Кажется, Шарль Пеги первым назвал отца семейства «Великим авантюристом XX века», но слишком рано умер и не успел увидеть в нем еще и великого преступника столетия. Мы так привыкли восхищаться добродушной заботливостью отца семейства, его одержимостью семейным благоденствием, торжественной решимостью посвятить свою жизнь жене и детям, а иной раз и посмеиваться над всем этим, что даже не заметили, как верный и заботливый папаша, который более всего пекся о безопасности, под давлением экономического хаоса нашего времени против воли превратился в авантюриста, который при всем старании никогда не мог быть уверен в завтрашнем дне. Свою уступчивость он доказал еще в первые годы режима, когда власти начали подчинять все и вся партийной идеологии. Как выяснилось, он был вполне готов поступиться убеждениями, честью и человеческим достоинством ради пенсии, страховки и обеспеченной жизни жены и детей. Требовалась лишь дьявольская гениальность Гиммлера, чтобы смекнуть, что после такой деградации добрый семьянин оказался наилучшим образом подготовлен сделать буквально все, если повысить ставки и поставить под угрозу само существование его семьи. Со своей стороны он выставлял единственное условие: чтобы его полностью освободили от ответственности за его действия. Это тот самый среднестатистический немец, которого нацисты, несмотря на оголтелую пропаганду, за столько лет не смогли заставить самовольно убить хотя бы одного еврея (даже когда ясно дали понять, что такое убийство останется безнаказанным) и который ныне без единого слова возражения обслуживает машину истребления. В отличие от прежних формирований СС и гестапо всеохватная гиммлеровская организация рассчитана не на фанатиков, не на маньяков-убийц, не на садистов; она делает ставку единственно и исключительно на нормальных людей вроде господина Генриха Гиммлера.

О том, что не требуется никакого особого национального характера, чтобы привести в действие этот новейший тип функционера, не стоит, пожалуй, и упоминать после печальных известий о латышах, литовцах, поляках и даже евреях в гиммлеровской организации убийств. Все они не убийцы от природы и не предатели от извращенности. Еще неизвестно, стали бы они функционерами или нет, если бы на карту была поставлена только их собственная жизнь и их собственное существование. Они чувствовали ответственность лишь перед своей семьей — поскольку перестали бояться Бога, а от мук совести их избавлял функциональный характер их действий. Превращение отца семейства из ответственного члена общества, интересующегося общественными делами, в обывателя, которому дорого только личное существование и который не ведает общественной добродетели, в наши дни явление международное. Трудности нашего времени — «вспомните голод и холод в этой юдоли, что полнится горестным стоном» (Брехт), — способны в любой момент сделать его игрушкой безумия и ужаса. Всякий раз, когда общество безработицей отнимает у маленького человека нормальное существование и нормальное самоуважение, оно готовит его к тому последнему этапу, когда он согласен взять на себя любую функцию, в том числе и «работу» палача. Один отпущенный из Бухенвальда еврей заметил среди служащих СС, которые вручали ему документы об освобождении, своего бывшего школьного товарища, но не заговорил с ним, только посмотрел на него. И под его взглядом тот вдруг сказал: «Ты должен понять — пять лет я был безработным; они могут делать со мной что угодно».

Совершенно верно, что этот современный тип человека, который мы за неимением лучшего наименования пока назвали старым словом «обыватель», именно на немецкой почве имел особенно хорошие шансы расцвести пышным цветом. Едва ли какая-либо другая из стран западной культуры осталась так мало затронута классическими доб-родетелями общественной жизни; нигде частная жизнь и частное существование не играли столь большую роль. Во времена национальных бедствий немцы успешно маскировали этот факт, но не меняли. За фасадом насаждаемых и пропагандируемых «национальных достоинств» — таких, как «патриотизм», «немецкая отвага», «немецкая верность» и т. д., — скрывались соответствующие реальные национальные пороки. Мало где отыщешь — в среднем — так мало патриотизма, как именно в Германии; и за шовинистической претензией на «верность» и «отвагу» прячется роковая склонность к неверности и предательству из–за приспособленчества.

Сам обыватель, однако, — явление интернациональное, и нам бы не следовало слишком искушать его в слепой вере, что только немецкий обыватель способен на столь ужасные поступки. Обыватель — современный человек толпы, но рассмотренный не в мгновения экзальтации, в возбужденной толпе, а под надежной — или в наши дни, скорее, под ненадежной — защитой своих четырех стен. Он довел разрыв между личным и общественным, между профессией и семьей до того, что даже внутри себя уже не способен обнаружить связь меж тем и другим. Если профессия заставляет его убивать людей, то он не считает себя убийцей как раз потому, что делает это не из склонности, а лишь в силу профессии. Сам-то он и мухи не обидит.

Если представителю этой новейшей профессиональной категории, выведенной нашим временем, завтра скажут, что его привлекут к ответственности, он почувствует себя человеком, чьим доверием злоупотребили. Но если в шоке катастрофы поймет, что он на самом деле не просто безликий функционер, а убийца, то он выберет себе не путь протеста и восстания, а путь самоубийства, какой выбрали уже многие в Германии, где одна волна самоубийств сменяется другой. И от этого нам тоже легче не станет.

http://theoryandpractice.ru/posts/8948-vina Организованная вина: Ханна Арендт о добром семьянине и машине смерти в нацистской Германии.