Если хочешь жить, не зная печали, считай будущее прошедшим. Эпиктет
«Меняются вещи, но не люди» Пена дней
Диалектику (размышление) Плотин понимает как восхождение к единому "о единой причине всего сущего, находящейся не только за пределами материи, но и ума, творящей без всякой воли", у Платона диалектика также не причастная к единому: "Диалектика же, как мы видим в Пармениде, может сказать нам только о том, чем Единое не является", также за пределами диалектики "подобное познается только подобным", где необходима и вера в подобное: "высший акт познания не может сводится к обычному познавательному акту; он должен состоять в моментальной актуализации потенциального тождества Абсолюта в человеке с Абсолютом вне его", притом необходим и эффект веры: "тождества Абсолюта в человеке с Абсолютом вне его", и "он вообще может быть доступным, только некоторому предельному принципу единства в человеке". Отсюда и было мало внимания к Плотину, вера играла немалую роль в восхождении к Единому, что не осилили индивидуально, когда вера религиозная, пограничная, необходимо переходила в веру интеллектуальную, внутреннюю.
Йегер показал, и, как мне кажется, достаточно убедительно, что некоторые специфически неоплатонические доктрины, в частности понятие σύνδεσμος – мир как духовный континуум, протянувшийся через определенные последовательности промежуточных вселенных от высшего бога до лишенной всяческих свойств материи, – восходит к платонизирующему стоическому источнику, которым, по общему соглашению немцев, является Посидоний. Йегер же был более точен и утверждал, что большинство из них восходят к комментарию Посидония на Тимей, который определил всю последующую традицию и благодаря которому именно Платон Тимея стал Платоном неоплатонизма и эпохи Возрождения. Он заключает, что Посидоний был истинным отцом неоплатонизма; и если бы Посидоний нашел таки место платоновским идеям, то Плотин остался бы без работы!
Ясно, что Йегер позволил своему открытию завести себя слишком далеко и слишком быстро. Посидоний упустил из виду нечто более существенное для неоплатонизма, нежели идеи (без которых Плотин мог бы в крайнем случае и обойтись, если бы не нашел их у Платона): Посидоний не обратил внимания на Единое. Если имеется еще какая-либо доктрина, которую мы принимаем в качестве «истинно Посидониевой», – так это его определение бога как «огненного мыслящего дыхания» (πνεῦμα νοερὸν καὶ πυρῶδες ), не имеющего своей собственной формы, но переходящего в то состояние, которое оно само выберет в ходе уподобления всем вещам. Таким образом, высший принцип у Посидония материален, имманентен (хотя и разной степени имманентности) и того же рода, что и человеческий интеллект. Но ведь именно доктрина Плотина о единой причине всего сущего, находящейся не только за пределами материи, но и ума, творящей без всякой воли или случайно, остающейся непознанной в unio mystica, не имеющей никаких характеристик за исключением того, что она является причиной – это та часть системы Плотина, которая во все времена весьма впечатляла читателей.
И, наконец, предположение, что неоплатоническая интерпретация Парменида является в своей основе неопифагорейской, подкрепляется высказыванием псевдо-Александра οἱ μέν, ὥσπερ ὁ Πλάτων καὶ Βροτῖνος ὁ Πυθαγόρειος, φασὶν ὅτι τὸ ἀγαθὸν αὐτὸ τὸ ἕν ἐστι καὶ οὐσίωται ἐν τῷ ἓν εἶναι (in Metaph. 821. 33 Bonitz). Утонченная доктрина о том, что сверхсущее Единое, οὐσίωται ἐν τῷ ἓν εἶναι, «стало сущностью постольку, поскольку оно есть Единое», едва ли восходит к какому-либо другому источнику, кроме как к Пармениду, поэтому мы должны предположить, что это стало частью пифагорейских апокрифов. Понятно, что приписывание такой доктрины историческому Бротину, который жил в конце шестого или начале пятого веков до н. э., неразумно.
Таким образом, нас не должно удивлять то, что пифагорейцы могли перенять сведения от Платона, равно как и то, что их интерпретация Платона могла оказать влияние на поздних платоников. В ранний имперский период эти две школы были тесно связаны. И Нумений и те ранние неопифагорейцы, учение которых кратко пересказано Фотием, видели в Платоне то, что видел в нем Модерат – популяризатора пифагорейской философии. Этот взгляд на отношения между Платоном и пифагорейцами уже неявно присутствовал в истории – которая в своем наиболее раннем варианте восходит, по меньшей мере, к третьему веку до н.э. – о том, что Тимей скопирован с некой пифагорейской книги. Этот взгляд совпадал с неопифагорейским, а они искали подтверждения этой идеи в двух направлениях – во-первых, делая упор на реальные или предполагаемые пифагорейские элементы в учении Платона, и во-вторых, вводя платонические элементы в собственную псевдэпиграфическую литературу. Последняя процедура породила псевдо-Бро(н)тина и ему подобных; а первая привела их к тому, что они начали искать у Платона космогонию, основанную на Единице и Неопределенной Двоице (которую они считали пифагорейской), – и нашли ее в Пармениде. Их интерпретация вскоре стала оказывать влияние на возрожденную платоническую школу. Это подтверждается тем фактом, что Евдор, известный как один из ранних представителей школы, «исправил» или исказил фрагмент из Аристотелевской Метафизики для того, чтобы показать, что Аристотель приписывает Платону ту же доктрину, которую Евдор обнаруживает у современных ему пифагорейцев. И наконец, влияние неопифагореизма очевидно в трудах Плутарха, в то время как в эклектичном изложении платоника Алкиноя (или Альбина) неопифагорейская трансценденталистская теория проявляется в безнадежно непоследовательной комбинации с имманентистской теорией (Бог = νοῦς = сумма идей), которая развивалась под влиянием перипатетиков и стоиков. В своей попытке установить связь между этими расходящимися взглядами он предвосхитил Плотина и то, что ему не удалось связать их воедино, лишний раз показывает степень величия последнего. В школе самого Плотина работам таких людей как Нумений и его ученик Кроний уделялось не меньше внимания, чем работам ортодоксальных платоников. Лонгин, который безусловно знал, о чем говорит, считал Плотина компетентным толкователем пифагорейских и платонических ἀρχαί: он говорил, что эти ἀρχαί ранее интерпретировались Нумением, Кронием, Модератом и Трасиллом. Сходство теологии Плотина с теологией Филона, Герметического корпуса и некоторых гностиков проще всего объяснить предположением о наличии общего источника или источников. Мы видели, что некий источник такого рода обнаруживается в неопифагореизме; и что эта неопифагорейская теология, по крайней мере частично, сформировалась с привлечением идей из Парменида. Кто были ее создатели остается загадкой. То, что Модерат не был ее крестным отцом, подтверждается свидетельством Евдора, которое датируется примерно столетием раньше (как и в случае с псевдо-Бротином, я не знаю способов более точной его датировки). Шмекель (Schmekel) предположил, что на это крыло неопифагорейской школы оказал влияние Антиох Аскалонский; однако наши свидетельства довольно сомнительны, и, принимая во внимание хорошо известную стоицизирующую тенденцию во взглядах Антиоха, кажется не очень правдоподобным, чтобы он являлся искомым источником трансцендентной теологии. Наиболее естественно считать таковым Древнюю Академию, и особенно Спевсиппа. Я не собираюсь здесь реконструировать метафизику Спевсиппа, даже если бы эта задача была менее бесперспективной. Достаточно сказать, что у нас имеются точные указания на то, что его первым принципом было Единое, которое, согласно Аэцию, он отделял от Ума (νοῦς). Более того, по всей видимости Аристотель приписывает ему мнение о том, что Единое было ὑπερούσιον, или, по крайней мере, ἀνούσιον, а также сравнение Единого с семенем (так часто используемое Плотином); он же сообщает, что это Единое было первым в ряду ἀρχαί – ἄλλην μὲν ἀριθμῶν ἄλλην δὲ μεγεθῶν, ἔπειτα ψυχῆς. Мне кажется, что уже начиная со Спевсиппа мы встаем на путь, ведущий к неоплатонизму, и еще никто никогда не сомневался в том, что племянник Платона был «истинным греком».
Наше утверждение, что Эннеады были не отправной точкой неоплатонизма, а его интеллектуальной кульминацией, вовсе не умаляет степени оригинальности Плотина. Философское мышление первых двух веков нашей эры было смутным, путанным и неумелым, как всякая мысль в переходный период. Без этих подготовительных размышлений Эннеады не могли быть написаны, но, как всякий гениальный человек, Плотин сумел воздвигнуть из этого малообещающего материала строение, о котором некоторые из его предшественников могли только мечтать, так как эта постройка заведомо превосходила их силы. Особенно ярко его гениальность проявилась в доктрине экстаза, которая являлась для него психологическим коррелятом доктрины Единого. Один из современных немецких авторов даже предположил, что личный опыт Плотина в unio mystica определил его понятие Единого. Однако, мы уже видели, что это понятие по своей сути намного древнее системы Плотина. Возможно, правильнее будет сказать, что понятие Единого в действительности определялось не его личным опытом, а толкованием той терминологии, в которую он облекал этот опыт. К понятию Единого, как отчетливо понимал и сам Плотин, можно прийти путем диалектического восхождения; и, насколько я знаю, элемент личного мистицизма отсутствует как у представителей Древней Академии, так и в фрагментах неопифагорейцев (до тех пор, пока мы не обратимся к Нумению). Диалектика же, как мы видим в Пармениде, может сказать нам только о том, чем Единое не является. Это громоздкое скопление отрицательных характеристик может вполне удовлетворить метафизика, но по верному замечанию Инге (Inge), никто не может поклоняться отрицательной частице. Абсолют философа сможет превратиться в божество как объект богопознания лишь став тем или иным способом доступным человеческому сознанию. Однако уже во времена Эмпедокла все признавали, что подобное познается только подобным. Следовательно, предельный принцип единства во вселенной доступен, если он вообще может быть доступным, только некоторому предельному принципу единства в человеке. И этот доступ должен быть сверх-рациональным: как космическое единство запредельно космическому уму, так воплощенное единство должно превосходить воплощенный ум. Поэтому высший акт познания не может сводится к обычному познавательному акту; он должен состоять в моментальной актуализации потенциального тождества Абсолюта в человеке с Абсолютом вне его.
Такова, как я считаю, логическая основа плотиновского мистицизма – та гипотеза, подтверждение которой он нашел в своем внутреннем опыте, в то время как другие мистики в сходном опыте находят подтверждение другим гипотезам. И в этой гипотезе я не вижу ничего негреческого. Она основывается на трансцендентной теологии Парменида и Государства и продолжается платоническими же принципами о том, что подобное познается подобным и что задачей человека является ὁμοίωσις θεῷ κατὰ τὸ δυνατόν. Стадии этого ὁμοίωσις сам Платон описал в Пире. Отмеченный его собственным гением язык, которым Плотин пытается выразить свой невыразимый опыт, также является платоническим. Его излюбленная метафора просветления часто привлекалась в качестве свидетельства о «восточном влиянии». Действительно, свет является естественным символом божественности, он встречается в иудаизме, манихействе и почти у всех религиозных авторов эллинистического периода. Но исследование пассажей из Плотина показывает, что его использование данной метафоры скорее всего базируется на образе солнца из Государства VI и частично на подобном же сравнении из Седьмого письма (341с), где момент внезапного просветления сопоставляется со «светом, зажигаемым от пляшущего огня»; несомненно также, что он основывался и на собственном опыте, ведь похожий язык использовался мистиками всех народов и времен для того, чтобы описать вхождение в состояние возвышенности. Утверждают, что подобные выражения у Плотина должны указывать на видение светящихся образов, практиковавшееся в мистериях Изиды, но мне представляется, что в этом случае смешиваются две формы религиозного опыта, которые в духовном плане весьма отличаются друг от друга. Для Плотина единственной «мистерией» была платоновская философия. Его отношение к ритуалу проявляется в его ответе приверженцу религиозных культов Амелию: ἐκείνους δεῖ πρὸς ἐμὲ ἔρχεσθαι, οὐκ ἐμὲ πρὸς ἐκείνους (у меня нет с ними ничего общего).
Экстаз Плотина, в отличие от Филонова, достигается длительным интеллектуальным усилием изнутри, а не путем отрицания рационального или посредством магического вмешательства извне; он представляется скорее как форма высшей самореализации, и в меньшей степени как самоотречение. Здесь, как и везде, Плотин не выглядит как ниспровергатель великой традиции греческого рационализма, но скорее как ее последний представитель в век анти-рационализма. Это правда, что после Аристотеля почти все значимые греческие мыслители в разной степени были испорчены или соприкасались в своей жизни с квиетизмом и «инобытием» (other-wordliness). Плотин не является исключением из этого правила. То, что делает его незаурядным мыслителем третьего века, – это его непоколебимое неприятие всякого быстрого пути к мудрости, предлагаемого гностиками или теургами, митраистами или христианами – его решительная защита разума как инструмента философии и ключа к структуре мира. Вывод о его зависимости от Филона, который делается на том основании, что оба автора говорили об экстазе, весьма напоминает попытку извлечь «мистицизм» Бредли (Bradley) из «мистицизма» мадам Блаватской. Если кто-либо сомневается в том, что Плотин был гениальным мыслителем, пусть он исследует усилия его ближайших предшественников и последователей. Пусть он на некоторое время окунется в теософскую болтовню Филона и герметиков, в злобный фанатизм Тертуллиана, в кухонную метафизику Плутарха, в надуманные банальности Максима, в милое благочестие Порфирия, в непроизносимый спиритуалистический бред de Mysteriis – пусть он все это сделает, и в случае, если сумеет вынырнуть на поверхность, он увидит Плотина в его истиной исторической перспективе, – как человека, который все еще знал, что значить мыслить ясно в эпоху, когда многие почти утратили представление о том, что вообще значит мыслить.
Комментарии
Во. А реконструировать учение Спевсиппа? Очень интересно. Он оригинален.. Такой даже книжки нет о нем. Отдельно. Можете издать, тираж быстро разойдется
Как и учение Посидония? Идентично.
Оба были достаточно своеобразные и независимые мыслители.
Оставил (Спевсипп) он множество записок и много диалогов, в том числе: "Аристипп Киренский", "О богатстве", "О наслаждении", "О справедливости", "О философии", "О дружбе", "О богах", "Философ", "К Кефалу", "Кефал", "Клиномах, или Лисий", "Гражданин", "О душе", "К Гриллу", ("Аристипп"), "Разбор ремесел", "Диалогические записки", "О ремесле", "О сходном в исследованиях" – десять книг, "Разделения и предположения к сходному", "О родах и видах образцов", "К неподписавшемуся", "Похвальное слово Платону", "Письма" к Диону, Дионисию, Филиппу, "О законодательстве", "Математик", "Мандробол", "Лисий", "Определения", "Распорядок записок" – всего 43475 строк. Фаворин во II книге "Записок" говорит, что Аристотель скупил его книги за три таланта.
Посидоний (ок. 135-51 до Р.Х.) - крупнейший древнегреческий философ, стоик. Происходил из г. Апамея, который находился в Сирии, учился в Афинах у Панеция. Он много путешествовал, посетив все Средиземноморье, Египет, Испанию, Англию и другие страны. Во время своих путешествий проводил многочисленные наблюдения за явлениями природы. В сорок лет открыл свою школу в Родосе, которая стала знаменитой. Умер в Риме, отправившись туда, когда ему было уже за восемьдесят. Он оставил после себя много произведений, из которых мало что сохранилось. Посидоний оказал огромное влияние на последующую философию, что стало выясняться лишь после значительного периода времени при тщательном изучении философских произведений той и последующих эпох. Тематика работ Посидония самая разнообразная: от естественнонаучных проблем до широкого круга философских вопросов. Посидоний уподоблял философию живому существу, в котором физика - кровь и мясо, логика - кости и мускулы, этика - душа. В физике Посидоний придерживался взглядов, что мир един, конечен и шарообразен с виду. Надлунный мир активен, а подлунный -пассивен (т.е. природа). Бог, разумная космическая душа, пронизывает весь остальной мир, в силу чего все "устрояется умом и провидением" [Цицерон. О природе богов. XII. 138]. Этот порядок вносится богом не извне, а изнутри. Бог выступает у Посидония как имманентная сила, внутренне присущая миру. Связь между небом и землей, надлунным и подлунным миром Посидоний видит в симпатии, которая выступает как своего рода соответствие, выражающееся в том, что небо - это ведущий элемент, а земля - ведомый (например, влияние Луны и Солнца на приливы и отливы). Посидоний также возрождает стоическое учение об астрологическом предсказании будущих событий, которое несколько поколебал Панеций. В этом также, по мнению Посидония, проявляется симпатия. Как и Панеций, Посидоний главную роль в своей системе придает этике. Высшее благо, по его мнению, принадлежит постижению истины, которое достигается на путях философии. Он превозносит философию, которая, с его точки зрения, дает нравственную жизнь человеку. Говоря, что душа человека способна воспринимать все разумное и нравственное, Посидоний повторяет положения Платона о необходимости формировать ту часть души, которая заведует страстями. Посидоний соединяет в своем учении черты платонизма и черты пифагорейского подхода. Он принимает концепцию о переселении душ. После смерти тела душа, по мнению Посидония, переселяется в надлунный мир и здесь очищается от земных грехов. В высших сферах она существует до того, как мир воспламенится, после этого душа переселяется в новое тело. В этой связи Посидоний развивает учение о демонах, которое получает у него философское обоснование. Учением о демоническом он пытается обосновать существующую в мире текучесть и взаимные переходы. Нет четких граней между человеком и животным, органическим и неорганическим миром, жизнью и смертью, телом и душой, между свободными и рабами, национализмом и космополитизмом, между ощущениями и мышлением, теорией и эмпирией и т.д. Концепции Посидония, как и другого стоика Панеция, часто оценивают как эклектические, соединявшие в себе все лучшее, что содержалось в философских учениях прошлых времен. Действительно, в их воззрениях содержится много из платонизма и аристотелизма. Их учение часто называют "стоическим платонизмом". Но это не простая эклектика. Это соединение философских положений, которое породило таких великих представителей римского стоицизма, как Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. http://www.gumfak.ru/filos_html/persona/per083.shtml