые называют её традиционной), есть диалектическая логика - платоно-гегелевская (некоторые пытаются прилепить сюда марксистско-ленинскую псевдологику), есть неклассическая логика (по области применения которой идут споры). Законы иных "логик" должны быть доказаны, чтобы их считать логиками.
Именно так - буквоеды никогда не признают логику, законы которой не нуждаются в доказательствах, и тот факт, что жизнь такая какая есть - аксиома, а не гипотеза - им никто не докажет...
http://philosophystorm.ru/evolyutsiya-1#comment-364951
(это к тому, что платонисты склонны веками мусолить некоторые "проблемные" узлы, рассусоливая свои поверхностные впечатления, а ученик Стагирита, разрубая клубок противоречий - одним махом выявляет сущность связей, неуловимых для формально-логического анализа...)
Уважаемый Владимир Васильевич,
Что такое диалектическая логика Гегеля? Только что приведен замечательный образ "Колеса". Есть два понятия "диалектической логики": в широком (2πRy) и узком смысле (2πRx). И то, и другое парадоксально называют диалектической логикой (2πRy=2πRx).
Спекулятивная логика Гегеля (большое колесо познания) структурно включает диалектическую логику (малое колесо рассуждения) - логику с инкорпарированным в рассуждение противоречием.
Однако "малое колесо"- это самостоятельная дисциплина контактирующее с поверхностью традиционной формальной логики.
__________
*) Ни в каких текстах Гегеля термин "die dialektische Logik" не встречается (и, тем более, нет у Платона) . У Гегеля есть термин "спекулятивная логика", а у Платона "диалектика".
Я говорю о терминах, которые сегодня чаще употребляют и которые больше соответствуют сущности проблемы. У меня образ колеса не совмещается с гегелевской логикой. Гегель применяет логику, выходя за сферы её применимости - тут, правда, появляется аналогия с колесом, вернее со спиралью, но Вы имеете нечто иное ввиду. И Ещё диалектическая логика может быть абстрактной, чисто логической отвлечённой от конкретной реальности формой, когда описывает бытие, как таковое и конкретной, когда вскрывается в конкретном материале, в его целостности, сущности и т.д. Это последнее, т.е. применение диалектической логики к конкретному материалу, Гегелю давалось с трудом и вызывало немало критики.
socraty2-му: возможно у самого Гегеля "применение диалектической логики к конкретному материалу" и давалось с трудом. Но где её использовать, он отразил весьма конкретно: "Философия, именно потому, что она есть проникновение в разумное, представляет собой постижение наличного и действительного, а не выставление потустороннего начала, которое бог знает где существует.... Можем сказать, что оно существует только в заблуждении одностороннего, пустого рассуждательства" (см. Предисловие к "Философии права").
Всё верно, только речь идёт о том, что прямое применение диалектики к эмпирическому материалу, которое практиковалось марксистами-ленинцами, это гераклитизм в чистом виде, а в политике ещё и волюнтаризм. С материалом необходимо поработать выявить, что именно в нём относится ко всеобщему, разумному в этом конкретном материале. Вот Платону может быть не в полной мере, но удалось это продемонстрировать в диалоге "Государство", а у Гегеля почти во всех примерах прямое применение диалектики, что иногда вызывает смех и издёвки. Но это не умаляет его заслуг в изложении структуры самой логики.
socraty2-му: ну я бы не стал так уж смеяться и издеваться над тем, как Гегель отразил диалектику отношения людей к правовым законам, без которых не может существовать ни одно государство: "Правовые законы - это законы, идущие от людей. Внутренний голос может либо вступить с ними в коллизию, либо согласиться с ними. Человек не останавливается на налично сущем, а утверждает, что внутри себя обладает масштабом правого: он может подчиниться необходимости и власти внешнего авторитета, но никогда не подчиняется им так, как необходимости природы, ибо его внутренняя сущность (то самое "Я", определение которого вызывает многословные дискуссии на ФШ - моё дополнение) всегда говорит ему, как должно быть и он в самом себе находит подтверждение или не подтверждение того, что имеет силу закона". А то, как он определил суть познания такой метафизической сущности, как право: "Может показаться, что понимание права как мысли, открывает путь к случайным мнениям, однако истинная мысль не есть мнение о предмете, а понятие самого предмета. Понятие предмета не дается нам от природы.... Мысль о праве не есть нечто такое, чем каждый обладает непосредственно, лишь правильное мышление есть знание и познание предмета и поэтому наше познание должно быть научным", вызывает не смех и издевки, а соответствующие размышления о том, каким должно быть познание не только сути такого предмета как право, но и в других областях обеспечения жизни людей на Земле (см. Предисловие к "Философии права").
В данном случае, говорим о термине "диалектическая логика". И я готов согласиться с употреблением термина "ДЛ" для раскрытия сущности проблемы. А проблема многоаспектная. Поэтому термин "диалектическая логика" применил бы не только к творчеству Гегеля и Платона, но и к наработкам Сократа в области рассудочной диалектической логики, а также к 10-членному силлогизму древнеиндийских логиков.
--
Сократ да! его попытки поиска конкретно-всеобщего в эмпирическом явились отправным пунктом диалектического анализа. Платона это настолько вдохновило, что он из писателя превратился в философа.
Vadim: Но ведь гегелевская диалектика никакого отношения к древнегреческой диалектике не имеет!
socrat2: А как же заявление самого Гегеля?
Вы хотите сказать, что во времена Платона всё же использовали гегелевскую диалектику? Впрочем, возможно вы слишком серьёзно поняли тот фрагментик в вышеприведенном тексте "Парменидом по лосеведам". Там у меня сказано было, что, мол, в этой древней Греции не все ещё "успели начитаться Гегеля".
Тех, кто не понимает юмор я в детстве расстреливал. Из рогатки. /Остап Бендер/
Так и не понял какие у вас претензии? То ли к Зенону, то ли к... К кому?
У вас прямо "детектив" получился!
Я же говорил, что из вас получился бы прекрасный популяризатор!
Относительно "кризиса", то пришел к тому же результату, но совершенно другими путями!
Немного о недостатках:
1. В данном случае мы имеем историю философии, а не философию как таковую. Философия должна не только констатировать наличие проблем, но и давать их решение! Замена "платоноведов" на "аристотелеведов" это плохая замена!
2.Хорошо бы если кто нибудь написал что-то подобное насчет "гегелеведов"!)))
Кстати именно Гегель и решил указанную проблему! После него, деятельность платоноведов и аристотелеведов превратилась в "исторический хлам"!
То, что вы дальше перечисляете и цитируете, я никак не могу присобачить к моим высказываниям ни в большом, ни в маленьком тексте (сообщении).
Научите, пожалуйста, меня этому шитью. Как и к чему надо пришить вашу критику?
к чему?-К большому!
как?-Замена "платоноведов" на "аристотелеведов" это плохая замена!
Вы допустили ту же ошибку, что и автор темы- На Платона надо смотреть "глазами" Гегеля, а не на оборот! (у него). На "кризис" надо смотреть "глазами" Гегеля, а не Аристотеля! (у вас).-именно Гегель и решил указанную проблему! После него, деятельность платоноведов и аристотелеведов превратилась в "исторический хлам"! Вы не сможете решить данную проблему, так решить её можно только с позиции Диалектики! Другого пути нет, можете не стараться! Хотя я возможно и ошибся и вы не понимаете природы "кризиса"? Поэтому прошу уточнить!
В моём тексте, в 5-ом разделе, жирным шрифтом была указана природа кризиса тех времён. Цитирую: "Попробуем обозначить, в чём именно заключалась эта проблема: философия тех времён зашла в тупик, потому что философы не могли сформулировать – каким образом, то есть за счёт чего вроде бы верная цепочка рассуждений может приводить к противоречивым, абсурдным умозаключениям."
Пути разрешения этой проблемы намечены Аристотелем в его, так называемой, Первой философии. В частности, надо неукоснительно соблюдать закон тождества, так как если его не соблюдать, то доказать можно всё что угодно. Но дополнительная проблема состоит в том, что простота формулировки закона тождества таит в себе совсем не простое его применение на практике, о чём свидетельствует очень... ну о-о-очень долгоживущие парадоксы.
Уф, значит я понял правильно!
Именно к такому же выводу я пришел, но только другой дорогой-через софистов! Трудно было понять историческую роль софистов, получалось, что это как бы "тупиковая" ветвь. Но так как все рождается из материальной необходимости, следовало выявить эту "необходимость". Вот как я объяснял данную проблему "космонавту":
Не путайте философию и софистику! Какую проблему подняли "софисты"? - что есть проблемы и есть "проблемы", их следует различать! Есть философы и есть "философы"! Есть наука и есть псевдонаука и т.д.
Историческое развитие Логики, как науки, есть проявление материальной необходимости различать где истина, а где ложь; где товар, а где подделка! Развивается не только истина, но и ложь! Поэтому и выявление лжи требует все более развитого логического аппарата!
Мы уже старики, нам уже поздно "переучиваться", поэтому поймите меня правильно! Я не собираюсь менять ваши взгляды (это невозможно!). Просто примите как факт! Вам не удастся вернуть науку Логику во времена Аристотеля. Это бесполезная, бесперспективная работа!
Взять хотя бы "закон тождества", чтобы снять статус, здесь недостаточно даже логики Гегеля, здесь требуется уже научная логика! Это одна из тяжелейших проблем или вы думаете я зря ухожу от каких бы то ни было объяснений по этому поводу? Люди не понимают даже результатов Гегеля, какая уж тут к черту научная логика?!
Софисты - это предшественники Зенона с Парменидом. Они чувствовали проблему, но их примеры рассуждений были не столь красивы и точны как у этих гениев. В их рассуждениях ошибку было найти легче, не прибегая к какой-либо методике. Интуитивно - как результат накопленного (в дискуссиях) опыта.
Аристотель же выдал на-гора МЕТОДИКУ отыскания несуразностей. Далее дело уже за ПРИМЕНЕНИЕМ методики. Её мало только знать. Её надо уметь приенять, что требует опыт и шевеление мозгов. Но БЕЗ методики - ещё хуже, так как количество путей возрастает на порядок.
Если сам Гегель сделал всё возможное, чтобы люди его НЕ ПОНИМАЛИ, то какие могут быть к нему претензии? Ну, разве что... сделать ему назло: "ах, ты сука хочешь, чтобы тебя НЕ понимали... а я тебе вы пыку - пойму!"
Всё это "понимание" Гегеля выдаётся не для Гегеля, а для возвышения себя-любимых, то есть ТАКИХ ЖЕ пленников слова, каким был Гегель. Всё это люди, которые находятся в "плену у слова". Заметьте, не слово покоряется и помогает этим людям донести свою мысль, а наоборот - расплывчатые слова являются их крепостью... а лучше сказать крепостью тюремного стиля, типа Петропавловской.
Болтун находка для шпиона!))
.
Чтобы скрыть правду, прибегают ко лжи, вводят в заблуждение...
"Я лгу". Признался человек. Но не сказал правды, скажем, куда пропал дырокол со стола соседа. Зашёл здоровяк, забрал дырокол и сказал, молчи, а то по голове настучу...
Солгал, не значит сказал правду: дырокол под стол свалился... Дело второстепенное, главное - голову сберечь, продолжая лгать.
Итак, если за признанием во лжи последует другая ложь, правда продолжает скрываться, ясно дело, что за тип! Если признался во лжи и раскрыл правду - другое дело.
Истина и заблуждение - философские понятия, правда и ложь - психологические. Надо бы это различие учитывать.
Вы даёте анализ оксюморона. Отношения к диалектике это не имеет. Эмпирия напичкана противоречиями, как это демонстрирует Гераклит, и даже говорят, что это диалектика. Однако такая диалектика далека от диалектической логики и не научна.
.
.
фигня полная
Вот это уже по-платоновски, он ведь тоже жил при демократии и критиковал её за лояльное отношение к любой фигне и в теории и даже в практике. Чем этой фигни больше, тем она увереннее претендует на объективность и профессиональность, тем увереннее идёт к своему закату демократия. См. циклы Платона, циклы Полибия, а в ХХ веке их по-новой открыли исследователи Древней Месопотамии на археологических и архивных материалах - демократия временное явление. Каждый тут мнит себя новоиспечённым Платоном и гением. Но это не только тут подобное пронизывает всю нововременную демократию. Ещё 1 - 2 депрессии и она накроется медным тазом. Жаль только то, что начнётся это с России, с повторения 1917 г.
Все тут гении в нововременной демократии. С гениями понятно, а вот демократия только в вашем оторвавшемся от реальности философском воображении, революция нам тоже не светит, не платоновские сейчас времена. Страной рулит мафия и светит нам деградация и гибель страны (это если ничего не изменится и гениальный гарант или его последователь и дальше будет народу мозги е.бать).
Соответственно - если изменится, то нет. Из этих двух посылок. Вы выводите логическое умозаключение, что я имею оторванное от реальности философское воображение. Трудности у Вас с силлогизмами-то.
У вас трудности и с реальностью и с анализом текста. Мой вывод основан на том, что предпосылок к смене власти не видно и предположить её можно пока только гипотетически.
Не очень приятно эту хреноту вам писать, но силлогизмы заставляют. Давайте не будем продолжать, если не знакомы с биографией нашего гениального гаранта, зайдите на сайт Путинизм.
О Путине я знаю больше, чем Вы и не голосовал за него при первом его избрании и агитировал против. Так что просвещать меня не надо. И больше, чем Вы знаю и о критике демократии.
Я очень рад за вас, что вы знаете, что я знаю, осталось только узнать, откуда вы это знаете. В отличии от вас, мне совершенно не известно, что вы знаете о Путине, поэтому и посоветовал.
По моим сведениям Платон создал свою теорию идей не из чистой любви к диалектике. Платон столкнулся с проблемой, что желая говорить об этике, он не может указать на предмет рассуждения как на сущий. В результате родилась онтология идей. А рассуждения об идеях сделались вынуждено диалектическими.
Если рассматривать философию Гегеля как осуществление Платоновской интенции, то возникает вопрос: доволен ли был Платон такой философией, в которой все понимается как становящееся, в которой добродетель существует в единстве с пороком?
И что же вынудило Платона изложить диалектическую логику в "Пармениде"? У Гегеля логика выходит за сферу её применимости. А в логике "Парменида" ничего нет становящегося, в каждом понятии вся логика содержится в снятом виде и пусть Вас не смущает, что категорию, означающую этот процесс, Платон ещё не выдумал. Платоновская этика в "Государстве" - это в его представлении этика совершенного государства, а "порок" к совершенному государству как-то не клеится.
Попытался Гегель использовать свою логику в своей "Философии истории" и совсем не нашёл в ней той сферы, которую можно применить.
Совершенно верно, вышел за сферу применимости диалектической логики. История - не онтологический объект. Рассматривать историю можно только с позиций эмпирии и законы выводить опять же эмпирические.
Если логика нормальная, то её можно и нужно применять везде, где человек мыслит осознанно.
Вот тут пример успешного применения Гегелем своей диалектики: http://philosophystorm.ru/gegel-ispolzuet-svoyu-logiku-na-praktike
Насчёт нормальной (жизненной) логики - это ко мне...
Вот намедни сочинился каламбурчик:
" - вполне очевидно, что любая жизнедеятельность есть отрицание единства мироздания, и если живым организмам по тем или иным причинам приходится обзаводиться разумом, то даже в своей бессознательной форме он действует как паразитарная сущность, противопоставляющая себя миру, а в случае бытования в роли сознательного фактора - направляет "слишком последовательных" носителей и вовсе - к уничтожению основ сущего...
это к тому, что законы эволюции, по всей видимости - можно отнести только к экзистенции неразумных тварей, а те организмы, что подчиняются разуму даже не ведая об этом - "во всей массе своей" уже не столько участники эволюционной "лотереи", сколько вполне "законные" революционэры..."
http://philosophystorm.ru/evolyutsiya-1#comment-364951
...и скажите на милость, уважаемые буквоеды - что в нём нелогичного?
...а если што логичного всё-таки есть - то от кого?
Вам очевидно, мне нет, хотелось бы узнать, откуда у вас эта очевидность. Почему жизнедеятельность отрицает единство (ладно бы земной природы), а то самого мироздания!! А может быть и не отрицает, а живёт себе поживает и в ус не дует. Может кто и другие варианты предложит.
При чём тут паразитарная? Живёт организм, пользуется разными возможностями для выживания. Благодаря сознанию человек не только потребляет природу, но и создаёт вторую искусственную природу - цивилизацию. Конечно каждый борется за выживание, но это совсем не паразитизм.
С этим можно согласиться, но опять же дело не в сознании. Сознание, это просто усиливающий фактор. Всё живое использует для жизни окружающее пространство, это не паразитизм, это норма. Человек уничтожает природу также как и любые другие живые организмы, всё живое стремится к бесконечной экспансии.
Не ясно, о чём это. Очевидно (теперь уже мне), что сознание это революция в эволюции живой природы.
Степень логичного, от степени духовного (интеллектуально-нравственного) здоровья.
Вот в этой теме даже Платону приходится быть субстанциалистом, но поскольку он ещё и "заединщик", то его "субстанция" - выглядит неправдоподобно, гораздо лучше, чем она есть на самом деле:
http://philosophystorm.ru/logika-platonovskogo-parmenida-i-logika-gegely...
а для меня, не питающегося иллюзиями - очевидно, что
в единстве с мирозданием участвуют разве што вирусы
(как "переходная форма" от нежизнеспособной "сугубо материи" -
к организмам, использующим в своей экзистенции свойства собственно субстанции,
стремящейся избавить себя от обузы - участия в материальной "тягомотине" по обустройству мироздания...),
а любая живность - так или иначе способствует распаду его "устоев"...
Я только хотел показать, что осознание необходимости революционных изменений в жизни общества - проявление не столько развития разума, сколько следствие революционности, присущей самой жизни (в самом общем и "сущностном" смысле)...
Такой логики нет. Есть формальная, есть диалектическая, есть неклассическая (со своими проблемами), а за их пределами обычное эмпирическое суждение или фантазии. Гегель нередко свою логику распространял за границы её применимости. А Платон после чёткой формулировки законов логики в "Пармениде" область её применимости полностью осознал и сузил.
socraty2-му: ну и где по Вашему находятся "границы применимости" такого от Гегеля: "В третьих, хотя суждение и содержит единство понятия, утратившегося в самостоятельных моментах, это единство всё же положено. Положенным оно становится через диалектическое движение суждения, которое тем самым превратилось в умозаключение, полностью положенное понятием, поскольку в умозаключении положены и его моменты, как самостоятельные крайние члены и опосредствующее их единство. Но так кк это единство как соединяющий средний член и моменты, как самостоятельные крайние члены прежде всего противостоят друг другу, то это противоречивое отношение, имеющее место в формальном умозаключении, снимает себя и полнота понятия переходит в единство тотальности, субъективность понятия - в его объективность" (см. "Наука логики", Кн.3, Р.1 "Субъективность")? Разве что только в умении эту логику использовать в процессах мышления того или иного индивида (и что, как отразил всё тот же Гегель, нам не дается от природы) - я так считаю.
Цитату на бочку, plz ! Цитату чёткой формулировки законов логики в "Пармениде".
Окончание исходного текста:
Восьмая гипотеза [Парменид 165е–166с] – это заключительное объяснение особенностей нового типа снятия, то, что Гегель назвал впоследствии снятием «системных категорий», или «сфер идеи». Сам Платон в «Софисте» называл их главнейшими родами [Софист 254е], а в «Пармениде» этот тип снятия проанализировал на отношении единого и иного не-единого. «Вернёмся в последний раз к началу и обсудим, чем должно быть иное в отношении единого, если единое не существует» [Парменид 165e]. Логика прошла путь от одного субъекта, то есть единого, до другого – иного (иное не-единого). Между ними нет рефлексивных отношений, т.е. единое «решительно никак не мыслится иным» [166a], но при этом, «если единое не существует, то и иное не существует и его нельзя мыслить ни как единое, ни как многое» [166b].
Алгоритм циклического движения категорий в «Пармениде» представлен исчерпывающе, законы логики даны. Платон заканчивает её изложение повторением самого важного момента всей логики: «если единое не существует, то ничего не существует» [166c]. Нет реальности без идеи, субстанции, как нет логики субстанции без общего, единого субъекта, который возникает в самом начальном её этапе и в снятом виде существует до конца. Диалектическая логика воспроизведена, невыразимое выражено, неизречённое изречено.
Платон не был первым субстанциалистом, но он решил самую сложную задачу этой философии – создал ее логику, логику диалектического субстанциализма. Со стороны выглядит просто: он взял обобщающую абстракцию, отбросил её прежнее значение («содержание») и наполнил диалектическим содержанием. Применив принцип снятия, сделал всю конструкцию вневременной. Получилась новая концепция понятия, содержательного понятия, которое возникает не в обобщающем абстрагировании, а в процессе снятия противоположностей, в процессе воспроизведения атрибутов субстанции. Диалектические (разумные, субстанциальные) понятия - это понятия, содержанием каждого из которых является вся концепция логики диалектического субстанциализма. Гегель в конкретизации логики пошёл дальше: он результат синтеза обозначает третьей категорией. Это демонстрирует богатство категориального аппарата гегелевской логики, но принципы её построения - платоновские, причём, самые последовательные.
Диалектика тождества противоположностей, тождества, которое справедливо лишь для субстанции, - вынужденное и единственно возможное движение логики и философии монизма, ибо без этого нет никакой возможности не противореча себе, объяснить мир, причину его существования и устойчивости, и саму возможность его познания. Все попытки в истории философии восстановить вещественно-телесный мир как отдельную от субстанции истинную реальность (или наряду с ней, или вместо неё) всегда страдают алогичностью, впадают в неразрешимые логические противоречия. Преодолевая паралогизмы и абсурд эмпиризма, древнегреческая философия нашла единственный логически последовательный способ рассмотрения мира как определённой сверхчувственной субстанциальной сущности, в основе которой лежат полярные силы.
Ну, а начинал-то Платон с того, что все вещи соотносились с идеями. Чёткость же понимания возникает после изложения восьми гипотез в "Пармениде". Гегель это и воспроизвёл в своей логике.
socraty2-му: но сам Гегель указал на то, что не Платон, а именно Кант "Отнял у диалектики её кажущуюся произвольность, показал её естественность и необходимость, определил её универсальную (то есть логическую) форму развивающегося теоретического мышления" (см. Э.Ильенков "К вопросу о природе мышления").
Вы обещали-с чёткую формулировку законов логики в "Пармениде".
Поэтому - цитаты из "Парменида" на бочку, пожалуйста!
Насчёт всех этих, так называемых "гипотез" я в своём тексте писал - это "споры о количестве ангелов помещающихся на кончике иглы".
Итак, вам надо сделать простейшее действие (доступное теперешним школьникам младших классов). А именно: copy and paste. Копировать - из платоновского "Парменида", а выкладывать - тут, в сообщении.
Платон не был первым субстанциалистом, но он решил самую сложную задачу этой философии – создал ее логику, логику диалектического субстанциализма. Со стороны выглядит просто: он взял обобщающую абстракцию, отбросил её прежнее значение («содержание») и наполнил диалектическим содержанием. Применив принцип снятия, сделал всю конструкцию вневременной. Получилась новая концепция понятия, содержательного понятия, которое возникает не в обобщающем абстрагировании, а в процессе снятия противоположностей, в процессе воспроизведения атрибутов субстанции. Диалектические (разумные, субстанциальные) понятия - это понятия, содержанием каждого из которых является вся концепция логики диалектического субстанциализма. Гегель в конкретизации логики пошёл дальше: он результат синтеза обозначает третьей категорией. Это демонстрирует богатство категориального аппарата гегелевской логики, но принципы её построения - платоновские, причём, самые последовательные.
Диалектика тождества противоположностей, тождества, которое справедливо лишь для субстанции, - вынужденное и единственно возможное движение логики и философии монизма, ибо без этого нет никакой возможности не противореча себе, объяснить мир, причину его существования и устойчивости, и саму возможность его познания. Все попытки в истории философии восстановить вещественно-телесный мир как отдельную от субстанции истинную реальность (или наряду с ней, или вместо неё) всегда страдают алогичностью, впадают в неразрешимые логические противоречия. Преодолевая паралогизмы и абсурд эмпиризма, древнегреческая философия нашла единственный логически последовательный способ рассмотрения мира как определённой сверхчувственной субстанциальной сущности, в основе которой лежат полярные силы.
Это заключение о логике Платона в вышеназванной статье подготовлено в Платоновском исследовательском научном центре. Статья после рецензирования доложена мной на 1-й Московской Международной Платоновкой конференции. Прошла отбор и включена в "Платоновские исследования". Вып 1. 2014г. Всем специалистам было всё понятно. Вы, видимо, такой специалист, что диалектическую логику понимаете, как-то по-своему. Извините, но как Вы хотите диалектическую логику на "бочке" видеть (вероятно в двух словах), не представляю. Это не псевдодиалектика марксистско-ленинской философии.
socraty2-му: ну и как Вы, используя логику Платона, раскроете диалектическую суть развития условий жизни людей в соответствующем социуме (например, в нынешней России) на основе того, что производственные отношения - это отношения, в которые вступают люди в своем общественном жизненном процессе, в производстве своей общественной жизни? Ибо Маркс, используя логику диалектики всеобщих форм движения Гегеля - это сделал по полной программе (и прежде всего для капиталистических условий обеспечения жизни людей), а вот нынешние философы (как и так называемые либеральные ученые-экономисты) от исследования этой сути "шарахаются как черт от ладана". Вы из их числа, или как?
Где Вы у Маркса нашли "логику диалектики всеобщих форм движения Гегеля"? А теория прибавочной стоимости примитивна и ни на макро-, ни на микро экономическую теорию не тянет. Я из числа "или как", а вернее, опираюсь на институционализм Платона - первого в истории технократа (от техна - мастерство, или профессионализм). Технократические движения ХХ века не учитывают рекомендаций Платона, как не учитывают их и технократические реформы. https://sites.google.com/site/tehnokratiaxxi/home/novaa-teoria-gosudarstva тут как раз о сути развития социума.
socraty2-му: а вот считать теорию марксизма лишь теорией прибавочной стоимости и есть тот самый примитивизм, который по сути и погубил СССР. Ибо теория марксизма базируется на том, о чем Маркс так отразил: "Общество, если даже оно и напало на след естественного закона своего развития, не может ни перескочить через естественные фазы своего развития, ни отменить последние декретами. Но оно может сократить и смягчить муки родов". А то, что это можно сделать лишь на технократической основе (т.е. обеспечить переход общества на более высокий уровень своего развития, как указываете Вы), игнорируя уровень общественного развития общества в целом - большое заблуждение. Ибо давно известно - грамотный варвар во сто крат опаснее нравственного аборигена. И не зря у Гегеля есть такое для такого общественного развития общества: "Нравственность есть идея свободы как живое добро, имеющее в самосознании свое знание, воление, а через его действование свою действительность, равно как и самосознание имеет в нравственном бытии свою в себе и для себя сущую основу; нравственность есть понятие свободы, ставшее наличным миром и природой самосознания". Однако.
Может, у вас просто нет бочки, на которую можно выложить ХОТЬ ОДИН из обещанных логических законов найденных в "Пармениде"? Бывает...
Мне остаётся только встать на колени, и биться головой об пол перед таким уважаемым сообществом. Правда, при этом я должен буду запретить себе верить собственным глазам, которые даже такую простейшую вещь как формулировка законов логики они (глаза) не могут отыскать в "Пармениде".
Думаю, что дай этому вашему сообществу кусочек власти, и они повелят выколоть, нафиг, эти глаза у неверующего.
Есть формалдьная, она же и есть диалектическая, она же нормальная. Логика Гегеля только по названию диалектическая (и для тех, кто не понимая её, готов принять, да ещё и другим объяснять) но в действительности просто грандиозная, интеллектуальная, искусственная конструкция. Гегель её сам применять не мог, а другие тем более и дело тут не в сфере применимости, а в искусственности самой "логики".
""Уже будучи тяжело больным, он произнёс свою знаменитую фразу - "Умирает единственный человек, который понимал меня, и то не всегда и не полностью".""
Неклассическую логику изобретают интеллектуальные извращенцы, для людей проблема хотя бы формальную научиться использовать.
АлександрРАМ-у: ну предположим Гегель в Предисловии к его "Философии права" и указал на то, как использовать его диалектическую логику в процессах теоретического мышления. И, в частности, при определении сути такой метафизической сущности, как право: "Наука о праве есть часть философии. Она должна поэтому развить идею, представляющую собой разум предмета, из понятия или, что то же самое, наблюдать собственное имманентное развитие самого предмета".
VIK-Lug,
Указать как использовать, в случае с диалектикой Гегеля, это вообще малозначащее заявление. Я могу предложить вам инструкцию тостера, а в упаковке будет находиться кофемолка и как вы будете её использовать по инструкции?
АлександрРАМ-у: дык чтобы не выдавать одно, не имеющее отношения к другому (типа наличного и действительного и того потустороннего, которое бог знает где существует и может существовать лишь в пустом одностороннем рассуждательстве), то как раз Гегель и отразил как это делать на философской основе путем диалектической логики.
Это для меня слишком сложно.
Верно. Об этом принципы рефлексии в "Феноменологии духа". Или же известные законы мышления (они же "принципы рефлексии") являются законами этапов процесса мышления тождественного бытию... В чём суть тождество? Конечно, не названных человеческих законов - бытию, а логических форм мышления - форме процесса развития бытия. В мыслительной сфере Гегель назвал абстрактную, отрицательно-разумную и положительно- разумную формы. А вот форму процесса развития бытия не нашёл и не искал... Посчитал, достаточно знать умственные формы согластно которым строится деятельность Духа в материальном мире. Мол, Дух обуславливает приведение к тождеству материи. Тогда как следовало установить форму процесса развития материи, которую взять за форму мышления. Как сказал Энгельс, перевернуть теорию Гегеля с головы на ноги. Взялся. Но не перевернул...
Вот не думал, что именно Вам - придётся напоминать о том, что выражаться оксюморонами - привилегия идиотов...
Получается, что Вам говорят что-то вроде: "...логик есть много таких, которые только себя самих признают, а всех прочих - отрицают напрочь), а бывает и "нормальная" - признающая только то, что есть, даже если оно - само себе противоречит..."
...а Вы - отвечаете: "нет - я так не играю" или: "для меня, буквоеда - все логики хороши, но эта "нормальная", отображающая истину(то, что есть неочевидное для многих из-за субъективности восприятия) - не логика вовсе, а какое-то непотребство..."
Причём тут непотребство, Вы пытаетесь оперировать обычным разговорным языком. Он никогда не был логикой. Его пытается исправить формальная логика, но тогда применяет свои законы построения. Как Вам ещё объяснить? Если Вас вопрос действительно интересует, у меня есть монография, в которой первая глава специально посвящена этой проблеме. Может многовато, но зато разжёвано всё о логике. В интернете можно выловить: "Семёнов В.В. Уроки Платона. Наука и политика. 2011 г." Там, где платно - пропускайте. В "философия ру" так кажется. есть бесплатный текст монографии. А тут вообще я хотел ограничится только сопоставлением логик Платона и Гегеля.
Пожалуй - в этом месте я и усматриваю разделение:
логика = самодостаточность формальных "метафизических" построений= антифилософия
философия = выяснение истин посредством мудрости = взаимодействие логик с эмпирией
это к тому, что множественность "логик" - закономерное следствие субъективизма сапиенсов
а множественность "философий" - нонсенс.
Другими словами:
Платон - сказочно умелый логик и выдумщик, так или иначе очаровавший почти всех ценителей философического лексикона, но никакой не философ - потому как не выразил ни одной истины при жизни и его соображения - за две с гаком тыщи лет не поспособствовали чьему-либо помудрению.
И ещё две с гаком тыщи лет пройдут, про вас не вспомнят, а платоновские идеи будут объектом анализа. Он гений. Можете давать любое своё объяснение этому феномену, только кому оно нужно? Как говорил Уайтхед, «вся философия — это заметки на полях сочинений Платона». И не более того.