Читаем "Неиное" Николая Кузанского

Аватар пользователя Александр
Систематизация и связи
Термины: 
Термины: 

Начинаем читать трактат Николая Кузанского «О неином».

Перевод сделан А.Ф.Лосевым и издан впервые в 1937 г. – на сегодня это единственный перевод на русский язык. В примечаниях к трактату А.Ф.Лосев пишет: «будучи написан за два года до смерти философа, трактат является одним из самых зрелых продуктов философской мыли Николая Кузанского. … необычайная глубина и тонкость мысли всего трактата делает его местами все же трудно читаемым, предъявляя переводчику часто непосильные требования» (Николай Кузанский. Избранные произведения. Государственное социально-экономическое издательство. Москва., 1937. С. 358.).

Мне представляется, что этот трактат, подобен драгоценному камню. Он бросает свет в разные стороны: на произведения как Платона и Аристотеля, так и Декарта, Фихте, Гегеля. И обратно – вбирает в себя свет отовсюду: для понимания текста потребуется и знание диалектики Платона, Фихте, Гегеля, и трансцендентализма Декарта, и категориального анализа Аристотеля.

Приступим.

О НЕИНОМ

ГЛАВА 1

Аббат. Ты знаешь, что мы втроем, допущенные к беседе с тобою, занимаемся изучением высоких предметов: я – «Парменида» и комментария Прокла, Петр – «Богословия Платона» того же Прокла, которое он перевел с греческого на латинский, а Фердинанд рассматривает глубокое учение Аристотеля. Ты же в свободное время погружаешься в изучение богословия Дионисия Ареопагита. Мы были бы рады услышать, не представился ли тебе более краткий и ясный способ понимания того, что уже трактовалось вышеупомянутыми философами.

Николай. Со всех сторон мы окружены глубокими тайнами, и никто, думаю, не может сказать о них короче и доступнее тех, кого мы часто перечитываем, хотя мне и кажется иной раз, что мы весьма нередко упускаем то, что ближе всего привело бы нас к искомому.

Петр. Настоятельно просим открыть нам это.

Фердинанд. Мы жаждем истины, а кроме того, знаем, что ее можно найти повсюду, и потому хотим иметь наставником того, кто поставил бы ее перед очами нашего ума. А ты проявляешь себя неутомимым в этом искании истины даже на склоне дней твоих; и когда ты, волнуясь, начинаешь говорить об истине, кажется, что ты молодеешь. Так скажи нам о том, о чем ты сам размышлял прежде нас.

Николай. Я скажу, и с тобою, Фердинанд, у меня будет беседа, при том, однако, условии, чтобы ты отбросил как легкомысленное все, что от меня услышишь, если не будешь принужден к этому рассудком.

Фердинанд, Так учили поступать философы, мои наставники.

Николай. В таком случае я прежде всего спрошу тебя: что в первую очередь позволяет нам знать?

Фердинанд. Определение.

Николай. Верно: потому что определение есть речь, или рассуждение. Но от чего его называют «определением»?

Фердинанд. От «о-пределения», потому что оно определяет все.

Николай. Совершенно правильно. Но в таком случае, если определение определяет все, определяет ли оно самого себя?

Фердинанд. Непременно, раз оно не исключает ничего.

Николай. Ты видишь, следовательно, что определение, которое определяет все, есть не что иное, как определенное.

Фердинанд. Вижу, раз оно - определение себя самого. Но я не вижу, каково оно.

Николай. Я его показал тебе самым ясным образом. Это и есть то, чем мы, сказал я, пренебрегаем, в пылу исканий не радея об искомом.

КОММЕНТАРИИ

1) Николай Кузанский в духе гуманистов XV в. обращается к платоновской форме диалога.

2) В самом начале очень изящно вводит культурные контексты: предстоящее развертывание мысли будет происходить в соотнесении с «Парменидом» Платона и соответствующими комментариями Прокла, в соотнесении с философией Аристотеля и писаниями Дионисия Ареопагита. Сразу задается очень сложный контекст, содержащий в себе самые фундаментальные историко-философские оппозиции и противоречия. С одной стороны – между платонизмом и перипатетикой. С другой стороны – между античной философией и христианством. С третьей стороны, как мы увидим, между рассудком и формальной логикой и разумом – интеллектуальной интуицией, рефлексией и диалектикой.

3) Примечательно: Кузанский начинает не с онтологии, а с эпистемологии. То есть не с вопроса о бытии, а с вопроса о знании. Такой фундаментальный поворот мышления на себя характерен для Нового времени - Декарта, и, далее, Канта и Фихте.

4) В качестве основания знания, самой сущности его, Кузанский выделяет определение. И тем самым делает чрезвычайно сильный интеллектуальный ход. Во-первых, определение – это основа всей логики Аристотеля и его категориального мышления. Но с другой стороны, определение – как определивание, проведение границы одного в его отличии с иным – это корень диалектики Платона.

5) Если определение определяет все, то оно определяет себя. Здесь – рефлексивная форма. И одновременно – дефиниция субстанции, которую потом найдем у Спинозы…

Пока прерываюсь.. Хотелось бы получить развитие намеченных мыслей и новые соображения от участников форума.

Комментарии

Аватар пользователя actuspurus

1. На мой взгляд, у Кузанского начало "знания" вводится недозволительным для философии образом - он его просто преднаходит. Ведь на вопрос:

что в первую очередь позволяет нам знать?

Можно было бы ответить иначе. Например, указать на ощущение. Ведь ощущение - это уже знание, но еще не определение. И более того, ощущение первичнее определения. Здесь следует заметить, что понятие "знание" двойственно. С одной стороны, знание есть деятельность знания - непосредственное знание в созерцании и восприятии, а с другой стороны, знание - есть содержание наших представлений, рассуждений, мыслей и т.д. - нечто чем мы обладаем.
2. Но понятно, почему Кузанец начинает с определения. Ведь "знание" он понимает не как деятельность знания, а во втором смысле - как покоящееся знание, которым мы обладаем в своих представлениях и мышлении - например, зафиксированное в книгах. Именно в отношении такого знание, разговор об определении является существенным, ведь чтобы что-то понять, необходимо сначала разобраться с терминами.
3. Если "определение" есть ответ на исходный вопрос, то не вполне ясно пояснение почему это так, читаем:

Верно: потому что определение есть речь, или рассуждение.

Здесь вообще какая-то несуразица. Во-первых, не точно было бы сказать, что "определение - это рассуждение". Рассуждение - подразумевает некоторое выведение одного из другого, некоторое обоснование. Тогда как определение - это только пояснение исходных понятий, введение их в рассуждение. Именно поэтому определение можно считать началом рассуждения, но ни в коей мере не самим рассуждением. Возможно, Кузанец имеет в виду, что определение есть некоторое высказывание? Далее, из того, что "определение - это речь или расссуждение" никак не следует, что оно есть нечто, что "в первую очередь позволяет нам знать". Ведь точно также, "речью или рассуждением" является многое другое - например, "фраза", "сентенция", "высказанная мысль", "песня и т.д. Складывается впечатление, что Кузанцу не достает дисциплины мысли. ;))
4. Интересно, КАК Кузанец определяет "определение", читаем:

От «о-пределения», потому что оно определяет все.

По латыни, здесь, видимо - de-finitio. В полном соответствии с русской калькой - "о-пределение" (finis - лат. граница, предел). Понятно, что если в некоторой тотальности поставлена граница, то эта граница ограничивает все. Здесь с Кузанцем нельзя не согласиться. Например, это можно выразить в терминах "текста". Текст задан в контексте других текстов, которые его поясняют и в то же самое время сам выступает пояснением для этих текстов.
5. Но Кузанцу этот вывод не достаточен, он зачем-то устремляется далее, читаем:

Николай. Совершенно правильно. Но в таком случае, если определение определяет все, определяет ли оно самого себя?
Фердинанд. Непременно, раз оно не исключает ничего.

Выражение - "определение определяет все" - слишком наивный способ перейти от "определения" как того, с помощью чего определяют (орудие знания), к тому, что само имеет в себе деятельность определения (деятельности некоторого субъекта называемого "определением"). Определение действительно возможно только в том случае, если вместе с ним определен также и его контекст, т.е. в нашем случае "все", но отсюда не следует, что само определение о-пределяет, как если бы "определение" было бы различено внутри себя и было бы одновременно и некоторым деятелем определения, и самой деятельностью определения. Но только в этом последнем случае вообще имеет смысл говорить о том, что "определение определяет самого себя". Здесь совершен логический скачок от "определения" как чего-то только положенного, к "определению" как некоторому субъекту деятельности, остающегося себе равным в самой деятельности по аналогии с сознанием.
6. И, конечно, на базе таких произвольных скачков мысли легко приходим, к тому выводу, что "определение есть определенное" - масло масленное. Таким путем я могу доказать, что вытащу себя из болота за волосы без точки опоры по примеру Мюнхаузена. Действительно, моя рука отлична от волос, а значит деятельность (прилагаемое усилие) моей руки на волосы будет тащить волосы в направлении движения руки. Но волосы прочно связаны с головой и всем телом, значит если я потяну себя за волосы, то вытащу без труда себя из болота.
У Кузанца аналогичное рассуждение с определением. Определение - это то, что определяет, полагает пределы всему, а значит и себе, тем самым определение определяет самого себя (т.е. субъект определения - человек, его сознание - здесь вообще излишен, точно также как и в вытаскивании из болота излишним оказывается точка опоры). :))))

Аватар пользователя Александр

Благодарю, Actuspurus, за внимательное и развернутое отношение к тексту. Уже одного Вашего отношения достаточно, чтобы продвинуться дальше! Мой комментарий будет длинный.
Сначала отношение к Вашему комментарию.

Если «определение» есть ответ на исходный вопрос, то не вполне ясно пояснение почему это так Возможно, Кузанец имеет в виду, что определение есть некоторое высказывание?

Мое понимание в этом пункте исходно совпадло с Вашим: вроде бы, имеется ввиду действительно высказывание. Потом Вы выделиили следующий фрагмент:

По латыни, здесь, видимо — de-finitio. В полном соответствии с русской калькой — «о-пределение» (finis — лат. граница, предел). Понятно, что если в некоторой тотальности поставлена граница, то эта граница ограничивает все. Здесь с Кузанцем нельзя не согласиться.

И здесь, соглашаясь с таким пониманием, я обращаю внимание на то, что ограничение уже нужно понимать не в смысле изолированности текста, высказывания, а в смысле определенности объекта мысли. Вроде бы здесь Кузанский пишет как раз про объект, а не про знаковую форму мысли.
Поэтому я обратился к латинскому оригиналу. Этот фрагментик в оригинале выглядит так:
NICOLAUS. Abs te igitur in primis quaero: quid est quod nos apprime facit scire?
FERDINANDUS. Definitio.
NICOLAUS. Recte respondes; nam oratio seu ratio est definitio. Sed unde dicitur definitio?

oratio – способность (дар) речи; речь, язык; высказывание, утверждение; доклад, обращение; красноречие; молитва.
seu (si-ve)– или, либо, или – или
ratio – счет, подсчет / отчет; список, перечень / число / дела, взаимоотношения/ область, категория, разряд/ учет, соображение / выгода, интерес / мышление, размышление, рассмотрение, обдумывание / предмет размышления, проблема / рассудок / разумность, смысл / образ, способ, прием, метод, план / образ мыслей, точка зрения, принцип / основание, мотив / обоснование, доказательство / умозаключение, вывод / положение, правило, мнение / состояние, система.
Получается, что Кузанский зарание закладывает очень неопределенный, множественный смысл, которы нельзя свести только к "рассуждению", как его понимает формальная логика. Но есть еще одно. Видно, что ratio тяготеет по смыслу к рассудку - подрасчетности, как сказал бы Хайдеггер. Кузанский в своей философии резко противопоставляет рассудок и разум. для последнего у него есть иной термин: intellectus.
Далее.

Выражение — «определение определяет все» — слишком наивный способ перейти от «определения» как того, с помощью чего определяют (орудие знания), к тому, что само имеет в себе деятельность определения (деятельности некоторого субъекта называемого «определением»). Определение действительно возможно только в том случае, если вместе с ним определен также и его контекст, т.е. в нашем случае «все», но отсюда не следует, что само определение о-пределяет, как если бы «определение» было бы различено внутри себя и было бы одновременно и некоторым деятелем определения, и самой деятельностью определения. Но только в этом последнем случае вообще имеет смысл говорить о том, что «определение определяет самого себя.

Видите, как интересно! Читая очень короткий фрагмент текста Кузанского, Вы восстанавливаете в качестве своего вопроса очень нетривиальную категориальную растяжку: определение как деятель, определение – как действие, деятельность, определение как объект действия. Можно усматривать в тексте логический скачек, но нельзя не признать, что текст спровоцировал Вас в Вашем умозрении построить именно этот странный предмет: определение как деятель, который действует на самого себя.

И, конечно, на базе таких произвольных скачков мысли легко приходим, к тому выводу, что «определение есть определенное» — масло масленное.

Да, очень похоже на масло масленное. Но давайте попробуем возразить. Пусть определение не есть нечто определенное, то есть неопределенность, путаница. Значит, мы не можем отличить определение от не-определения: от стола, произвольного высказывания, некоторой мысли… Но вроде-бы мы знаем, что когда мы нечто определяем, наша мысль осуществляет определение, а не что иное. И когда мы мыслим, мы мыслим что-то определенное, определенный объект, а не скользим сознанием по мареву… Если бы действия определения не было как такового, как устойчивой определенности нашей мысли, мы бы и мыслить не могли. А раз мы мыслим, значит такое действие есть, и оно есть нечто определенное.
Приведу этот ключевой фрагмент в оригинале:
NICOLAUS. Vides igiturdefinitionemomnia definientem essenon aliud quam definitum?
Перевод:
Николай. Ты видишь, следовательно, что определение (действователь, оператор),которое определяет (действие, акт) все, есть не что иное, какопределенное (точно очерченный, определенный объект).

У Кузанца аналогичное рассуждение с определением. Определение — это то, что определяет, полагает пределы всему, а значит и себе, тем самым определение определяет самого себя (т.е. субъект определения — человек, его сознание — здесь вообще излишен, точно также как и в вытаскивании из болота излишним оказывается точка опоры). :))))

Итак, Вы утверждаете, что должно быть что-то иное определению, внешняя «точка опоры», которая позволяет осуществлять определение. Такой точкой опоры может быть, например, человек, его сознание – как реальный деятель, в отличии от гипостазированного «определения». Хотелось бы зафиксировать Вашу позицию. Видно, что Кузанский стоит на какой-то другой позиции. Получается, что нам нужно будет делать двойной ход: выяснять, что же именно в виду имеет Кузанский. И спорить с ним, занимая иные позиции, например такие, как Ваша.
Но чтобы это делать, нужно продвинуться дальше по тексту.
Но перед этим одно небольшое замечание, касающееся того, как, по-моему, можно относиться к способу изложения Кузанского, к логике развертывания содержания. По-моему это не линейная логика некоторого строгого силлогистического выведения теорем из изначально задаваемых положений. Хотя некоторое логичное разворачивание содержания в трактате, безусловно, есть. Трактат имеет второе название «Руководство созерцателя». Как я понимаю, содержанием трактата является определенное интеллектуальное созерцание. Николай Кузанский использует форму диалога как способ передать это созерцание. Он отчетливо осознает и неоднократно подчеркивает, что словесные выражения прямо не обозначают само интеллектуальное созерцание, но только руководствуют читателем в его попытках самостоятельно это созерцание актуализировать. Попытки участников диалога с одной стороны передать, а с другой — понять и воспроизвести умозрение, вопросы учеников наставнику и его ответы — это и формирует смысл, который организует направленность сознания читателя.