(По поводу работы З. Фрейда «Я и Оно»)

«Вообще я всегда был готов признать мои обязательства по отношению к другим работникам, но в данном случае я не чувствую себя отягчённым долгом благодарности.»

З. Фрейд.

(С одной стороны, мол: «Платон, ты мне друг, но истина дороже», с другой – полное отрица-ние о всяком влиянии кого бы то ни было в формировании содержания данного текста, т.е. всё, что «синтезировано» в формате текста «Я и Оно», не имеет ни оснований, ни связей и ни с одним из авторов текстов, составляющих христианскую культуру, а в общем, - вне их и над ними … И как будто бы, кроме долга благодарности «другим работникам», других долженствований для научной разработки нету).

-------------------

Зигмунд Фрейд в тексте «Я и Оно» начинает обобщение результатов своего психоанализа человеческого сознания, - ранее произведённого им текстами: «Толкование сновидений», «Остроумие и его отношение к бессознательному»», «Массовая психология и анализ человеческого «Я»», «По ту сторону принципа насла-ждения», «Тотем и табу», «Достоевский и отцеубийство» и проч., своими очерками и письмами, - и претен-дующее на обобщение не врача психиатра, а вполне определённо (как тематикой, так и своей предметно ориентируемой аргументацией) на философское обобщение, следующими словами:

«Настоящее обсуждение… носит скорее характер синтеза , чем спекуляции, и ставит, как кажется, перед собой высокую цель.»

Весомое и впечатляющее заявление, но почему это «синтез» противоположен «спекуляции», а не «анализу» , тогда как «спекуляция» в работе «По ту сторону …» определена (и по Гегелю) как некоторая спекуля-тивная идея (или предварительная мера), позволяющая видеть единое в разрозненных объектах (либо событиях), т.е. то, что формирует проблемную область как возможную, её набор сущностей, событий, предикатов и операций. Конечно, «спекуляция» - это «не» синтез, но и «корова» тоже «не» синтез. И для работы, пре-тендующей на научность, фразы типа: «Настоящее обсуждение носит скорее характер синтеза, чем коровы» по всем канонам логики есть ляпсус. Конечно, этот фрагмент фразы поддаётся и другой интерпретации: «в основном синтез и немного спекуляции». Но если «синтез», - то «спекуляцию», на основе которой состоялся этот «синтез», необходимо произвести ранее и новые спекуляции, которые ничего, кроме новых и не охва-ченных предыдущей спекуляцией сущностей, добавить, к «характеру» «настоящего обсуждения», не могут и поэтому автор обязан отделить их от производимого синтеза . А у Фрейда наоборот. И почему это научное (на что Фрейд несомненно претендует) обсуждение «носит характер»? И как это - носить «характер синтеза»?… Тогда как наука и логика требует строгих и однозначных форм высказываний как при постановки цели, так и при определении предмета исследования… Вообще-то, эту фразу можно читать так: «Настоящее обсуждение скорее «уж», чем «если»»… И главное: А в чём же состоит эта фрейдовская «высокая цель»? Да и фрагмент этой фразы: «… и ставит, как кажется, перед собой высокую цель», скорее, подходит для ху-дожественного произведения (или по Фрейду – для мифологического текста, вообще-то этой «высокой це-лью» он как бы отгораживает «чистоту» и «благородство» своего замысла и самого себя от результатов «на-стоящего обсуждения», мол: простите, но что есть, то и есть, и ничего он с эти поделать не может), тогда как для науки в определении цели работы: во первых, слово «кажется» недопустимо; во вторых, одного предиката «высокую» явно недостаточно. И, по существу, смысл, содержание и высоту этой «высокой цели» (на-личие которой этой фразой – явно нам внушает, а о содержании которой он, как бы, скромно умалчивает) читателю предлагается «вычислить» самому, что я в ниже изложенном и сделал.

В работе «Я и Оно» Фрейд акцентировал в поступках человека, как при выборе целей, так и в процессе их достижения, господствующее преобладание «Оно» над «Я», как надстройки над «Оно» и своими корнями («фундаментом») уходящее в непостижимую глубину этого самого «ОНО». Причём это «научное» обобщение о подавляющим преобладании «Оно» над «Я» (т.е. бессознательного над сознанием), причём и часть «Я» является бессознательным: «Так и часть «Я» (один Бог знает, какая важная часть!) может быть БСЗ и, несомненно, и есть БСЗ» , было выведено им (как навязывается нам некоторыми фразами текста этой работы) в полном соответствии с научной методой, т.е. на большом и «содержательном» статистическом (фактическом) материале: мол, сначала статистика, а затем обобщение. Тогда как структурный анализ текста говорит об обратном: вначале «кашпировскими» методами нам внушается «несомненное» наличие в структуре биологии сознания сакрального и самовольного «Оно», что, якобы, иллюстрируют рисунки структуры «Я», а затем на примерах психобольных, причём особ женского пола, не выводится, а подтверждается это «обобщение». И, не оспаривая истинности этого обобщения, возникает вопрос: Что же, на самом деле, стало ис-точником этого обобщения? И правомерно ли обобщение данных, полученных на «ненормальных» объек-тах наблюдения с включением в него «нормальных», т.е. «обобщение» на не обладающих единой метрикой статистических данных? Это всё равно что: если человек болен и больна у него печень, то, «обобщая», делать вывод, что у всех людей «несомненно» больна печень. Конечно, у каждого она есть и это факт, но совсем не каждый испытывает неудобства, а то и боль от её наличия и даже наоборот, - живёт. Здесь явная подмена силлогизма: «некоторым х присуще а»; на: «всем х присуще а», причём, «с эллинским чувством меры, с еврейской трезвостью и без филистёрской боязливости», вторым планом и параллельно подтверждая «справедливость» этой подставы тем, что всем нам, без всякого сомненья, присуща и, очень может быть, не совсем здоровая печень, и что ничего другого он, якобы, и не имел ввиду, т.е. всем нам: для «ненормальных» - в явлении, а для «нормальных» - бессознательно, присущ «эдипов комплекс» , правда, неизвестно на что «распадающийся», а Достоевскому в особенности , доказательством чему, якобы, служат «Братья Карамазовы», «плод великолепного поэтического творческого дара Достоевского» , которого «всего Д. можно было бы построить на его истерии» . И к тому же, «этот интеллектуальный гигант» , Гельмгольц – эпилептик, «все остальные великие личности были чистыми истериками».

А Т. Манн, попав под оболванивающее влияние фрейдизма, из сифилиса, т.е. из явной болезни, с сомнительным успехом, пытался вывести «гениальность», для чего (и по Фрейду), якобы, необходимо : «расслабиться», отключить (а лучше, - убить сифилисом) свою упорядоченность и духовность, вот тогда-то на свет и явит себя своей «гениальностью» наша «бессознательность», наше «Оно», наша бессознательная и гени-альная часть, «один Бог знает, какая важная часть!», нашего «Я».

Интересно, а какой психоидный комплекс, или «первичный» позыв лежал в основании великолепного научного творческого дара трезвого Фрейда? Или он, будучи евреем, не обладал «амбивалентностью чувств, наследия душевной жизни примитивного человека, сохранившийся, однако, гораздо лучше и в более доступном сознанию, чем у других народов, виде, в русском народе». Тогда как, для наследников «душевной жизни примитивного человека», т.е. для неевреев (т.к. это наследие примитивов, хоть и гораздо хуже, и в менее доступном сознанию, чем у русских, виде, присуще и немцу, и французу, и испанцу, и …), и для которых (для них и только для них) - «Братья Карамазовы» - это доказательства, что вне рамок нравственных требований, вне осознанного божественного присутствия, все принимаемые решения и всякие поступки: что для подобных эмоциональному Мити, что для сторонников рационального Ивана, что и для подобных пошлому Мерзлякову, лишены признаков целостности, фрагментальны и импульсивны, и неизбежно, хоть и различными путями, ведут к преступному и трагическому финалу. А Алексея, образ благой жизни которого и с яв-ным присутствием в его душе живого Бога, Достоевский осознанно, целесообразно и навряд ли, впав в «бес-сознательность» и ведомый «эдиповым комплексом», случайно сделал общим фоном необходимо развивающимся событиям. Да и квазиединство Мити, Ивана и Мерзлякова в отношениях к своему отцу следует из замысла и целей Достоевского, а не из какого-то «бессознательного первичного позыва» Фёдора Михайловича. И по существу, и «Братья Карамазовы», и «Преступление и наказание», и «Бесы» - это осознанные и глубоко переживаемые доказательства бытия бога по Достоевскому. А отцеубийство у всех «примитивных» народов и во все времена является максимумом преступления и потому, что, до перехода сынов в автономное существование, только отец может быть и является создателем нашего семейного очага, создателем и хранителем необходимых и достаточных условий существования, рубежей защиты всем «нашим» от деструктивных сил внешней среды; источником изначальных знаний и умений (т.е. технологий выживания), духовности и мудрости (или справедливости, т.е. правил дележа).

Тогда как по Фрейду, источником значимости отцеубийства – «этого замечательного преступного деяния» - послужил страх отцадеспота оберегающего свою сексуальную монополию от своих мужающих сы-новей, для чего он и придумал в своей «орде» для них сексуальное табу, за нарушение которого он жестоко карал. И в «один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде», т.е. сексуальному и только сексуальному деспотизму, а амбивалентные переживания сынов, убивших и съевших своего отца, впоследствии и породили в их душах предельную значимость «этого замечательного преступного деяния». Как будто бы эта «первобытная орда» неизвестно кем и в избытке обеспечивалась средствами существования и для неё, кроме сексуальных, не существовали проблемы защиты от голода, холода и болезней , либо других сил внешней среды, например, от саблезубого тигра, который тоже хотел кушать… А, используя эти предикаты, З. Фрейд, демонстрируя, так сказать, «новизну» своего «трезвого» подхода в оценке преступления , сознательно перемешал наши классификационные признаки зла и добра, и, «с эллинским чувством меры», «замечательные преступные деяния» извлёк из зоны зла и сделал их движущей силой нашей истории, и, по Фрейду, именно из одного из них - из отцеубийства - «взяли своё начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия». Тем самым Фрейд представил всякие преступления в нашей жизни не только обыденными, но неизбежными и всеми нами «бессознательно» желательными «деяниями» (т.е. присущие нам «бессознательно»), чем подтвердил собственный посыл о «фундаментальности» еврейских «священных» текстов, т.к. именно в них представлен весь мыслимый перечень преступлений, причём не как возможных, а как необходимый и желательный (а то и единственный) стиль поведения еврея в среде неевреев, т.е. присутствует в них писано, а, следовательно, сознательно. Тогда как для христианского сознания преступления «замечательными» быть не могут, так же как и предикат «замечательный» к греховному поступку недопустим. И уж тем более для него день совершения греха несомненно мрачен и тягостен, а не «прекрасен», потому что христианство всем своим со-держанием утверждает, что зло может быть изощрённым, но совершенным (т.е. «замечательным» и «прекрасным») быть не может, а, следовательно, предикаты «замечательный» и «прекрасен» принадлежат области благих поступков, т.е. тому, что христианство называет деятельностью, тогда как зло - преступления могут быть только изощрёнными, как и всякая ложь, клевета, лицемерие, лжесвидетельство, мошенничество, обман, воровство, вымогательство, подлог и проч., и проч., вплоть до убийства, но деятельностью они быть не могут. А, следовательно, и весь перечень «заветов» Талмуда замечательными и прекрасными деяниями не являются… И это абсолютно достоверно.

К тому же, «бессознательная» амбивалентность чувств (которая по Фрейду доисторически предшествует «сознательному мышлению») и неразрывно связанная с ними диалектика мышления – это признак разума, а не рассудка, т.к. вне индивидуальных и осознанных переживаний между «хочу» и «должен», или вне диа-лектики индивидуального и общественного, общего и частного, идеального и реального, т.е. вне осознанного понятийно-терминологического формирования копии чувственного представления (т.е. вне мышления) в нас, как «сознательном», так и «бессознательном», амбивалентности (в т.ч. и чувств), как таковой, нет, т.к. вне чувств - нет мышления, как нет и бессмысленных чувств. (Это всё равно, что искать: А что «доисторически первичнее»: электричество или магнетизм? - в электромагнитном колебании.)

Кроме того, из распадающегося «эдипова комплекса» следует, что: если «эдипов комплекс», - патология, болезнь человеческого «Я», то он излечим (как и болезнь печени), т.е. «распадается». Но если он один из базовых элементов общей структуры нормального «сознательно – бессознательного», или общей структуры человеческого «Я» (что, по Фрейду, так оно и есть), то «распад» «эдипова комплекса» с необходимостью повлечёт за собой «распад» и этой структуры (как и «распад» организма, при «распаде» печени). А по Фрейду этот «распад» происходит безо всяких последствий. Просто, «распадается» и всё. Тем самым, вольно или невольно, он признаёт, что «эдипов комплекс» есть патология или болезнь души (психики), а, следовательно, единичного и целого «Я» (т.к. «эдипов комплекс» у «эдипова комплекса» быть не может) и, следова-тельно, как и организму, и тоже как целому и единичному, присущи патологии как наследуемые, так и приобретённые, перечень которых, возможно, и есть все фрейдовские «бессознательные первичности». А фрейдизм – это осознанное, изощренное и довольно удачное «теоретизирование» при формировании своего соб-ственного о нас – христианах представления, а затем - моделирование и формализация, но теперь уже для нас, нашего «Я», - «наследников душевной жизни примитивного человека», - из этих исходных «бессозна-тельных первичностей».

Да и вообще, весь фрейдизм скуден мыслью с признаками последовательного движения к совершенству и красоте (т.е. вообще мыслью), заполнен обращениями к нашей животной сущности, резонирование которой мы и ощущаем при чтении его текстов, принимая его за присутствие в них истины. А главное достижение Фрейда – психоанализ за своё почти столетнее существование по своей целебной эффективности, как был в рамках процента само выздоравливающих, так и остаётся, тогда как медикаментозный, т.е. химический, непрерывно наращивает эффективность своего применения. И свести всю работу нашего мозга, самой сложной из наблюдаемых нами структур (да простят меня специалисты этой области), осуществляющей управление и контроль за эффективным и гармонизированным функционированием всех систем нашей внутренней секреции; которым мы видим , слышим, осязаем и ощущаем; создающей алгоритмы как физического, так и нрав-ственного поведения ; хранителя, накопителя и модификатора информации и проч., и проч., к какому-то «эдипову комплексу», к оральным или сексуальным потугам, мало сказать - не серьёзно, но и уводящие нас от действительно научного его исследования.

И уж совсем не с реализации «эдипова комплекса», не с отцеубийства, - «этого замечательного преступного деяния» - «взяли своё начало: социальные организации, нравственные ограничения и религия»…

Кроме того, интересны и все фрейдовские формы его «синтетических» суждений, его умозаключений: ес-ли со времён Пифагора, Платона и Аристотеля, а может быть и раньше, они имеют вид: «если …, то…», или «так как …., следовательно, …», или «поскольку «а» больше «б», а «б» больше «с», то «а» больше «с»», то З. Фрейд использует другие, не присущие нам формы: вместо «если …, то…», просто - «таким образом» или «заставляет нас признать и/или прийти к заключению»; и это, где возможно натыканное в его текстах, вели-колепное - «несомненно», с двойным смыслом: как «следовательно», так и «очевидно». А «очевидно» он употребляет не в форме очевидного, т.е. не требующего доказательств, а в форме возможного. Тем самым, он и не осознанно, демонстрирует свою «амбивалентность чувств» к своим собственным умозаключениям: с одной стороны, они, как бы, несут в себе признаки необходимого, с другой – только возможного, и тем самым, заставляют нас признать и прийти к заключению: «А что? – О-о-очень может быть!»... А демонстра-ционно уверенная манера изложения и обилие цитируемого материала (правда, в собственной интерпрета-ции их содержания: он, вначале, демонстрирует свой восторг и согласие с авторской мыслью; затем, как бы, «уточняя», обязательно находит истоки её смысла в какой-либо своей «первичности»), снимают в нас и эти сомнения. К тому же эта «амбивалентность» фрейдовских «логических связок» порождает у читателя двой-ственное, но не амбивалентное к нему отношение: с одной стороны, их использование говорит читателю о его, как бы, научной скромности; с другой - о его, якобы, щадящем нас, стиле изложения «несомненных» «истин», в корне меняющих представления: о самом себе, об окружающем, о духовности и культуре, а, во-обще, о истории человечества, причём наша духовность становится бессознательным, а, следовательно, ил-люзорным отражением «духовности» евреев. При этом, не отталкивая такой манерой изложения самого читателя, как бы говоря ему: «Ты же умный человек!». Правда, не такой как он, - но умный. (Мол, макаки – они и есть макаки, кроме нас с тобой.)

А в общем, все эти фрейдовские спекуляции и «доказательства», скорее похожи на демонстрацию отсутствия у него «филистёрской боязливости», чем на науку и наглядным примером для евреев, чтобы изжить в них самих присущую им, эту самую, «филистёрскую боязливость».

А для доказательства приведу выдержку из «Тотем и табу», свидетельствующую об отсутствии у него «филистёрскоё боязливости» и в которой он весьма смело рассуждает о происхождении христианского первородного греха:

«В христианском мифе первородный грех человека представляет собой несомненно прегрешение против бога-отца (не против бога-отца, а против воли бога-отца, т.е. его замысла: какими мы, возмужав, должны стать, подтверждением чему и служит легенда о блудном сыне). Если Христос освобождает людей от тя-жести первородного греха, жертвуя собственной жизнью, то это заставляет нас прийти к заключению, что этим грехом было убийство». (С чего это вдруг и сразу: «было убийство»?, тогда как даже: «возможно было убийство», - весьма сомнительно. К тому же, «в христианском мифе» Христос вовсе и не «освобожда-ет людей от тяжести первородного греха», т.к. божье наказание за его совершение - быть смертными, - никто не отменил и после его распятия). Далее, «И если приношение в жертву собственной жизни ведёт к примирению с богом-отцом, то преступление, которое нужно искупить, может быть только убийством отца». (И где это он взял? Тогда как «в христианском мифе» Христос идёт на смерть во искупление наших смертных грехов, нашего отказа от соблюдения, в частной и общественной жизни, заповедей бога-отца и ко-торые, в принципе, являются ничем другим, как правилами общежития, т.е. какими мы должны стать и чему мы должны следовать, чтобы наша общность не завила бы от роста нашей численности. А если и возможно какое-либо примирение, то это примирение нас с Богом, а Христос и не был вне воли Бога. А само самопо-жертвование Иисуса Христа – есть доказательство, что всё к чему он нас призывал - не есть словоблудие.) И доказательством этого нового, смелого и самоуверенного толкования содержания и смысла Святого Писа-ния в том, что «Импульсы к самоубийству наших невротиков всегда оказываются наказанием самого себя за желание смерти другим». Отсюда следует, что если это так и есть, то все христиане невротики. (И ещё, - это почему же «всегда»?, например, такие «невротики» как: Прометей, Сократ, Христос, Бруно или Данко и проч., и проч. приносили себя в жертву совсем по другим причинам и даже не в наказание самому себе за желание смерти другим, а, именно, во имя жизни других).

«Таким образом, в христианском учении человечество (смело, очень смело: сразу – и всё человечество, в т.ч. и евреи что ли? Или как?) самым откровенным образом признаётся в преступном деянии доисториче-ского времени (т.е. бессознательно) потому что самое полное искупление его оно нашло в жертвенной смерти сына». (Вот оно как! Оказывается именно наша бессознательная амбивалентность чувств – наследие душевной жизни примитивного человека, а не наш Разум, движет не только нами, но и нашим историческим бытием… Вообще говоря, кто-нибудь вчитывался в это «таким образом»?, в эту белиберду, претендующую на всеобщее обобщение?) И вдруг (и от куда он это только берёт?): «Примирение с отцом тем более полное, что одновременно с этой жертвой последовал полный отказ от женщины, из-за которой произошло возмущение против отца.» - Ну полная отсебятина. Т.к.: если этот «синтез» - есть результат анализа «христианского учения», то где это он в нём нашёл?, а если все евангелисты и следующие за ними: апостол Павел, св. Августин , Абеляр, св. Фома, да и сам Бог первородный грех, как источник всякой гре-ховности, видели в нашей сексуальности, то они что - менее проницательны, менее озабочены будущим че-ловечества, чем великий З. Фрейд? Кроме того, этой отсебятиной З. Фрейд всем тем, кто принял фрейдизм, одними неосознанно, другими - как «достаточно» обоснованным, убедительно и окончательно «доказал»: во первых, что нам «наследникам душевной жизни примитивного человека», и теперь не только русским, но и всем христианам (а то и всему человечеству) «несомненно» присущ «эдипов комплекс»; во вторых, реабили-тировал, неоправданно охаянную нами, сексуальность. И «таким образом», Фрейд «неопровержимо» обос-новал это новое и смелое толкование «христианского мифа» - фрейдизмом, т.к. все эти «преобразования» смысла первородного греха требовала, ранее им слепленная, матрица «эдипова комплекса». А все тексты, в которых первородный грех присутствует в своём изначальном христианском содержании, стали, для вступивших во фрейдизм, ложными или «несовременными» и, следовательно, всё, что следует из них: все наши представления о милосердии, сострадании, чести, совести, стыда, любви и проч., и проч., освоенный и при-своенный смысл и содержание которых, собственно, и образуют суть всякой индивидуальной духовности (а что именно из них они и следуют, не требует никаких доказательств, - достаточно их прочесть ), в лучшем случае, есть иллюзии, а в худшем – имитация, муляж отсутствующей в нас души и, следовательно, все наши «высокие цели» и «благие порывы» пусты, фальшивы и лишены своего будущего, т.к., по Фрейду и как бы в действительности, в нас нет этих самых «высоких целей» и «благих порывов», и поэтому они не могут являть себя действительными требованиями, как при формировании нашей мотивации, так и при формиро-вании наших целей и способов их достижения, т.к. в «действительности» и «несомненно» всеми нами дви-жут и «бессознательно», эти самые, - фрейдовские «первичные позывы». И «таким образом, заставляет нас признать и прийти к заключению», что наша культура, как бы , «поглощается» другой (фрейдизмом), кото-рая возвеличивает господство, в нашем историческом бытии, подсознательного, сексуального и других внутренних функции организма, а культурное сознание становится анахронизмом похожим на английский пуританизм, на русских староверов или на любую другую сексту...

И всё это стало результатом того, что Фрейд отцовские проблемы обучения и воспитания своих сынов, - т.е. освоения и присвоения ими технологий выживания (т.е. приобщения труду) и правил общежития, пути которых к их сознанию неисповедимы, и вполне возможно, что эти-то пути и проходят через нашу изна-чальность, нашу животную сущность (т.е. через фрейдовское ОНО), - подменил на сексуальные проблемы между автономными мужиками.

К тому же, собственно синтетических суждений в текстах Фрейда нет ни одного, т.к. всякий его «синтез» зиждиться не на статистических данных, а на, якобы, вполне обоснованным и ранее им предполагаемом (причём, только как возможном) классификационном признаке, выбор которого был им осуществлён в ре-зультате, не то что бы, а как бы, полного перебора всего ряда признаков по данной проблематике, представленных другими авторами, в сравнении с собственным, т.е. изо всех предположений и гипотез он, как бы, только выбирает, причём только те, которые «уточняемы» до фрейдизма. А затем, на примерах больных, причём только женского пола либо недорослей, показывается наличие в них этого признака. Кроме того, если следовать И. Канту, то все фрейдовские «первичности» есть результаты аналитического созерцания, а, следовательно, ничего нового предмету исследования (т.е. нашему «Я») добавить не могут, т.к. они были, есть и будут с нами всегда . И здесь скорее уместен вопрос: Почему же христианскому сознанию не свойственны их явления? И почему оно движимо стремлением к добру и справедливости?.. И далее, а если Фрейд прав и его «синтетические» суждения являются действительно синтезом нашего христианского «Я» с фрейдовскими «первичностями», то тогда необходим ответ на вопрос: Откуда он их взял?

А учитывая, что нам присуще не только созерцание внешнего окружения, но и самосозерцание, то возни-кает вполне резонный вопрос: А не является ли это «научное» обобщение «нормальных» с нашими «ненормальными» женщинами либо недорослями результатом самосозерцания? Тем более, что собственное «Я» всегда в наличии, не то что чужое «Я», всегда доступно анализу и, при необходимом и достаточном профессионализме, доступно анализу до своих истоков, при этом предполагая, что собственное «Я», вне всякого сомненья, абсолютно нормально, а то и сверхнормально ... Кроме того, навряд ли является «научным» открытием того факта, что человек по своим истокам суть животное («Оно» по З. Фрейду). А возможность, что результатом приобщения нашего Рассудка к религии и культуре (т.е., по Фрейду, к иллюзиям) могло струк-турно усложнить его и сделать из него Разум, т.е. сделать нас духовными, отделив наше сознание от позывов нашей животной сущности, Фрейд сознательно опустил (иллюзии и есть иллюзии). Хотя в «Эссе о Моисее» именно это структурное усложнение рассудка еврейской мифологией сделало, по Фрейду, евреев «избранными» или «особенными» (самыми умными) в среде других народов, а сорокалетнее бродяжничество по Синайской пустыне, сделало их «свободными», т.к. выветрило египетское «чувство рабства» из их душ и успело взрасти поколение евреев, рождённых «свободными», что и послужило причиной их выделения из состава животного мира и сделало их «избранниками Бога» . Кроме того, Фрейду то ли был неизвестен, то ли он сознательно, сообразуясь с целями еврейской мифологии, «забыл» тот факт природы, из которого необходимо следует, что целому (т.е. структуре) присуще свойство, которого нет у его частей … Впрочем, стоит ли утруждать себя исследованием заведомо невозможного: единства естественного с иллюзией, т.е. «эдипова комплекса» с христианской культурой?

А что наши инстинкты чувства самосохранения (которое, по Фрейду, является результатом, голословно утверждаемого, преобладания «Эроса» над «Садизмом») есть глубинные основания нашего самосознания и что Рассудок первичнее Разума, то мы об этом узнали так давно, что под результативным воздействием на-шей Религии и нашей Культуры, наверное, успели основательно подзабыть. Т.е. в нашей частной и общест-венной жизни (но не межгосударственной), в результате приобщения к религии и культуре подрастающего поколения, духовные (иллюзорно-искусственные, по Фрейду) требования стали доминирующими факторами при мотивации и формировании наших целей и способов их достижения. И чтобы убедиться в этом достаточно прочесть труды Платона и св. Августина, Парменида и П. Кузанского, св. Ф. Аквинского и В. Оккама, Руссо, Вольтера, Шекспира, Гюго, Диккенса, Толстого и прочих творцов нашей культуры.

Конечно, Зигмунд Фрейд был и остаётся правым, утверждая, что все требования культуры и сама культура не естественны и что она не «настоящая» (т.е. иудейская) мифология, а «иллюзорная» (т.е. христианская), но он заблуждается, когда полагает, что культурное сознание лишено «естественности» и необходимо ото-рвано от своих мифологических корней. Более того, я смею утверждать, что религия и культура, основным функциональным смыслом которых является подавление и нейтрализация позывов нашей звериной сущности, имеют свои основания в мифологии и являются её становлением и развитием, т.е. структурным её ус-ложнением. Более того, наша духовность и все наши представления о милосердии, сострадании, совести, чести, порядочности, стыда и проч., и проч., являются творением нормального, но более сложного, чем ми-фологизированного, - религиозного, а в дальнейшем, - культурного сознания. Что их содержание, смысл и эффективное воздействие на наше сознание являются результатом духовного подвига и искусного мастерства великих гуманистов человечества. И никто не смеет утверждать, что все наши поступки и их результаты, формируемые в рамках требований религии и культуры, - лицемерны, а наши «амбивалентные» пережива-ния связанные с религией и культурой, и все наши «высокие цели» и «благие порывы» - не искренние, параноидальны и фальшивы. Более того, Фрейд в письме А. Эйнштейну, в форме полувопроса полуутверждения и ища у него поддержки, пытался и науку объявить мифологией. Тем самым хотел подтвердить, несомнен-ной и весомой значимостью науки в общечеловеческом бытии и существовании, фундаментальность мифо-логии и только мифологии в формировании человеческого сознания, подтвердить, что христианство и свои-ми корнями уходящая в его европейская культура – есть иллюзия и они ничего другого, кроме иллюзий, породить не могут.

Конечно, и никто не сомневается в том, что всякая теория и несовершенна, и формальна, и искусственная, и своей неестественностью наука подтверждает, что она является плодом только нашего Разума (т.е. нашей культуры), наших «искусственных» усилий, плодом нашей тяги к совершенству и красоте. А что эта тяга к совершенству и красоте не мифология и что они действительно присущи нашему разуму подтверждает действительное наличие: живописи и архитектуры, поэзии и математики, физики и философии, логики и кибер-нетики, психологии и прочее, и прочее, а в векторе их исторического становления, чётко видно его направ-ление - к совершенству, по своему смыслу и содержанию, а по форме - к красоте. А что нами построено, сделано, возведено на основании наших искусственных теорий действительно функционируют и так, как предсказывает теория: самолёты летают, корабли плавают, гидростанции вырабатывают электричество и т.д., и т.д. И летают, плавают и проч. не мифологично, а действительно. Именно благодаря становлению культуры нашему сознанию стали доступны и необходимы: и стыд и совесть, милосердие и сострадание, добропорядочность и любовь, и проч., и проч., и не только к себе подобному, но ко всему, кроме паразитов, живому. Только благодаря становлению культуры индивидуальному разуму стали доступны проблемы общечеловеческого выживания (например: А что такое Солнце?, и не только как небесное тело, а и как источ-ник и держатель Земной Жизни), а также и проблемы возникающие между результатами человеческой дея-тельности и природой. Тогда как животному либо существу, движимому своей животной сущностью (т.е. «Оно» по Фрейду), для сознания которого мифология вполне может выполнять функции идеологии, подоб-ные проблемы не только не доступны, а, главное, - и ни к чему. Да и вся история человечества своим ста-новлением и развитием подтверждает, что Рассудок плюс Культура есть целое и имя ему Разум, а, следовательно, являет себя своей особенностью, не присущей своим составляющим. (Точно так же, как в кислороде или в водороде нет свойств воды.)

И если это действительно так и есть, то можно утверждать, что З. Фрейд, ковыряясь в текстах нашей культуры и оставаясь в рамках еврейской мифологии (т.е. оставаясь «тёплым» евреем), не мог не заметить коренного их различия, не мог не заметить и впечатляющего превосходства христианства, в своём устремле-нии к совершенству , над иудаизмом, что и загружало его сознание энергией (т.е. вводило его в состояние напряжённого неудовольствия), а согласно «принципу наслаждений», на него, и, конечно, бессознательно, непрерывно воздействовал «первичный позыв» - снять это напряжение, что и состоялось, когда он создал своего урода – модель окультуренного европейца – сплошь состоявшего из патологий человеческого «Я», тем самым, впал в состояние удовольствия.

Кроме того, охаивая христианство и мифологизируя науку, Фрейд не заметил (хотя, как следует из его текстов – он многое прочёл), что именно в становлении христианства, в споре о христианском Боге, пусть невольно и как бы случайно, были заложены основания современной физики и математики. Так оккамисты, опровергая томистов (пятый постулат св. Ф. Аквинского, о необходимом существовании первопричины все-го сущего), сформулировали это опровержение в виде: «Равномерное и прямолинейное движение не требует указания причин», что, затем, в физике стало «законом сохранения количества движения – m*v = const». Из диалектики бесконечного и конечного П. Кузанского, чем он доказывал бытие Бога, следует теория беско-нечно малых величин. Из представлений В. Оккама о том, что сущностей в представлениях больше чем в со-творённой Богом действительности, и его предложения – надо бы и это избыток сделать действительными, следует: А почему бы и нет? - была бы технология. Да и «бритва Оккама» - «не добавляй сущности» (т.е. всякая дискуссия должна быть ограничена проблемной областью и её набором сущностей), из тех же споров о христианском Боге. Именно из «иллюзорного» христианства вышли и Коперник, и Галилей, и Шекспир, и Бэкон, и Лейбниц, и Ньютон, и Руссо, и Гюго, и Эйлер, и Лагранж, и Кант, и Лаплас, и Диккенс, и Толстой, и Буль, и Фреге, и Гильберт, и Гёдель, и Тьюринг, и Марков, и проч., и проч., творцы нашей науки, нашей культуры.

К тому же, «квантитативный» принцип, который лежит «по ту сторону принципа наслаждений» и яв-ляющийся основным мерилом фрейдовских психоидных конструкций, есть явный плагиат принципа «эко-номии энергии» Маха . И, наверно, не случайно нет ни одного упоминания о Махе ни в одной из его работ, - есть и Фихте, и Кант, и Шопенгауэр, и Ницше, и …, а Маха нет. И это именно в то время, когда имена Авенариуса и Маха были буквально у всех на устах. Правда, в самих текстах фрейдовских работ нет явного ут-верждения на авторство (о чём он, как бы, умолчал, демонстрируя свою «научную» скромность), но в них нет и обратного. Конечно, и нет сомнения в том, что З. Фрейд был первым, кто результативно использовал его на явлениях человеческой психики, тем самым всё психическое вывел из зоны сакрального и определил их как феноменологию человеческого мозга, как свойства и явления природного (физического) объекта. И в то же время Фрейд не увидел «высший этаж» функций человеческого мозга – хранителя, накопителя и модификатора освоенной информации, на что тоже необходимы энергетические затраты, а, следовательно, «квантитативный» принцип и здесь имеет место, который и являет себя как снижение энергетических затрат на хранение накопленной информации в результате её обобщения, либо резонанса между ставшим актуальным и энергоёмким представлением и результатом его внешней реализации. И это снижение энергетических затрат тоже происходит скачком, а, следовательно и по Фрейду, мы испытываем удовольствие, имя которому Истина, сообщающее нам, что результаты нашего мышления или нашей деятельности принадлежат ство-ру нашего движения и являются нашим новым «шагом» к совершенству и красоте. И это удовольствие ну никак не сводимо ни к «эросу», ни к «садизму», ни к «эдипову комплексу» и ни к каким другим классификационным признакам основных понятий фрейдизма. И то удовольствие, которое испытал, ну, допустим, Д. Менделеев, когда он создал свою «Периодическую таблицу», ну, никак не связать с сексом, как с первопри-чиной, либо с «эдиповым комплексом», тогда как обратное вполне возможно, но не необходимо. Да и вообще, какое отношение имеет фрейдизм к нашему удовольствию от своего участия в строительстве храма, или к удовольствию печника от отлично сделанной им печки и проч., и проч. Конечно, при известной изворот-ливости и изощрённости, либо потайной целесообразности можно и причину представить как следствие, а следствие – причиной, и это вполне осуществимо там, где ведётся поиск первопричин, т.е. в истоках нашего познания, и где чёткое отделение следствия и только следствия от первопричины возможно лишь тогда, когда познание выявила другую более глубинную ступень сущности (субстанцию материи). И самое анти-фрейдовское: именно эта субстанциональность, с действительной квантитативностью и с действительными энергетическими потенциальными ямами, и где субстанции (или материальной структуре), как целому, явно присуще свойство, которого нет у её составляющих, например,: молекула являет себя другими свойствами, чем атомы её составляющие, кристалл являет себя другим свойством, которого нет у его частей, белок …, ну и так далее в обе стороны (атом и нуклоны, нуклоны и кварки, …), побуждает меня предполагать гипотезу, что подобная субстанциональность присуща и нашей психике, нашему сознанию и что субстанциональ-ность присуща не только психоидным структурам (или становящейся структуре нашего «Я»), но и наличной, и хранимой сознанием информации, причём всей информации, классифицируемой и хранимой в едином «резервуаре», и без фрейдовского вытеснения , так как рамки запретов что на физическое взаимодействие (например, «не суй детка руку в огонь»), так и на морально-нравственные запреты (например, «не суй детка пальчик, ну допустим, в носик»), одни и те же, потому что разрушение этих рамок осуществляется одним и тем же средством и по Фрейду – наглядным примером, опровергающим тот или другой запрет, т.е. доста-точно наглядно сунуть руку в огонь и показать, что она не обгорела, или плюнуть бабушке в морду и полу-чить за это конфету. (Чем, собственно, в основном и занимаются все теперешние СМИ, разрушая структу-ру нашей духовности, нашу культуру.)

И я не ошибусь, если скажу, что именно эта способность фрейдизма разрушать нашу духовность, нашу культуру, при всеобъемлющем его внедрении в нашу массовую информационную среду, побудила Фрейда, отбывая для лекций в Америку и, конечно, «своим» и только «своим», хоть и метафорично, но безо всяких побочных смыслов и с явными удовольствием садиста, сказать :

«Они думают, что я везу им панацею, а я везу им чуму! ».

-----------------------------------------

Субстанциональность материального мира не вызывает никаких сомнений – это есть факт натурального опыта, т.е. природный факт. Тогда как субстанциональность нашего «Я», нашей психики, а, в конечном счё-те, информационная субстанциональность , хоть интересна и желательна своим гипотетическим подобием уже ранее познанному, а, следовательно, возможностью её строгой формализации, но она и останется гипотетической, пока не будет найдена та физическая элементарность (физический носитель), структуризация которой стала бы причиной её субстанциональности. Желательна ещё и потому , что она опровергает, все базовые и внутренние (т.е. бессознательные) по отношению к нашему «Я», предпосылки Фрейда, в том чис-ле и «инстинкт смерти», а по существу, опровергающая весь фрейдизм: «На основе теоретических, опи-рающихся на биологию, размышлений мы предположили наличие инстинкта смерти, задачей которого яв-ляется приводить всё органически живущее к состоянию безжизненности; в то же время Эрос имеет целью осложнять жизнь всё более широким объединением рассеянных частиц живой субстанции – конечно, с целью сохранить при этом жизнь. Оба первичных позыва проявляют себя в строжайшем смысле консер-вативно, стремясь к восстановлению состояния, нарушенного возникновением жизни (т.е. стремлением к смерти).» Именно здесь Фрейд чётко являет себя «продуктом» еврейской мифологии, продуктом Торы, Талмуда и Екклесиаста, т.к. всякий инстинкт – это способ жизни, а не смерти, способ приведения жизненной структуры в равновесное своё состояние (т.е. в наиболее устойчивое состояние в седловине своей потенциальной ямы), из которого она была выведена постоянно повторяющимся колебанием в коридоре интенсив-ности параметров как внешней среды, так и внутренней. И вполне возможно, что этот возврат в равновесное состояние и являет себя чувством удовольствия, т.е. чувством сообщающим нам, что опасность парирована коридором своих состояний, коридором значений параметров противодействия и, тем самым, - что жизнь продолжается! Тогда как по Фрейду, удовольствие мы испытываем от движения к смерти, от движения к своему исходному состоянию. И «инстинкта смерти» быть не может, т.к. разрушение любой структуры, «тяга», или как говорит Фрейд: «стремясь к восстановлению состояния, нарушенного возникновением жизни», к разложению структуры на свои элементы , во всём окружающем нас мире происходит в результате внешнего воздействия, а никак в результате своего внутреннего стремления, т.е. «инстинкта». Конечно, существует ещё и Время, как причина разрушения, причём, как причина разложения любой структуры, но является ли она «внутренней» или «внешней», т.е. является ли она внутренним стремлением структуры к своей «смерти», либо внешними обстоятельствами, разрушающих структуру, и почему: «Ни что не вечно под Луной»?, без хотя бы предварительных, но физических представлений о том: «А что такое Время?» – занятие для «Кантов», а не для дураков, поэтому я этим утруждать себя не буду, чем, в общем-то, не утруждал себя и Фрейд.

Кроме того, «страх кастрации» несомненно присущ еврейскому мальчику, в ожидании и в момент его ритуального приобщения к еврейскому богу. Очевидно и то, что для становящегося сознания мальчика, этот акт оставит в нём глубокую борозду и свой значимостью, и своей основательностью. И чем интенсивнее и объёмнее были переживания мальчика, тем более значимей влияние этого следа на будущий его жизненный сценарий. И это очевидно, и безо всякого фрейдизма, а по причина - следственной связи. А от того, что именно через пенис состоялось самое важное его определение (т.е. ответ на вопрос: Кто я?), самое важное для него приобщение – приобщение к богу, а, следовательно, - и к народу (т.е. ответы на вопросы: Кто мы?, Откуда мы?), и от того, что пенис и секс неразделимы – они и стали для него базовыми представлениями при формировании собственного мировоззрения . А для еврея психолога, воспитанного и возмужавшего в среде еврейской мифологии («Ветхого завета» , «Торы», «Талмуда», и проч.) и не сумевшего выйти за рамки их императивов (а для З. Фрейда – это и им осознаваемый факт); с весьма редкой, для евреев того времени (портных, торговцев, ростовщиков, банкиров и проч.), профессией и профессионализмом, требующим освоения наших культурных ценностей и духовных запросов, и который, внедрившись в них, не стал их при-сваивать, - разрыв между нашими целями, моралью и нравственностью и их качественного превосходства над целями, моралью и «заветам» Талмуда, - навряд ли Фрейд не заметил. А оставаясь «тёплым» евреем, своими «теоретическими» размышлениями он доказал, вначале, себе, а затем, текстами всем нам, что мы были, есть и будем всегда, по отношению к евреям, «наследникам душевной жизни примитивного человека», т.к.:

«Только евреи являются людьми, неевреи – это животные». (Баба Меция 114а – 114в.)

(Именно из этой базовой тезы формирования мировоззрения «тёплого» еврея следует, что отношения ме-жду евреями и неевреями подобны, а то и неотличимы, от отношений между людьми и животными, т.е. дос-таточно найти только способ или технологию, чтобы корова без «протеста» давала бы нам молоко, овцы бы не разбегались, лошадь служила бы своей силой и природными возможностями целям человека, а, в общем, чтобы все они были бы покорны его воле. Точно так же, - для ортодоксального иудея, - неевреи со своими городами, промышленностью, самолётами, гидростанциями и проч. (как для нас корова с молоком) – это только природный живой объект со своими свойствами, которые иудей, как «избранный богом», по «праву» существа «высшего порядка» и без оглядки на мораль и нравственность, может использовать для реализации любых своих желаний. Для чего достаточно только найти приём или способ изъятия у нас того, что пожелал себе иудей и чтобы этот способ был бы не доступен нашему достоверному восприятию, как насилие над нами, а в общем, - «чтобы служили ему и платили бы ему дань» того не осознавая (т.е. бессознательно). А для того, чтобы еврей был бы уверен, что это реализуемо, - существует другая теза его мировоззрения, - что са-мые умные живые существа на Земле – это евреи, а, следовательно, достаточно ему поднапрячь свой интеллект и всё будет О' кей. А деньги и ссудный процент, и базирующие на них - финансовая и банковская сис-темы, владельцами которых всё более становятся евреи и которые являются основным средством существо-вания иудейства, как такового , как бы, подтверждают действительную реальность этих тез и, следователь-но, только иудей является истинным и единственным владельцем Земли. А всё, что на ней, под ней и над ней, в т.ч. и неевреи со всеми своими свойствами и продуктами своей жизнедеятельности – есть, просто, природные средства бытия и существования иудея и, следовательно, «Родиной» еврея является вся Земля, а наши Родины – это места обитания, различных по своей свирепости и пока ещё не приведённых к должной покорности, различных орд животных, - ну там: арабы, китайцы и проч.)

А вот ответ на вопрос: Куда мы идём?, евреи так и не нашли, так как : «искать землю обетованную» - это скорее эрзац ответа, чем сам ответ, т.е. остались на уровне «душевной жизни примитивного человека», т.к., во первых, ответ на него в виде: «Идём к последнему морю» или «Идём на Восток» , присущ был соз-нанию «орды», причём, что и у евреев, с одной и той же целью: чтобы «служили тебе и платили тебе дань» (правда, у «орды» присутствовал ещё и познавательный интерес: А где это самое «последнее море»?); во вторых, не предполагает в содержании ответа на этот вопрос его подвид: Какими мы должны быть, чтобы состоялись Всеобщее Благо и Справедливость?, - что со всей очевидностью присуще русским.

Конечно, для становящегося сознания, как усложняемой субстанциональной информационной структуре, так же как и в наших моделях субстанций материального мира, необходимы информационные «атомы», об-разующие информационные субстанции, - для чего и существуют наши сказки и мифы, наши легенды и ска-зания. А те свойства, которыми обладали и те цели, которыми движимы были герои этих мифов, сказок и легенд: Прометей и Геракл, Ролланд и король Артур, или Илья Муромец и Зигфрид, сказки Андерсена и братьев Гримм, русские или китайские народные сказки, и прочие, и прочие, и в которых даже Зигмунд Фрейд навряд ли найдёт сексуальные позывы или заметит, своей еврейской трезвостью, в них тяги к «этому замечательному преступному деянию» …, или – Ветхий завет, Тора, Талмуд и их «герои» со своими целями и свойствами - и образуют эти информационные «атомы» - базовые мифологические картинки, для евреев – рационально (рассудочно) правильной, а для нас – духовно (разумно) праведной жизни. А то изначальное чувство, которое пробуждают (генерируют) эти герои, в становящемся сознании ребёнка станет базовым, а, следовательно, «бессознательным» вектором в будущих поисках Разума смысла жизни, или в поиске ответа на вопрос: Зачем я? , и, следовательно, общим требованием в развитии содержания ответов и на «вечные во-просы»: Кто мы?, Откуда мы?, Куда мы идём?, Что чьё?, Насколько? и Почему? … И, по существу, Зигмунд Фрейд был прав в своих подозрениях о значимости мифологии в формировании индивидуального сознания и массового самосознания (т.е. при идентификации собственного «Я» и идентификации «Мы»), но заблуж-дался приписывая первородство и фундаментальность только и только еврейской мифологии. А обнаружив в себе, в результате аналитического самосозерцания, корни своего сознания и своего самосознания в еврейской мифологии и «вычислив», что отказ от этих корней, «несомненно» ведёт к распаду структуры собст-венного «Я», к диссипации ответов на «вечные вопросы» бытия, и обнаружив на фоне их исторического по-стоянства, скачкообразное изменение содержания этих ответов у индоевропейцев (особенно это было замет-ным при замене парадигм язычества на догматизм (концептуальность) христианства) и видя, на панораме исторического бытия христиан, только их скачкообразную смену, не замечая их развития, и учитывая «не-сомненный» факт, что формальным источником христианства (т.е. по форме, а не по своему «иллюзорно-му» смыслу) является еврейская мифология, сделал вывод , что только еврейская мифология – есть непре-рывно целая и, следовательно, «фундаментальная» мифология. Ну, а всё остальное стало для него связным и «несомненным», т.е. весь фрейдизм, посредством «доказательств», якобы, «действительного» и для нас бессознательного наличия феноменов еврейской мифологии в нашей как в бытовой, так и в общественной, а, в общем, исторической жизни, - есть «общее доказательство» истинности этой предпосылки.

И хотя, по Фрейду, у меня и у Вас нет свободы воли, т.к. нами движут, нами не осознаваемые, сексуаль-ные и прочие первичные позывы, - но что читать, - какой информацией пичкать мой информационный компьютер, т.е. Рассудок, которому, к тому же, безразлично какова она, - всё таки выбирает наш Разум, а, следовательно, выбираю я сам и выбираю осознано. И, следовательно, из всех информационных моделей (в т.ч. и иллюзорных), сформированных рассудком и последовательно, в виде представлений, загружаемые в наше сознание, из них только те модели будут признаны нашим Разумом (т.е. в полной памяти и в полном сознании) как действительные или возможные, которые лежат в створе этого базового вектора как своего развития, так и своей новизны. А от того, что этот вектор опосредствованно уже присутствует в языке соз-нания, т.е. в его понятиях, терминах и категориях, поэтому только эти представления поддаются целостной и непротиворечивой формализации - своей внешней реализации в виде языковых конструкций в логической среде данного языка.

Кроме того, надо было бы разобраться: Почему, по Фрейду, «антисемитизм – это болезнь»? Почему ле-прозорий для прокажённых – это допустимо, а для больных СПИДом или для «самых умных» – это «не гуманно»?, или почему это «защита» озонового слоя вдруг стала одной из главных забот «ньюэкологистов»?, тогда как экранирует (поглощает) жёсткое излучение молекулярный кислород, а озон есть результат (дым) этого поглощения (это всё равно, что: «Ветер от того, что деревья качаются»). Почему это «свободный рынок, финансовая и банковская системы» - хорошо, а «плановая экономика» - это плохо? Почему «эгоцентризм» - хорошо, а «коллективизм» - плохо? Почему это – «деньги правят миром»? Почему: «раз покупают», значит «хорошо», а разумные ограничения – это «плохо»? Почему это поп-музыка и поп-культура – на аван-сцене информации, а истинная музыка и истинная культура где-то на задворках? Почему отчуждение народа от структур собственной власти – есть «естественный» процесс? Ну и прочие, и прочие темы, бужируемые, с подачи иудеев, теперешними СМИ, реализуя тем самым, хотя и не осознанно, разъедающие нашу душу и культуру свойства фрейдизма. Для чего и необходима для них эта пресловутая «свобода слова», подспудно предполагая в ней «свободу мысли», тогда как действительно свободной должна быть только разумная мысль, т.е. духовная мысль, мысль, лежащая в створе вектора развития нашей культуры, несущая в себе при-знаки стремления к совершенству и красоте, а не признаки неопровержимой изощрённости. Правда, «изощрённая мысль» вполне возможна, т.к. интересна и как фон для разумной, но вне цензуры она недопустима.

И уверяю Вас, - ответить на выше перечисленные вопросы не трудно (например, ответ на вопрос: Почему антисемитизм – это болезнь? - легко выводим следующим суждением: «только ненормальное (больное) жи-вотное проявляет протест, а то и силовое противодействие (т.е. кусается, бодается и взбрыкивает) целям и воле человека», а т.к. - «только евреи являются людьми, неевреи – это животные», то антисемитизм – это болезнь нееврея), но ковыряться в дерьме и искать в нём доказательства, что дерьмо и есть дерьмо, занятие неблагодарное и весьма утомительное. Да мне, по возрасту, уже почти на всё плевать, - живите как хотите!… Правда, очень больно за наших предков и нашу историю, и стыдно за наших потомков, - если пропадёте. И очень хочется узнать: Что же было в нас - русских такое (что же сделали или не сделали мы такого), что по-родило в наши детях и внуках неблагодарность к результатам нашей деятельности, к результатам наших усилий и такое наглядное отвращение к своему ближайшему прошлому, отвращение к своим отцам и дедам? И, тем самым, предупредить их самих, чтобы их дети и внуки не сделали с ними то же самое.

Наверное, причина в том, что не «рост благосостояния», не абсолютная комфортность нашего бытия («от каждого по способности, каждому по потребности»), к чему мы (и именно Мы, а ни какая-то там «кучка уродов») так стремились в своём строительстве коммунизма, а каждому времени, или каждой ступени со-стояния нашей духовности, своя ступень комфортности , т.к. весь жизненный опыт человечества учит нас, что её избыток развращает, снижает общую трудовую напряжённость и создаёт у индивидуума, недостойно-го уровнем своей духовности предоставленному ему обществом уровню комфортности, представление, что так было, есть и будет всегда, и без его напряжённого трудового участия, т.е. : «Выбери и блаженствуй».

И, видимо, не «рост благосостояния», а «становление и рост нашей жизнеспособности» может стать главным предикатом нашей общей цели социального развития, общим смыслом нашего совместного бытия. И заметьте, что второе, без предыдущего первого, невозможно. И конечно же, второе, как и всегда, может быть только относительным, или: всеобщая цель нашего времени - относительна как к своему прошлому, так и к своему будущему, т.е. развитие содержания всеобщей цели нашего бытия, а, следовательно, становление и развитие нашего социума, возможно только в рамках принципа преемственности, что, в общем-то, присуще всякой науке, развитию всякого научного знания. А т.к. источником фрейдизма является ничто другое, как еврейская мифология, то и продолжением ничего другого, кроме как еврейской мифологии, фрейдизм быть не может . И, по существу, фрейдизм есть дальнейшее становление изощрённости Торы, Талмуда и прочих еврейских «священных» текстов … Чего и требует наш «бессознательный» базовый вектор, сформирован-ный в нашем сознании мифами, сказками, легендами и сказаниями, чего и требует логическая структура всякого языка и как для нашего императива деятельности: «так должно быть» или «так и сделаем, потому что так должно быть», - так и для еврейского. А от того, что в нашем (христианском) массовом сознании императив деятельности, а, следовательно, и состав социума , изменяется ступенчато, т.е. с разрывом не-прерывности, то поэтому и существуют времена «смуты». Тогда как у евреев императив деятельности, т.е. их общееврейская цель, остаётся неизменной со времени её возникновения: «чтобы служили тебе и платили тебе дань» (со времени «Ветхого завета» иудеи хотят сделать так, чтобы вся Земля стала для них еврейским Эдемом, а для нас их долговой ямой, потому что «так должно быть»), меняют, в зависимости от состояния нашей духовности, тактические приёмы, делая их более изощрёнными, и направление «главного удара». И если, со времени Моисея, основным средством (если не учитывать средства Талмуда: ложь, клевета, лицемерие, лжесвидетельство, мошенничество, обман, воровство, вымогательство, подлог и проч., и проч., вплоть до убийства) были и остаются деньги и ссудный процент, то Фрейд добавил к ним и свою «технологическую лепту» - психологический террор, который и осуществляют евреи, следуя своему императиву «деятельности», через теперешние «коммерческие» СМИ под названием «Сексуальная революция», и не в сво-ей «орде», а в нашей.

И если книги, театры, газеты и журналы, а, затем, радио, кино и телевидение создавались нами как средства Культуры и являлись средством распространения и способом доступности, для каждого из нас, дости-жений и идей «аристотелей», «платонов», «шекспиров», «кантов», «толстых» и других наших искателей но-вых знаний и умений, правды, истины и справедливости, то сделав их «коммерческими», т.е. средством жизни собственников газет, издательств, кино- и телестудий, и проч., посредством обращения и эксплуата-ции нашей, вытесненной культурой, животной сущности, нашей инфантильности, развеивая нашу духов-ность, является ничем иным, как преступлением обобщающим всякие преступления. И доказательство этого доступно каждому, если он не лицемер. А, по существу, евреи, в своих целях и своей «деятельностью», пре-образовали наши же средства массовой коммуникации в свои средства нашего оболванивания, изощрённо используя наше искреннее доверие к СМИ, исторически сформированное и оправданное нашим действительным духовным становлением и развитием. А заполнив нашу коммуникационную среду сексом (под ви-дом эротики, мол: «Эротика – это же прекрасно!». На что можно ответить: «Да ну!!»), рекламой, лицемери-ем, ложью, «замечательными» и «прекрасными» преступными «деяниями»; вырядив пороки в одежды благодетели; вытеснив Прометеев и Гераклов шварцнегерами и рэмбо; представив «героями» любых сценари-ев для СМИ: убийц, насильников, нравственных уродов, финансистов, адвокатов, рекламистов, «талантливых» «деятелей» шоу бизнеса и прочих, и прочих «свободных личностей», средством жизни которых являются технологии паразитирования на себе подобном, заменив ими наших деятелей нашей науки, культуры и прочих, и прочих творцов среды общественно необходимой деятельности, производящей средства и условия общечеловеческого бытия и существования. Тем самым евреи, извращая наши коммуникационные каналы в каналы «индустрии развлечений», создают другую среду нашего общения и мышления, а в общем дру-гую логическую структуру наших языков, где легче построить и понятнее изощрённые высказывания, чем высказывания из области производящей деятельности и, следовательно, меняют масштаб-ность присутствия в нашей жизни Зла и Добра в пользу Зла и, «таким образом», « с еврейской трезвостью» и теперь, уж точно, «без филистёрской боязливости» рубят сук, из которого соки сосут.

------------------------------------------

P.S. Конечно, всё, что я здесь написал эмоционально и мало похоже на научность, но и фрейдовские «первичности» и, якобы, «несомненно» подавляющие нашу «иллюзорную» духовность, такие как: «эрос», «садизм» и «мазохизм», «эдипов комплекс» и «страх кастрации», «сексуальные» и прочие позывы - есть только приходящие феномены аномального сознания, а, следовательно, из них нельзя ни извлечь, ни построить продуктивно деятельное сознание христианской культуры (т.е. христианское «Я»). Тогда как, по Фрейду, именно комплекс явлений этих «первичностей», собственно и образуют структуру нашего нормаль-ного сознания, что, в общем-то, ничем, кроме как фрейдовским «психоанализом» больного сознания, не обосновано, а, следовательно, не имеют права на «синтез» из них нормального «Я», «Сверх Я» и «Идеала Я», произведённый Фрейдом текстом «Я и Оно» и, по существу, именно конструирование христианского «Я», «Сверх Я» и «Идеала Я» из этих своих «бессознательных первичностей», с одной стороны, как бы, подтвердило содержание и высоту его «высокой цели»; с другой, - потребовало, как посчитал Фрейд, и, как бы, весьма к стати и весьма «профессионально», использование кантовского понятия синтеза. И, таким образом, «заставляет нас признать и прийти к заключению», что основания этого «синтеза» ничем неотличимы от оснований любой фантазии, любой мифологии. Хотя претензий, либо внушаемых нам представлений, что фрейдизм есть «научная теория» нашей психики, в самих текстах фрейдовских работ, да и в теперешних средствах массовой информации, сколько угодно.

Кроме того, структурная схема текста «Я и Оно» - есть примитивный плагиат структуры текста И. Канта «Критика чистого разума», особенно той его части, где Кант формирует наши христианские представле-ния о нашем «Я», «Сверх Я» и «Идеале Я»; и именно их, и только их, Фрейд в своём «Я и Оно» только и сделал, что «осчастливил» своими «бессознательными первичностями» и, «тем самым», не то чтобы, а как бы, «развил» и «уточнил» до фрейдизма и самого Канта.

И я очень сожалею, что так не бережно использую достижения кантовского разума при формировании представлений о текстах Фрейда, но на это вынудил меня сам Фрейд своей собственной и подпольно иллю-зорной претензией на еврейский вариант Иммануила Канта; своими «синтетическими» суждениями; свои-ми: «несомненно», «таким образом», «заставляет нас признать и прийти к заключению». А единственно, что удалось ему использовать в своих текстах (и вполне удовлетворительно) из достижений христианской философской мысли – это «спекулятивную идею» Гегеля.

И «таким образом», произведённое нами «настоящее обсуждение», «заставляет нас признать и прийти к заключению», что Зигмунд Фрейд своим великолепным и «несомненным» творческим даром, и всеми своими «спекулятивными» и «синтетическими» текстами, наукообразной их формой, сознательно ввёл в ранг «науки» свои, а в некоторой мере и наши, инфантильные бредни, «обосновав» их действительность и их единство в человеческом «Я» через ту же, что и у христианства, сакральную, но нижнею «потусторонность», т.е. через самовольное и бессознательное «Оно». А всем «бессознательным» христианством, а то и всем «бессознательным» человечеством (исключая, конечно же, «сознательных» евреев), «несомненно» и, якобы, в «реальной действительности», движет : не Зрелость, а Инфантильность; не Мудрость, а Глу-пость; не Знания и Умения, а Невежество… А если кто и считает, что всё наоборот, - то, по Фрейду, это и есть «иллюзорный» мир христианства, «иллюзорный» мир культуры. И если христианская потусторонность – это обитель наших абстрактных обобщений, эйдосов и идей, без которых немыслимы ни наука и ни культура, опосредствующие собой наше стремление к совершенству и красоте, которые, в свою очередь, являют-ся ничем иным, как метафорами (предикатами) наших поступков как деятельности, ведущей к бессмертию Земной Жизни; тогда как фрейдовская потусторонность – это обиталище бесов Достоевского, видящих своё индивидуальное бессмертие в реинкорнации своих «высококачественных» душ.

И пусть моё представление о Фрейде и о его текстах, как назовут некоторые, «предвзято» и «паранои-дально», но за ним стоит действительно высокая цель – цель защиты и сохранения бесценного результата исторического бытия наших предков - нашей духовности, нашей культуры...

И да поможет мне Бог!…

--------------------------------

Да и вообще я всегда готов признать мою зависимость и моё благодарное отношение к другим работни-кам, но в данном случае я не только «не чувствую себя отягчённым долгом благодарности», а испытываю, почему-то и совсем не к стати возникшее, чувство жалости и соучастия к их будущему, – ведь надо же до-думаться до такого, чтобы во имя сохранения своей целостности и особенности в среде особенностей других народов, отказать самим себе в участии в общечеловеческих поисках путей и средств защиты и сохранения Земной Жизни, изолировав себя от общечеловеческих проблем своими: Моисеем, Торой, Талмудом и про-чими «священными» еврейскими текстами; продолжая дело, начатое ещё Моисеем, организации и укрепления рубежей своего собственного духовного гетто. И вполне очевидно, что и отказаться от продолжения следовать требованиям их содержания и их смыслу, евреи, просто так и сами по себе, уже не могут, т.к. в этом случае разложения их структурного единства не избежать, – оно произойдёт самопроизвольно и с необходимостью, и потому, что без Моисея и вне системы мер Талмуда - нет и еврея, точно так же, как - без Прометея и древнегреческой мифологии - нет индоевропейской христианской культуры.

А люди мира позитивного знания и науки – это не греки, римляне или итальянцы, французы, немцы, анг-лосаксы, славяне или евреи и проч., а Люди, воспринимающие мир с исторически достигнутых высот культуры, целеполагающие и смотрящие в будущее через призму красоты и совершенства, и живущие так, «… чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, чтобы умирая мог сказать, …» что прожил жизнь кантовского Человека, а не жизнь фрейдовского животного. А в общем и по существу, - это Люди, творящие общечеловеческие ценности и созна-ние которых зачато и движимо образом Прометея, а не Моисея.

И пусть будет славен в веках Тот, Разум которого сотворил Прометея!

(P.S. И самое последнее чувство, которое возникло при чтении текстов о Фрейде можно выразить сле-дующими словами: он знал, что всё им написанное есть просто комедийная пародия, порождённая завистью примитивного сиониста, на необычайно сложный и насыщенный поисками праведной жизни христианский мир. А восторженный приём его изощрённого словоблудия продемонстрированный Америкой, вначале вы-звал его недоумение и огорчение, а затем убедил, что мы в отношении к еврею были и остаёмся дураками… А поэтому: Так вам и надо!.. Правда, возможно я и ошибаюсь, т.к. из текстов Фрейда этого не следует, но его реакции на восторги слушателей его первых «лекций», хоть косвенно, но об этом свидетельствуют.)