Поспевающие жить не имеют будущего. Дмитрий Косой

Идея Адорно о фашизма важна, и где феномен связан как со свободой, так и с интенсификацией свободы либерального направления, как и обоснования её. Свободу изобрели недавно, в 18 веке, а до этого идей этого направления не было, для чего необходим бездельник появившийся на стадии развития социума, который мог быть предоставленным самому себе, и не беспокоиться о своём окружении и довольстве. Си отвечая на вопрос, сослался на малое время прошедшее от Великой Французской революции, и это правильно, ведь реакция французов на свободу ещё не понята исследователями явления, хотя свобода была девизом, а уже равенство и братство всего лишь уступкой времени, спекуляцией на модной теме. Робеспьер и развивал идею свободы под определённым углом зрения, а его в сумасшедшие записали, хотя он был и самым последовательным в логике событий политическим деятелем, чем и комуняки восхищались. Ленин эту же тему развивал, что нельзя быть свободным от общества живя в нём, и тут спекуляции не увидели, а значит и Ленин был либералом, если со своей свободой не смог справиться, и под своим углом зрения. Таким образом и развивался фашизм, как реакция на свободу, но понимаемую идиотами всегда по разному. Например наркоман, алкоголик, игроман, о чём он прежде всего беспокоится? о свободе, а если бы он ясно понимал что она не существует, и смысла в его поведении не было бы, назло маме уши отморозить. Например, какие граждане сейчас наиболее свободны, те, что с бабками разумеется, и почему, а потому что свободу купить только можно, если она не существует, как и представить дорогим товаром, именно так и образуются смыслы в системе либерал-фашизма, и не иначе. Адорно верно проводит мысль что ложь и есть вершина либеральной свободы, где истина решается в конкуренции или на поле боя, а всякие колебания и неуверенность в этом уничтожают всякие смыслы. При этом важно сначала научиться себе врать, чтобы идиот смог бы и на самом себе прочувствовать истину, а иначе вынесенное убеждение не сможет и воздействовать на толпу, в силу законов единого. Печальники народные и явились после романтиков, которые были юродивыми от либеральной свободы, и где свобода уже предназначалась толпе под названием народ, и народ уже приходилось выбирать, сегодня один, а завтра уже другой, ведь и Гераклит также считает, что всё течёт. Либералы и комуняки понимают свободу разно, первые изнутри, вторые - снаружи, но онтологически свобода у них одна, как внешняя (воля), а внутренняя, как ощущение, не берётся уже в расчёт из-за закона подобия, где возникает противоречие источнику свободы, и который ассоциируется с автором свободы. Почему комуняки и спекулируют на теме индивидуализма, но и эта идея фиктивная, где индивида нет, а индивидуализм есть, что абсурд, индивид в браке образуется, и не существует как относящееся к единому, как и не важен для социального порядка, личное не заменяет существующее, и которое уже основание всего в государстве, как и в праве, где и происходит реализация внутреннего во внешнем, а не наоборот.

Фашистская эра не привела к расцвету стратегии, а уничтожила ее. Великие военные концепции были нераздельно связаны с хитростью и фантазией — можно даже сказать, с личным умом и инициативой. Они полагались на ту дисциплину, что относительно независима от производственного процесса. Целью было добиться победы за счет особых инноваций, таких как косой строй или способность артиллерии к прицельной стрельбе. Во всем этом была некая доля предприимчивости как добродетели независимого буржуа. Ганнибал был порожден торгашами, а не героями, а Наполеон — демократической революцией. Момент буржуазной конкуренции при ведении войны исчез во времена фашизма. Фашизм возвел в абсолют основную идею стратегии: использование временного несоответствия между ориентированным на убийство острием одной нации и общим потенциалом другой. Но, изобретя тотальную войну как прямое следствие этой идеи и устранив различие между армией и промышленностью, фашисты этим сами же и уничтожили стратегию. Она устарела, как музыка военных оркестров и изображения боевых кораблей. Гитлер стремился к мировому господству за счет концентрированного террора. Однако средства, которые он для этого использовал, были уже нестратегическими: массивное скопление войск на отдельных участках, грубый фронтальный прорыв, механическое окружение противника, застрявшего за линией прорыва. Этот принцип, всецело количественный, позитивистский, лишенный всякой неожиданности, зато во всем «публичный» и слитый с рекламой, больше не приносил должного результата. Чтобы разгромить Гитлера, союзникам, располагавшим несравненно более богатыми экономическими ресурсами, нужно было лишь превзойти немецкую тактику. Тупость и ангедония войны, всеобщее пораженчество, которое лишь продлевает беду, были обусловлены упадком стратегии. Когда все действия рассчитываются математически, в них одновременно появляется некая глупость. Словно в насмешку над мыслью, что государством должен уметь управлять всякий, война с помощью радаров и искусственных портов ведется именно так, как ее представляет себе гимназист, втыкающий флажки в карту.

Магнетической силе, с которой идеологии воздействуют на людей, даже когда уже кажутся им весьма сомнительными, можно, не ударяясь в психологию, найти объяснение в объективно обусловленном упадке логической очевидности как таковой. Дошло до того, что ложь звучит как истина, а истина — как ложь. Любое высказывание, любое сообщение, любая мысль изначально сформированы центрами культурной индустрии. То, что не несет на себе узнаваемых следов данной сформированности, заранее предстает недостоверным, и чем активнее институты общественного мнения подкрепляют сотнями фактов информацию, которую сами производят, чем больше они придают ей всю возможную доказательную силу, которой только может обладать тоталитарная власть, тем меньше к несформированному доверия. Истина, которая тщится этому противостоять, не просто кажется маловероятной, но и, среди прочего, слишком скудна, чтобы преуспеть в конкурентной борьбе с высококонцентрированным популяризационным аппаратом. Наглядным примером подобного механизма предстает Германия как крайний случай. Когда национал-социалисты стали применять пытки, они тем самым терроризировали не только людей у себя в стране и за ее пределами, но в то же время чем сильнее нарастала волна их зверств, тем более утверждались в мысли, что их не разоблачат. В подобные факты было невозможно поверить, что давало возможность с легкостью не верить в то, во что не хотелось верить ради собственного же мира и спокойствия, одновременно перед этими фактами капитулируя. Робкие люди убеждают себя в том, что все слишком преувеличено: вплоть до начала войны подробности о концлагерях в английской прессе не приветствовались. Любое злодеяние в просвещенном мире вынужденно оборачивается страшной сказкой. Ибо неистинность истины имеет ядро, к которому жадно тянется бессознательное. Дело не только в том, что бессознательное жаждет ужасов. Фашизм и в самом деле менее «идеологичен», поскольку он непосредственно провозглашает принцип господства, который иные скрывают. Какие бы человеческие ценности ни противопоставляли демократии фашизму, он играючи опровергает их указанием на то, что они представляют не целокупную человечность, а лишь ее обманчивый образ, который он мужественно отвергает. Однако культура довела людей до такого отчаяния, что они как по команде отвергают шаткую возможность лучшего, если только мир идет навстречу их озлобленности и признает, насколько он зол. В то же время противостоящие фашизму политические силы и сами вынуждены постоянно прибегать ко лжи, если они в свою очередь не хотят быть полностью уничтоженными как деструктивные. Чем глубиннее отличие этих сил от существующего порядка, который при этом все же позволяет им укрыться от еще более скверного будущего, тем легче фашистам удается пригвоздить их к позорному столбу неистинности. Лишь абсолютная ложь обладает еще свободой вообще изрекать истину. При подмене истины ложью, что почти исключает сохранение различия между ними и превращает в Сизифов труд всякую попытку сохранить даже простейшее познание, в логической организации заявляет о себе торжество принципа, который в военном отношении повержен. У лжи длинные ноги: она опережает время. Превращение всех вопросов истины в вопрос власти, которого и сама истина не способна избежать, если она не хочет быть уничтоженной властью, не просто подавляет ее, как это было при прежних деспотических режимах, а захватывает уже самое нутро различия между истинным и ложным, в устранении которого и без того старательно участвуют наемники логики. Таким образом и выживает Гитлер, о котором никто не может сказать, умер он или спасся бегством.

https://www.the-village-kz.com/village/weekend/books/.. Осмысление ужасов фашизма от философа Теодора Адорно