Нижеследующие тезисы Геннадия Прокопьевича Мельникова имеют косвенное (а иногда и прямое) отношение к разрабатываемой А.Болдачевым темой  Смысл и значение.  Мне так ка-а-ажется. Собственно, если говорить прямо, то у Болдачева тут номер 16. :) Но я надеюсь, что ему будут интересны и тезисы под другими номерами.

_________________________________________________________________________________________

Мельников Геннадий Прокопьевич

О соотношении единиц языка,
мышления и действительности,
и о формах их описания [*]

1. Мышление - как процесс увеличения степени соответствия между реальной действительностью и её отражением в сознании, и язык – как инструмент управления мыслительным процессом одного сознания другим сознанием с целью увеличения степени соответствия между отражением действительности в первом сознании и её отражением в другом сознании, - имеют ряд противоположных свойств.

2. Сознание отражает действительность за счет способности своих единиц образовывать такие настраиваемые виды связей и отношений, которые соответствуют характеристикам действительности. Язык же, чтобы быть и достоянием любого члена языкового коллектива, и находиться в психике каждого из них в состоянии постоянной функциональной готовности, должен иметь конечный  набор компонентов, конечный набор свойств этих компонентов и конечный набор типов связей и отношений между этими компонентами.

3. Мир, действительность находится в непрерывном изменении, развитии и, следовательно, в таком же изменении и развитии должно находиться отражение действительности, т.е. сознание. В противоположность этому, язык, чтобы быть инструментом управления мышлением с целью ускорения процесса приведения в соответствие ранее сложившегося отражения мира в сознании с изменившейся действительностью как прообразом отражения, должен, по сравнению с масштабами, скоростями и ускорениями этих изменений, быть неизменным, стабильным, инвариантным. Другими словами, язык должен практически быть постоянно тождественным самому себе инструментом фиксации изменений действительности. В противном случае состояния действительности, отраженные с помощью языка в разные моменты времени и в разных местах, будут несопоставимыми.

4. Разрешаются названные противоположности в свойствах таких взаимодействующих систем, как действительность, сознание и язык, благодаря тому, что функция языковых единиц и структур отношений между ними сводится лишь к намёку на единицы отражения действительности в сознании, и  сама гибкость сознания, функционирующего и развивающегося в процессе мышления, компенсирует нетождество отношений между неизменными языковыми (прежде всего намекающими) единицами и теми переменными (а одновременно и переменчивыми) единицами, на которые намекают языковые единицы и их структурные образования.

5. Сказанное имеет значение для оценки того, насколько точным может быть описание языка и описание сознания, то есть отражение мира в сознании, которым мы вынуждены удовлетворяться при всём нашем стремлении описать «саму действительность» без всякого посредничества сознания.

6. Сознание и его компоненты и отношения между ними, представляющие всевозможные классификации образов, впечатлений, понятий и т.д. в их родовидовых, целочастных, функциональных и прочих связях, всё больше приближаясь своими характеристиками к характеристикам компонентов и структур отражаемой действительности, в принципе неисчерпаемы на пути к отражению неисчерпаемого многообразия свойств действительности, даже если ограничиться отражением только существенных её характеристик, причем «объективно существенных».

7. Практически, на некоторый определенный момент познания действительности и сформированности определенной картины мира, сознание оказывается носителем конечного  количества информации о мире. Однако если вспомнить, что взаимодействие и общение отдельных его представителей с внешней действительностью может мотивироваться прагматическими целями, а число их также безгранично и непредсказуемо, то станет ясно, что при ограниченности наших знаний о мире, полный объем информации о нем (т.е. информации как существенной, так и прагматической) безграничен. Соответственно, никакие классификации единиц нашего сознания, никакой конечный набор оснований классификаций (а особенно если учесть непрерывную изменяемость неполно отраженного нами мира) не способно стать исчерпывающим описанием нашего знания о мире, т.е. достаточно полным отражением мира в сознании.

8. Только фиксируя некоторое, принимаемое за неизменное, состояние отраженной в сознании картины мира, и только сформулировав цель описания этого состояния (например, поставив определенную прагматическую задачу или же, наоборот, задачу осознания сущности действительности или её фрагмента) на базе накопившихся к фиксированному моменту времени знаний о действительности, мы сможем составить описание этой действительности и, в частности, обосновать какие из признаков (при фактической бесконечности их даже в нашем сознании) важны, значимы, релевантны для нашего описания, а какие не только можно, но и необходимо оставить без внимания, чтобы задача поставленная как цель описания, была выполнена наилучшим образом.

9. При этом, как отмечалось в раделе отчета о классификации классификаций [*], сущностное описание, на фиксированный момент познанности действительности, будет в принципе единственным, а прагматических – сколько угодно, в зависимости от того, какие «сечения» отражения действительности в сознании мы стремимся описать, исходя из поставленных прагматических целей; однако для каждой четкой постановки прагматической цели прагматическое описание в идеале также будет единственным.

10. Так, казалось бы, разрешается конфликт между бесконечностью, а также непрерывной изменчивостью действительности и конечностью и фиксированностью параметров её отражения в описании этого отражения, с какой бы целью ни делалось это описание: с целью выявления, осмысления и фиксации представлений о сущности действительности (или её фрагмента), или же с целью решения какой-либо прагматической задачи.
Однако нетрудно показать, что фактически разрешимость противоречия между конечностью и статичностью информации в описании действительности с той или иной ясно сформулированной целью на определенном уровне познанности этой действительности, и неисчерпаемостью и непрерывной изменчивостью самой этой отражаемой действительности, весьма относительна.

11. Дело в том, что если описание, например, сущностное, нами составлено, то само его наличие превратилось в такой новый и, одновременно, хорошо известный нам фрагмент действительности, включение которого в наше отражение действительности, т.е. в нашу картину мира, не просто суммируется с прежними нашими знаниями, а стимулирует их активное переосмысление, служит затравкой для эффективного выведения новых знаний из уже имеющихся благодаря тому, что теперь у нас появились сущностные, скрытые от нас ранее, представления об этой действительности.
Такой пересмотр не может не затронуть оценок существенности и полноты признаков, взятых в основу классификации понятий в рассматриваемом сущностном описании, и поправки в этих оценках, в свою очередь, заставляют изменить представления о сущности и т.д. Иными словами, начинается снова итеративный процесс углубления знаний, так что принцип конечности и стабильности описания бесконечной и развивающейся действительности снова нарушается. Мало что меняется, если мы создаем прагматическое описание: желание получить от него максимум прикладной пользы также приводит к тому, что нельзя указать момент, когда такое описание достигло некоторой конечной точности.

12. Если принять во внимание, что каждый шаг уточнения сущностной или прагматической картины действительности на основе первых вариантов этой картины, без привлечения непосредственно новых данных об этой действительности, даётся практически всё труднее, а самих новых знаний, полученных на каждом таком шаге операции, оказывается всё меньше, то станет ясно, что, соизмеряя затраты и ценность результатов такого способа познания, мы практически неминуемо остановимся на одном из шагов. Поэтому и в этом случае, если иметь в виду лишь практические возможности, мы имеем право утверждать, что наше как сущностное, так и прагматическое описание конечно и стабильно, хотя описывает бесконечную и изменяющуюся действительность. Следовательно, польза таких описаний заключается в том, что по мере их создания и дальнейшей коррекции разработанного первого варианта, мы значительно углубляем наши знания о сущностных или прагматических сторонах изучаемой действительности и в то же время получаем ясные представления о том, до какого уровня познанности мы дошли, какова «разрешающая способность» наших методов, какие из вопросов остались неразрешимыми. Получается, что по мере накопления эмпирических данных, причем уже не случайных, а собираемых целенаправленно, мы готовим почву для нового шага углубления знаний о природе интересующей нас области действительности или о сущностной картине мира как целого.

13. Обратим теперь внимание на то, что рассуждая об этапах познания мира, его отражения в сознании и об описании этого отражения, мы фактически ушли от проблемы соотношения языка и сознания, а говорим лишь о сознании и его отношении к действительности, а также об отношении описания нашего знания как отражения действительности в сознании к самому этому знанию. Теперь же естественно поставить вопрос о том, есть ли какое-либо принципиальное отличие свойств описания, если описывается не сознание как отражение действительности, а язык с его названной выше функцией: быть инструментом такого управления мыслительными процессами в сознании человека, воспринимающего реализованные в речи языковые знаки, в результате которого воспринимающий своим творчеством создаёт под воздействием этого управления определенные конечные новые знания, в достаточной мере близкие к замыслу автора речи.

14. Обратим в связи с этим внимание прежде всего на то, что при таком понимании функции языка его следует отнести к числу систем, функции которых мы ясно представляем.
Как мы уже говорили, при этой функции число компонентов языка, таких как минимальные знаки, а также их значения, служащие средством намёка на смыслы, и сами эти смыслы как элементы внеязыкового содержания, понимаемые нами как элементы сознания, являющиеся элементами отражательной системы и требующие называния в актах общения с помощью языковых знаков, принципиально отличаются тем, что число смыслов, число их свойств, число отношений между ними, отражая соответствующие элементы реальности и их связи, практически бесконечно и непрерывно изменяется, тогда как число единиц языка, т.е. знаков и их значений, а также видов отношений между ними, изменяется настолько медленно (по сравнению с процессами в действительности), что может считаться неизменным, и притом число это относительно не велико. А это значит, что задача исчерпывающего описания языка является реальной при нереальности исчерпывающего описания смыслов, которые имеют (или при необходимости способны получить) языковое обозначение. В этом отношении лингвистам, можно сказать, повезло.

15. Однако если взглянуть на фактическое положение дел в области описания языков, то едва ли можно обнаружить существование таких, близких к исчерпывающим, описаний языков, которые должны были бы существовать по изложенным выше причинам. Почему же так слабо проявляется на практике то преимущество, которое должно было бы вытекать из особенности языка как объекта исследования по сравнению с сознанием? Постараемся ответить на этот вопрос.

16. Главное, по-видимому, связано с тем, что в современных лингвистических работах не проводится ясного разграничения между планами содержания языковых знаков: не противопоставляются значения смыслам, а среди смыслов – ближайшие и дальнейшие, узуальные и эвентуальные. В результате единицы собственно языка – образы знаков и их значения – остаются неотделимыми от смысловых единиц, а поскольку описание смыслов проникает в описание языка, то теряется главное преимущество описания объекта лингвистики – языка: ни число, ни состав характеристик описываемых единиц уже не является конечным, границы между ними перестают быть дискретными.

17. Однако даже если бы разграничение между значениями и смыслами проводилось, и если бы описание содержания языка начиналось с описания собственно языковых элементов, т.е. значений минимальных языковых знаков, то всё равно практическое осуществление этой работы могло бы быть чрезвычайно затруднено, т.к. оценка языковой значимости или незначимости избираемых оснований классификации рассматриваемых языковых единиц осуществлялось бы на нечетких, в основном лишь на интуитивных основаниях. И так было бы до тех пор, пока лингвист не вооружился бы понятием коммуникативного ракурса языкового типа, пусть на первых порах вводимого лишь в форме гипотезы. Опора на понятие коммуникативного ракурса как внутренней детерминанты языковой системы позволяет сделать вывод относительно того, какие из смыслов должны быть ближайшими, какие значения нужны для намёка на эти ближайшие смыслы, какая вспомогательная, служебная информация нужна для указания отношений между дальнейшими коммуникативными функциями, т.е. какие должны быть в языковой системе грамматические категории и способы их выражения. Таким образом, лишь при системном детерминантном описании мы можем быть в достаточной мере уверены в том, что оно исчерпывающим образом, но без избыточной информации, описывает языковую систему.

[*] – Данный текст Г.П.Мельникова был представлен в качестве Приложения № 11 к научному отчету по хоздоговорной тематике и является кратким содержанием одного из больших разделов отчета о классификациях и пр. (Ред. В.В.Сакович).